Файл: Лотман Ю.М. Культура и взрыв.pdf

шумные демонстративные проводы своей невестки, пригласив туда знаменитейших итальянских музыкантов и певцов и весь цвет интеллектуального общества, в том числе и Пушкина. Мария Волконская писала: «В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей третьей невестки, которая приняла меня с такой нежностью и добротой, которых я никогда не забуду: она окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, которые были тогда в Москве, и

Пушкин А. С. Полн.собр. соч. Т. III, кн. 1. С. 420.

К оглавлению

==160

Культура и взрыв

несколько талантливых девиц. Прекрасное итальянское пение привело меня в восхищение, а мысль, что я слышу его в последний раз, делала его для меня еще прекраснее. <... > Я говорила им: „Еще, еще, подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!" Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь» *.

Праздник, устроенный Зинаидой Волконской для невестки, не был знаком политического сочувствия к декабристам. Он демонстрировал другое: независимость искусства от власти, но в существовавшей тогда обстановке аполитизм превращался в политическую позицию. Представление о салоне Волконской как «волшебном острове», на котором собирались поклонники искусств разных взглядов и различных талантов, отражено на известной картине Г. Г. Мясоедова, воссоздающей мифологическую сцену собрания «жрецов искусств». На картине Г. Г. Мясоедова Зинаида Волконская, сидящая у ног статуи Венеры Милосской, окружена Веневитиновым, Пушкиным, Хомяковым, Вяземским, Погодиным. Композиционным центром картины являются расположенные в двух ее концах стоящие фигуры Чаадаева и Мицкевича: первый стоит в позе размышления, второй восторженно декламирует стихи. Каково бы ни было реальное отношение собранной художником единовременной плеяды к этим вечерам, картина очень точно отражает историческую мифологию встреч у Зинаиды Волконской. В воспоминаниях о Мицкевиче Вяземский писал: «В Москве дом кн. Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного об-

Записки княгини Марии Николаевны Волконской. СПб., 1914. С. 61.

Перевернутый образ

==161

щесгва. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты дилетантами и любительницами представления итальянских опер. Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя было забыть впечатления, которые производила

она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда, опере Россини. Помнится и слышится еще, как она в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела Элегию его, положенную на музыку Геништою: Погасло дневное светило, На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По

обыкновению, краска вспыхивала в лице его...

Нечего и говорить, что Мицкевич, с самого приезда в Москву, был усердным посетителем и в числе любимейших и почетнейших гостей в доме кн. Волконской. Он посвятил ей стихотворение, известное под именем Pokôj grecki (Греческая комната)...» * Салон Волконской имел, как и положено обществам этого типа, свою легенду. Это была легенда о неразделенной любви Веневитинова к хозяйке салона, любви, которая была трагически прервана смертью юного гения. Подобная легенда была обязательным украшением атмосферы салона, однако в целом объединяющей силой собрания у Зинаиды Волконской было не

Вяземский П. А. Воспоминания о Мицкевиче // Собр. соч. Т. VII. С. 329.

1-1714

==162

любовное чувство, а поклонение искусству. Подчеркнутый эстетизм придавал салону Волконской несколько холодный характер. Это, в частности, отразилось в известной салонной штампованности изящного стихотворения Пушкина, посвященного этому салону: Среди рассеянной Москвы, При толках виста и бостона, При бальном лепете молвы

Ты любишь игры Аполлона.

Царица муз и красоты, Рукою нежной держишь ты

Волшебный скипетр вдохновений, /

И над задумчивым челом, Двойным увенчанным венком, И вьется и пылает гений.

Певца, плененного тобой, Не отвергай смиренной дани, Внемли с улыбкой голос мой, Как мимоездом Каталани

Цыганке внемлет кочевой *. Между самими фамилиями Пономаревой (урожденной Позняк) и Волконской (урожденной Белосельской-Белозерской) - красноречивая разница, ясно говорящая о различиях социального положения и всей атмосферы, лежащих между этими двумя салонами, столь хронологически близкими. И тем более бросается в глаза родство их противостояния жизненной реальности. В обоих салонах мы видим попытку вырваться «au dessus du vulgaire».

Другой женский путь, который также вел к тому, чтобы «подняться над жизнью позорной» (Пастернак), был путь, который общество счита-

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. ГО, кн. 1. С. 54.

Перевернутый образ

==163

ло предосудительным. В поэзии (например, под пером Лермонтова) это создавало романтический образ публичной женщины: Пускай толпа клеймит презреньем Наш неразгаданный союз, Пускай людским предубежценьем Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света

Не гну колени я мои; Как ты, не знаю в нем предмета

Ни сильной злобы, ни любви *. В бытовой реальности он терял романтическую окраску, и в литературу он вернется лишь с образом «униженных и оскорбленных» - в социальном его истолковании у Некрасова и религиозном у Достоевского. Романтизированный бунт женщины в России первой половины XIX века реализовывался в образе романтической героини. На язык романтизма «приличия» переводились как «условности», а бунт против них имел два лица - поэтическую свободу в литературе и любовную свободу в реальной жизни. Первое «естественно» облекалось в мужское поведение и воплощалось на бумаге, второе - в «женское» и реализовывалось в быту. Такова двойная природа образа Закревской. В стихах Пушкина она отражается так: С своей пылающей душой, С своими бурными страстями, О жены Севера, меж вами Она является порой

Лермонтов М. Ю. Сочинения в 6-ти т. Т. И. М.-Л. 195'4. С. 190.

