Добавлен: 28.03.2023
Просмотров: 98
Скачиваний: 2
Однако указанные доводы не подрывают сути юридической концепции суверенитета, в то время как иные из названных концепций, напротив, выглядят весьма сомнительными[7].
Так, реалистическая концепция привлекает кажущейся возможностью отказаться от фикции, которая не имеет отношения к действительности, но это преимущество само по себе оказывается фиктивным. Стремление придать понятию государственного суверенитета непосредственную связь с реальностью приводит к выхолащиванию содержания данной категории и ее подмене другими понятиями. Эти понятия связаны с суверенитетом, но совершенно ему не тождественны, например, «независимость», «самостоятельность», «безопасность» и пр.
Нельзя отрицать, что государственный суверенитет и его фактические проявления тесно взаимосвязаны. Так, суверенитет в значении неотчуждаемого абсолютного качества сам по себе не подлежит передаче, но это не препятствует передаче осуществления суверенной власти. Такая передача - и добровольная, и вынужденная - вполне способна привести к тому, что субъекта международного права перестанут воспринимать как суверенное государство. В совокупности с другими факторами это может, в конечном счете, привести к признанию прекращения существования суверенитета данного государства в отношении определенной территории либо к прекращению существования государства в целом.
А.Г. Большаков полагает, что «связь абстрактного явления и фактических обстоятельств не влечет тождественности соответствующих понятий. В свою очередь, фактические ограничения всевластия государства не должны рассматриваться как угроза состоятельности концепции государственного суверенитета. Вхождение же концепта национального государства в недоброжелательное идеологическое окружение напрямую не связано с кризисом государственного суверенитета как явления»[8].
Следующая концепция государственного суверенитета получила название синтетической, так как её смысл заключается в попытке совмещения формального и реалистического подходов. Представители синтетической концепции пытаются объединить юридическую возможность действовать в рамках государственного суверенитета и саму деятельность. Конечно, юридическая и реальная формы бытия тесно взаимосвязаны, и неверно рассматривать их изолированно друг от друга. Но их взаимосвязанность не означает логической однородности соответствующих понятий и не оправдывает их соединения в цельное понятие. В противном случае следовало бы, например, называть объективным правом одновременно и нормативные правила, и практику их реализации, субъективным правом - меру дозволенного поведения и использование данной возможности, обязанностью - меру предписанного поведения и исполнение этой же обязанности.
Нигилистическая концепция, призывающая отказаться от концепции суверенитета государства как от заблуждения, воспринимается российской научной общественностью наиболее настороженно - вследствие ее антироссийской направленности. И.В. Лексин полагает, что «объяснять появление и распространение такой концепции исключительно политическим подтекстом было бы несправедливо»[9].
Во-первых, сомнения в необходимости категории «государственный суверенитет» не являются порождением современной эпохи, а имеют более чем вековую давность. Происхождение этих сомнений само по себе не было связано с политической ангажированностью исследователей. Впервые к идее отрицания государственного суверенитета ученых привело отнюдь не скептическое отношение к самой национальной государственности и не обнаружение фактов, свидетельствующих о связанности государств международными обязательствами или правами личности, а непредвзятая логика рассуждений о государстве как о явлении, тождественном не субъекту, а правопорядку. Действительно, отказ от традиционного понимания государства как личности просто лишает логики представления о государстве как о носителе суверенитета. Государственный суверенитет в таком смысле если и существует, то смыкается с понятием верховенства права, никому не принадлежит, а лишь обеспечивается определенными органами и должностными лицами.
Связь государства с государственным суверенитетом в таком случае оказывается подобной связи формального источника права с правовой нормой. Нормативный правовой акт или нормативный договор сам по себе не есть общеобязательное волеизъявление. Он выступает лишь в качестве формы выражения этого волеизъявления, служит средством придания нормативному содержанию общеобязательности. Ценность же и значимость этого содержания могут варьироваться в весьма широком диапазоне. Так же и государство, понимаемое как институционализированный правопорядок, есть не материальный источник суверенной воли, а механизм реализации воли иных лиц, придающий этой воле суверенный характер[10].
Во-вторых, и современных авторов, склоняющихся к концепциям рассматриваемой группы, не следует упрекать в намеренном подрыве устоев сложившегося миропорядка. Типичный для современной западной науки скепсис в отношении государственного суверенитета объясняется не неприязнью к государству как к институту или предубеждениями в отношении конкретных государств, не проводящих прозападную политику. В целом же отвержение западной наукой концепции государственного суверенитета имеет не конъюнктурно-политическое, а фундаментальное философско-методологическое основание. Это отвержение - органическая часть постмодернистского мировоззрения, отрицающего возможность существования полностью верифицируемых теорий, а, следовательно, и безусловных истин, подвергающего сомнению любые ценности, развенчивающего догматизм в осмыслении любых явлений и последовательно противящегося овеществлению любых «сконструированных» сущностей, а вовсе не только государства и государственного суверенитета.
Идея отказа от государственного суверенитета как фикции, некой мифической сущности, сформировалась не сама по себе, не изолированно. Она органично вписывается в общую тенденцию к радикальной переоценке всего человеческого бытия. Государственный суверенитет есть иррациональная ценность, а, следовательно, он воспринимается как объект радикального переосмысления наряду с любыми иными культурно-ценностными основами общества - искусством, религией и моралью, институтами семьи и брака, которые во многих странах сегодня рушатся или искажаются до неузнаваемости.
