ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.07.2024
Просмотров: 335
Скачиваний: 1
между модным светским бальным одеянием, например, кринолином *, и скромным одеянием «трудящейся женщины». Так, например, в сатирах А. К. Толстого имитируется штампованность языка нигилистов, т. е. мгновенное превращение взрыва в штамп: Ужаснулся Поток, от красавиц бежит, А они восклицают ехидно: «Ах, какой он пошляк! ах, как он неразвит! Современности вовсе не видно!» Но Поток говорит, очутясь во дворе: «То ж бывало у нас и на Лысой горе, Только ведьмы хоть голы и босы, Но, по крайности, есть у них косы!» ** Как мы видим, длительный период женской эмансипации, проходивший под лозунгом уравнивания прав женщины и мужчины, фактически истолковывался в обществе как право женщины занимать «мужские» общественные роли и профессии. Только ко второй половине XIX века вопрос этот принял иной смысл. Борьба теперь шла не за то, чтобы быть «мужчиной», а за то, Ср. «Смерть Тарелкина» Сухове -Кобылина: «Когда объявили Прогресс, то он стал и пошел перед Прогрессом — так, что уже Тарелкин был впереди, а Прогресс сзади! — Когда пошла Эмансипация женщин, то Тарелкин плакал, что он не женщина, дабы снять кринолину перед Публикой и показать ей... как надо Эмансипироваться» (Картины прошедшего. Писал с натуры А. Сухово-Кобылин. М., 1869. С. 400— 401).
Толстой А. К. Смерть Иоанна Грозного. Царь Федор Иоаннович. Царь Борис. Стихотворения. М., 1988. С. 435.
Перевернутый образ
==169
чтобы мужчина и женщина воспринимались как равноценные в едином понятии «человек». Для этого потребовалось, чтобы хоть одна женщина доказала свое превосходство в сферах, традиционно считавшихся мужской монополией. В этом смысле не только для русской, но и для европейской истории культуры в целом появление таких лиц, как Софья Васильевна Ковалевская, явилось поистине историческим поворотным пунктом, который можно сопоставить лишь с уравниванием роли мужчины и женщины в политической борьбе народовольцев. Факт получения С. Ф. Ковалевской ученой степени профессора (1884) и назначение ее через год руководителем кафедры механики в Стокгольмском университете можно сопоставить лишь с действием правительства Александра III, уравнявшего Софью Перовскую с мужчинами-народовольцами в праве быть казненной. Женщина перестала получать и научные, и политические скидки. В последнем случае Александр III неожиданно проявил себя как Робеспьер, доказавший, что гильотина не знает галантной разницы между мужчиной и женщиной. Пушкин писал о равенстве «в последнюю страшную минуту» «царственного страдальца, и убийцы его, и Шарлотты Корде, и прелестницы ДюБарри, и безумца Лувеля, и Бертона» *.
Сестры Корвин-Круковские (в замужестве Жаклар и Ковалевская) как бы реализовали обе возможности. Анна Васильевна Корвин-Круковская отвергла любовь Достоевского. Достоевский просил ее руки, но получил отказ - ее избранником стал парижский коммунар, лишь бегством изза решетки спасшийся от смертной казни. Достоевский, по воспоминаниям А. Г. Достоевской, о
Пушкин А. С. πολη. собр. соч. Т. XI. С. 94—95.
К оглавлению
==170
ней сказал: «Анна Васильевнаодна из лучших женщин, встреченных Мною в жизни. Она чрезвычайно умна, развита, литературно образованная, и у нее прекрасное, доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств; но ее убеждения диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может - слишком уж она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым. Я вернул ей данное слово и от всей души желаю, чтобы она встретила человека одних с ней идей и была бы с ним счастлива!» * Младшая сестра ее, Софья Ковалевская, была именно той личностью, которые созревают в момент крутого переворота в культуре. Конечно, не случайно Ренессанс породил людей всесторонней одаренности, таланты которых не могли уместиться в какой-нибудь отдельной сфере культуры. Не случайно, что следующий взрыв на рубеже XVII и XVÎII веков вызвал к жизни во Франции энциклопедистов, а в России - Ломоносова: взрыв порождает многосторонние таланты. В культурной функции женщины такой взрыв произошел в конце XIX века. Он породил Софью Ковалевскую. Математик, профессор-преподаватель, писатель, создающий свои художественные произведения на нескольких языках, Ковалевская привлекает именно многосторонностью своей культурной активности.
Кафедра профессора и петербургская виселица знаменовали абсолютное приравнивание мужчины и женщины. Только для первого надо было ехать в Стокгольм, второе осуществлялось дома. Это парадоксальное приравнивание «своей» земли и заграничной отметил еще протопоп Аввакум, сказав, что мученикам, для того чтобы завершить
Φ. Μ. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. II. 1964. С. 37.