11«

==164

Культура и взрыв

И мимо всех условий света

Стремится до утраты сил, Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил *. В поэтическом мире разговоры Закревской отразились у Пушкина в стихотворении «Наперсник», где «упоительный язык» «страстей безумных и мятежных» пугал поэта своей необузданностью: Но прекрати свои рассказы, Таи, таи свои мечты: Боюсь их пламенной заразы, Боюсь узнать, что знала ты! ** Однако в мужском поведении, как бы ни была искрения страсть ***, это все же была литература. Отношения же литературы и жизни в мужском поведении той поры были сложными и создавали возможность самых различных интерпретаций. Пушкин был искренен, когда писал эти стихи, но был искренен и тогда, когда в переписке с Вяземским отпускал двусмысленные шутки насчет «медной Венеры» (так именовалась Закревская в переписке Пушкина и Вяземского) и разыгрывал вместе с Вяземским страсти и ревности в переписке. Не снижался образ Закревской и тогда, когда Пушкин надевал маску ее наставника в любви: Вяземскому из Петербурга \ сентября iSz8 года он писал: «Если 6 не [Закревс<ская>1 твоя

медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники, (к чему влекла меня и всегдашняя склонность и нынешнее состоя-

^Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. III, кн. 1. С. 112: ^,Там же. С. 113.

**Например, для Баратынского любовь к Закревской была глубокой и трагической.

Перевернутый образ

==165

ние моего Благонамеренного, о коем можно сказать то же, что было сказано о его печатном тезке: ей-ей намерение благое, да исполнение плохое)» *.

Противоположностью «артистическому» и «любовно-романтическому» дамскому поведению в России начала XIX века было светское comme il faut, главный признак которого - светская безликость. Приведем два поразительно близких описания, из которых одно рисует бытовую картину, а другое принадлежит литературе. Оба текста воссоздают высшее общество. Сходство их диктуется тем, что на этом уровне своеобразие приравнивается к неприличию. Первый пример принадлежит запискам А. Ф. Тютчевой. Характерно, что в нем описывается салон Софи Карамзиной. Салон Екатерины Андреевны и Николая Михайловича Карамзиных при жизни писателя был одним из культурных центров Петербурга 1810-х годов, своеобразие его подчеркивалось еще и тем, что прямо над ним на третьем этаже собиралась декабристская молодежь в кабинете Никиты Муравьева. Теперь (мемуары Тютчевой описывают салон старшей дочери Карамзина) - в зо-е годы - картина резко изменилась, и это тем более заметно потому, что хозяйка салона убеждена, что сохраняет традицию своего отца. салон Софи Карамзиной лишен своего интеллектуального культурного центра. Он представляет собой хорошо налаженную машину безликого светского общения. «...Умной и вдохновенной руководительницей и душой этого гостеприимного салона была несомненно София Николаевна, дочь Карамзина от первого его брака с Елизаветой Ивановной Протасовой, скончавшейся при рожде-

Пушкин A.C. Полн. собр. соч. Т. XIV. С. 26.

==166

Культура и взрыв

нии этой дочери. Перед началом вечера Софи, как опытный генерал на поле сражения и как ученый стратег, располагала большие красные кресла, а между ними легкие соломенные стулья, создавая уютные группы для собеседников; она умела устроить так, что каждый из гостей совершенно естественно и как бы случайно оказывался в той группе или рядом с тем соседом или соседкой, которые лучше всего к нему подходили. У нее в этом отношении был совершенно организаторский гений. Бедная и дорогая Софи, я как сейчас вижу, как она, подобно усердной пчелке, порхает от одной группы гостей к другой, соединяя одних, разъединяя других, подхватывая остроумное слово, анекдот, отмечая хорошенький туалет, организуя партию в карты

для стариков, jeux d'esprit * для молодежи, вступая в разговор с какой-нибудь одинокой мамашей, поощряя застенчивую и скромную дебютантку, одним словом, доводя умение обходиться в обществе до степени искусства и почти добродетели» **. Описанная в воспоминаниях Тютчевой картина настолько напоминает сцену из «Войны и мира» Толстого, что трудно отказаться от мысли о том, что Толстому были доступны тогда еще не опубликованные мемуары Тютчевой. Эмоциональная оценка в романе Толстого прямо противоположна, но это тем более подчеркивает сходство самой картины. Корень этого сходства в принципиальной ориентации на неоригинальность как на высший идеал салона. Характерно и то, что салон Карамзиной показан нам в 18зо-е годы, салонные игры — Ю. Л.

Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая и Александра П. М., 1990. С. 13.

Перевернутый образ

==167

Анны Павловны Шерер - в i8oo-e; несмотря на это, в них царит совершенно одинаковая атмосфера: ... порядок стройный

олигархических бесед, и холод гордости спокойной, и эта смесь чинов и лет.

(«Евгений Онегин», VIII, VII) «Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и неумолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, - красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна». Центром вечера был виконт-эмигрант. «Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрдотель подает как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что-то сверхъестественно-утонченное» *. Романтический и светский салоны как бы воплощают две противоположные точки женского светского поведения той эпохи. Если в романтическую эпоху свобода для женщины мыслилась как женская свобода, то период демократического подъема второй половины XIX века акцентировал в женщине человека. В опошленном бытовом поведении это выра-

Толстой Л. Н. Собрание сочинений. Т. IV. М., 1979. С. 17.

==168

Культура и взрыв

жалось как стремление завоевать мужскую прическу, мужские профессии, мужские жесты и манеру речи (опыт присвоения мужской одежды, осуществленный, как мы говорили, Жорж Санд, казался еще слишком экстравагантным). Это противопоставление реализовывалось как борьба