В-третьих, государственный суверенитет - это действительно фикция в том смысле, что, строго говоря, данному понятию не соответствует фактическое явление, обнаруживаемое и измеряемое научными методами. Как и множество иных основополагающих категорий, описывающих социальную действительность, суверенитет представляет собой искусственно сконструированную, а не реальную сущность. В ряду этих категорий нельзя выделять именно государственный суверенитет как особо заслуживающий развенчания.
Философия постмодернизма вынуждает воспринимать как фикцию практически любое из привычных понятий: государство, общество, личность, право, его источник, норму, институт, отрасль, экономику, культуру и пр. Если по мировоззренческим соображениям отказаться от понятия государственного суверенитета, то его участь должны будут разделить не только все абстракции, используемые для описания социальной действительности, но и все иные языковые средства, поскольку каждое из них является не прямым отражением реальности, а результатом ее - неизбежно искаженного сознанием - восприятия и интерсубъективного соглашения о его значении[11].
Следовательно, из рассмотренных концепций государственного суверенитета методологически последовательной оказывается лишь формальная. Она не провоцирует мнимые парадоксы и обладает гораздо более весомым функционалом. Юридическая конструкция суверенитета государства, действительно, не позволяет сформировать всестороннюю картину межгосударственных отношений. Фактические отношения между государствами, их взаимозависимость, разницу их политических, экономических, военных потенциалов она не передает.
По мнению И.В. Лексина, «она и не предназначена для этого, и данный недостаток неверно ставить ей в упрек. Обсуждать государственный суверенитет в таком ключе - все равно что критиковать понятия правоспособности, дееспособности, деликтоспособности как фиктивные на том основании, что они не передают масштабов реализации прав и обязанностей конкретного лица, фактического участия его в правоотношениях, претерпевания им правовых лишений в рамках несения юридической ответственности»[12].
Таким образом, суверенитет государства не остается неизменным, он меняется в зависимости от исторических условий. В рамках исследования были выделены четыре концепции суверенитета государства: формальная, реалистическая, синтетическая и нигилистическая. Из рассмотренных концепций государственного суверенитета методологически последовательной, по мнению автора, оказывается формальная концепция, которая обладает более весомым функционалом, а самой опасной - нигилистическая.
2. ГРАНИЦЫ СУВЕРЕНИТЕТА ГОСУДАРСТВА
2.1. Добровольное ограничение суверенитета
Суверенитет является неотъемлемым сущностным признаком государства. Вместе с тем, современные демократические правовые государства добровольно ограничивают объем своего суверенитета как национальным законодательством, так и международно-правовыми нормами.
При этом правовое самоограничение государства также имеет пределы. В частности, действующее российское законодательство может настолько ограничивать государственный суверенитет, насколько оно не противоречит Конституции Российской Федерации[13]. В Постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 14.07.2015 № 21-П указано, что «заключение Российской Федерацией международных договоров и участие в межгосударственных объединениях не означает ее отказа от государственного суверенитета, относящегося к основам конституционного строя и предполагающего верховенство, независимость и самостоятельность государственной власти, полноту законодательной, исполнительной и судебной власти государства на всей его территории и независимость в международном общении, а также являющегося необходимым качественным признаком РФ, характеризующим ее конституционно-правовой статус»[14].
В Постановлении отмечено, что решение международного органа не может считаться обязательным для исполнения, если в результате толкования конкретного положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод, на котором основано Постановление, осуществленного в нарушение общего правила толкования договоров, смысл этого положения разойдется с императивными нормами общего международного права (Jus cogens), к числу которых безусловно относятся принцип суверенного равенства и уважения прав, присущих суверенитету, а также принцип невмешательства во внутренние дела государств.
Также отмечена возможность противоречия международного договора, который изначально при присоединении к нему России и по его буквальному смыслу, и по смыслу, придававшемуся ему в процессе применения межгосударственным органом, соответствовал Конституции России, но впоследствии посредством толкования (особенно при высокой степени абстрактности его норм, присущей, в частности, Конвенции о защите прав человека и основных свобод) был содержательно конкретизирован таким образом, что вступил в противоречие с положениями Конституции России, прежде всего относящимися к правам и свободам человека и гражданина, а также к основам конституционного строя, в том числе государственному суверенитету и высшей юридической силе Конституции Российской Федерации[15].
Связанность суверенитета с императивными нормами международного права и нормами национальных конституций в большей степени следует рассматривать не в качестве ограничителей суверенитета государств, а как добровольно принимаемые государствами обязательства по реализации внешней и внутренней политики. Так В.В. Гаврилов отмечает, что «международные договоры, ориентированные на регулирование отношений, складывающихся в пределах одного государства, необходимо рассматривать в качестве меры согласования волеизъявления различных стран, проистекающей из суверенитета»[16].
Государство самостоятельно, на добровольных началах определяет тот круг вопросов, в отношении которых могут быть заключены договорные отношения другими государствами. При этом необходимо отметить, что на разных временных этапах круг вопросов, вынесенный в плоскость международно-правового регулирования, имел неодинаковый объем и содержание, что диктовалось исторической необходимостью, состоянием экономики, политической конъюнктурой и иными внутренними и внешними факторами.
Любые ограничения суверенитета как международно-правового принципа суверенного равенства государств, верховенства, независимости государства внутри страны и в межгосударственных отношениях могут привести размыванию концепта суверенитета и поставить под угрозу само существование государства. Здесь можно привести высказывание С.В. Хмелевского, полагающего, что «концепция функционального (ограниченного) суверенитета государства придумана чтобы скрыть претензии США, иных стран «цивилизованного» Запада на мировое господство в современном мире, тогда как реальный суверенитет государства в международном публичном праве не может проявляться частично (по аналогии с беременностью в биологии) - либо он есть, либо его нет»[17].