Перевернутый образ
==171
свой подвиг, надо было «ехать в Перейду», у нас же - продолжал он с горькой иронией - «и дома Вавилон».
Равенство было утверждено. Теперь уже женщине не надо было притворяться способной играть роль мужчины. Это породило неслыханный эффект: начало XX века выплеснуло в русскую поэзию целую плеяду гениальных женщин-поэтов. И Ахматова, и Цветаева не только не скрывали женскую природу своей музы - они ее подчеркивали. И тем не менее их стихи не были «женскими» стихами. Они выступили в литературе не как поэтессы, а как поэты.
Вершиной завоевания для женщины общечеловеческой позиции становятся не валькирии «прав женщин» и не проповедницы лесбиянства, а женщины, вытесняющие мужчин в политике и государственной деятельности («леди Тэтчер» в политике и науке XX века). Однако наиболее яркая, почти символическая картина возникает перед нами в противостоянии Марины Цветаевой и Еориса Пастернака. Дело даже не в том, что в их личных отношениях Цветаева проявляет мужество, а Пастернак - «женственность». Важнее то, как этот, так и оставшийся эпистолярным и литературным, роман отразился в поэзии. В лирике Цветаевой, в ее гипертрофированной страстности женское «я» получает традиционно мужские признаки: наступательный порыв, восприятие поэзии как труда и ремесла, мужество. Мужчине здесь отводится вспомогательная и непоэтическая роль: С пошлиной бессмертной пошлости Как справляетесь, бедняк? *
М. Цветаева. Избр. произведения. М.-Л., 1965. С. 262. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.
==172
Атрибуты Цветаевой - «мужественный рукав» и рабочий стол. Вероятно, ни у одного поэта мы не найдем сожаления о том, что любовь уворовывает время от работы *, которая и есть единственное подлинное бытие: Юность — любить, Старость — погреться: Некогда — быть, Некуда деться
(275).
Квиты: вами я объедена, Мною — живописаны. Вас положат — на обеденный, А меня — на письменный.
Оттого что, йотой счастлива, Яств иных не ведала... (302).
Трудно найти другие стихи, в которых женственность обливалась таким презрением; «щебет» и цена за него - рядом: Но, может, в щебетах и счетах
От вечных женственностей устав —
Ивспомнишь руку мою без прав
Имужественный рукав (194). Это - через голову пушкинской эпохи возврат к XVni веку, к Ломоносову, для которого «поэтизм» - «бедное рифмачество», и Мерзлякову, именующему стихотворство: «святая работа» (ср. «священное ремесло» Ахматовой).
На фоне этой поэзии приобретает контрастный смысл принципиальная женственность позиции Пастернака, который «женской доле равен».
Ср. дерзкие стихи молодого Пушкина: ... труд и холоден и пуст. Поэма никогда не стоит Улыбки сладострастных уст.
Перевернутый образ
==173
Женственность его поэзии проявляется даже не в сюжетности, а в принципиальной отзывчивости и «страдательности». Эта поэзия не берет, не властвует, не навязывает, а отдается - стихийному, сверхличностному, победа которого только в том, что он «всеми побежден». Цветаева врывается своим языком в мир и слепа ко всему, что не ее эманация, Пастернак вбирает мир в себя. Цветаева погружена в «свое», Пастернак, как доктор Живаго, всегда постоянен потому, что всегда растворяется в чужом. Это не исключает, однако, что в дальнейшем в России именно идея равенства мужчины и женщины превратилась в форму угнетения женщины, потому что природное отличие было принесено в жертву нереализуемой утопии, на практике превращавшейся в эксплуатацию.
Заинтересовавшая нас проблема, как мы видели, осуществляется на грани физиологии и семиотики, постоянно меняя центр тяжести то в одну, то в другую сферу. Как семиотическая, она не может быть искусственно отделена от других социокультурных языков, в частности, от
конфликта физиологического и культурного аспектов. В Японии это приводило к противопоставлению женщины для семьи и гейши - женщины для наслаждения. В европейском средневековье - в быту коронованных особ - к узаконенной антитезе жены, продолжающей род, и любовницы, дарящей наслаждение. Разделение этих двух культурных функций порождало в целом ряде случаев антитезу «нормальной» и гомосексуальной любви. Распространение гомосексуализма в петербургских офицерских школах имело, скорее всего, физиологический корень, поскольку связано было с изоляцией большого числа подростков и молодых людей. Но иной характер это приобре-
==174
тало в случаях, когда гомосексуальная любовь превращалась в своеобразную полковую традицию. Гоголь иронически подчеркнул различные формы специфики гвардейских полков. «П^^ пехотный полк был совсем не такого сорта, к какому принадлежат многие пехотные полки; и, несмотря на то, что он большею частию стоял по деревням, однако ж был на такой ноге, что не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не
хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и полковник ГР0" полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе. „У меня-с", говорил он обыкновенно, трепля себя по брюху после каждого слова: „многие пляшут-с мазурку; весьма многие-с; очень многие-с". Чтоб еще более показать читателям образованность ГР0™ пехотного полка, мы прибавим, что двое из офицеров были страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать» *. То, что в бытовой перспективе может рассматриваться как порок, в семиотической делается знаком социального ритуала. В николаевскую эпоху гомосексуализм был ритуальным
пороком кавалергардов, так же как безудержное пьянство у гусаров **. Так, например, скандальная близость Дантеса - роялиста-эмигранта, красавца без гроша за душой, собравшего в себе все пороки разбросанной по чужим землям старой аристокра-
Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. I. М.-Л., 1940. С. 286. По интересному наблюдению В. Г. Виленбахова, своеобразным перечнем ритуальных гвардейских пороков была песенка-дразнилка «Жура, жура-журавель».
Перевернутый образ
==175
тии *, изящного, всегда веселого, легкомысленного - была бы невозможна в обстановке чинного и строгого к морали петербургского общества, если бы не входила в ритуальный порок кавалергардов. В официальном Петербурге было принято делать вид, что этот «недостаток» просто не существует (ср. слова Лермонтова о том, что свет
«... не карает заблужденья, Но тайны требует для них»). Неофициально же ритуализованные пороки воспринимались как знаки посвящения. В данном случае гомосексуализм придавал утонченность fin du siècle. Прямое дыхание «конца века» французские эмигранты привнесли в петербургские салоны задолго до того, как в русской критике прозвучало слово «декаданс».
Так, например, маркиз-аристократ, бежавший из Франции и нашедший прибежище в русском провинциальном дворянском доме, приучил к гомосексуальной любви мальчика Вигеля; что сыграло в дальнейшем роковую роль во всей судьбе этого человека.
Логика взрыва
==176
==177
00.htm - glava11
Логика взрыва
Мы погружены в пространство языка. Мы даже в самых основных условных абстракциях не можем вырваться из этого пространства, которое нас просто обволакивает, но частью которого мы являемся и которое, одновременно, является нашей частью. И при этом наши отношения с языком далеки от идиллии: мы прилагаем гигантские усилия, чтобы вырваться за его пределы, именно ему мы приписываем ложь, отклонения от естественности, большую часть наших пороков и извращений. Попытки борьбы с языком так же древни, как и сам язык. История убеждает нас в их безнадежности, с одной стороны, и неисчерпаемости, с другой.
Одна из основ семиосферы ее неоднородность. На временной оси, как уже говорилось, соседствуют субсистемы разной скоро-
ста их циклических движений. Если в наш период дамская мода в Европе имеет скорость оборота год*, то фонологическая структура языка изменяется настолько медленно, что мы склонны воспринимать ее нашим бытовым сознанием как неизменную. Многие из систем сталкиваются с другими и на лету меняют свой облик и свои орбиты. Семиологическое пространство заполнено свободно передвигающимися обломками различных структур, которые, однако, устойчиво хранят в себе память о целом и, попадая в чужие пространства, могут вдруг бурно реставрироваться. Семиотические системы проявляют, сталкиваясь в семиосфере, способность выживать и трансформироваться и, как Протей, становясь другими, оставаться собой, так что говорить о полном исчезновении чего-либо в этом пространстве следует с большой осторожностью.
Полностью стабильных, не изменяющихся семиотических структур, видимо, не существует вообще. Если допустить такую гипотезу, то придется признать и, хотя бы чисто теоретическую, конечность возможных их комбинаций **. Тогда иронический эпиграф Лермонтова: «Les poètes ressemblent aux ours, qui se nourrissent en suçant
Предел скорости, с одной стороны, задается древнейшим критерием — оборотом календарного цикла, а с другой, — достаточно динамичным — возможностями портняжной техники.
Пересечение различных замкнутых систем может быть одним из источников обогащения замкнутых систем. Фонологическая система принадлежит к наиболее стабильным. Однако, щегольской диалект русского языка XVin в. допускал заимствованные из французского носовые гласные. Пушкинская героиня «русский Η (читается «наш») как N французский /Произносить умела в нос».
==178
Культура и взрыв
leur patte (Inédit)» <Лермонтов, II, i45> * придется принимать буквально.
Однако, необходимо подчеркнуть, что граница, отделяющая замкнутый мир семиозиса от внесемиотической реальности, проницаема. Она постоянно пересекается вторжениями из внесемиотической сферы, которые, врываясь, вносят с собой динамику, трансформируют само пространство, хотя, одновременно, сами трансформируются по его законам. Одновременно семиотическое пространство постоянно выбрасывает из себя целые пласты культуры. Они образуют слои отложений за пределами культуры и ждут своего часа, чтобы вновь ворваться в нее, настолько забытыми, чтобы восприниматься как новые. Обмен с внесемиотической сферой образует неисчерпаемый резервуар динамики.