Файл: Текст пособия.doc

Завершая эту тему, подчеркнем основные выводы. На протяжении всего рассмотренного периода в естествознании утверждались и получали свое развитие те принципы получения строгого знания, которые сложились еще в новоевропейской философии:

1. постоянное сомнение как отношение к корпусу знания, уже имеющегося и только поступающего;

2. ясность и очевидность представления как главный критерий истинности;

3. доказательность как главная характеристика производства нового знания,

а также основные категории новоевропейской теории познания: субъект (тот, кто осуществляет исследование); объект (то, что подлежит познанию); объективность - стремление пробиться к теоретической реконструкции единственно правильного положения дел, даже несмотря на то, что исследовать приходится конкретному человеку, со всеми его недостатками и со всей спецификой его исследовательской позиции¹.

Но эти, казалось бы, очевидные принципы и категории практически с самого подвергались критике, представлялись чрезмерно узкими, прежде всего, по отношению к сфере человеческого бытия. Таким образом, параллельно формировалась методология социогуманитарного знания (или просто гуманитарного, в предельно широком смысле слова), к анализу которой мы теперь и переходим.

Тема 3. Специфика социогуманитарного знания

Формирование гуманитарной методологии

Можно сказать, что гуманитарное знание является одновременно и более молодым, и более старым по отношению к естественнонаучному. С одной стороны, и то, и другое выросло из той синкретичной целостности, которой в древности являлась философия. С другой стороны, хотя естественные науки, в их сегодняшнем виде, начали формироваться раньше, чем гуманитарные, но сама методология гуманитарного знания до сих пор включает элементы приемов и подходов, использовавшихся еще в античной философии, не говоря уж о том, что и сама философия относится к гуманитарной сфере.

После утверждения основных принципов и методов научного познания в период Нового времени и успешного применения их в развивающемся естествознании, начались попытки перенесения этих принципов на такие сферы, как история, философия, исследования культуры, политики и т.д. В качестве типичного примера обычно приводят «Этику» Б. Спинозы – философский труд, построенный “de more geometrico” («в геометрическом порядке»). Но одновременно с этим начинает формироваться критический подход к идеалу строго доказательного, формализованного знания. Примером этого может служить концепция известного неаполитанского ученого Дж.Вико, основной задачей которого становится поиск и оправдание других способов получения знания. Вико решает эту задачу с двух сторон: во-первых, как мы уже сказали, критикуя господствующий подход, во-вторых, пытаясь обосновать собственный. Основным тезисом Вико является утверждение того, что человек познает, лишь уподобляя познаваемое самому себе; отсюда он делает несколько неожиданный вывод о том, что действительно познаваемым может быть только то, что появилось в ходе человеческой деятельности – история и то, что несколько позднее назовут культурой. Возникает вопрос: каковы критерии истинности познания у Вико? Ответ его довольно прост: это здравый смысл, который, в общем, присущ всем людям и отражен и в человеческих намерениях, и в поступках, и в самом языке, несмотря ни на какие различия между людьми². В подходе Вико легко увидеть зародыши таких специфических черт методологии гуманитарного знания, как историзм, внимание к индивидуализированным фактам, использование аналогий и, главное, – перенос акцента на личность самого исследователя.

Важным, даже поворотным моментом следующей эпохи, эпохи Просвещения, было введение понятия прогресса (Ж.А.Н. Кондорсе). С этого периода историзм, как важная часть общенаучной методологии, утверждается и применяется к исследованию проблем, касающихся человека, общества, культуры, и, что особенно показательно, – развитие интерпретируется именно как поступательное, ведущее к более совершенному состоянию общества и самой личности. Утверждению понятия прогресса в высшей степени способствовал и культ человеческого разума – и как средства познания мира, и как способа преодоления противоречий и несовершенств самой жизни. В этом смысле авторы эпохи Просвещения – и Ж.-Ж. Руссо, и Ф.-А. Вольтер, и многие другие, и, позднее, И.Г. Гердер, и В. фон Гумбольдт – вполне рационалистичны, в широком смысле этого слова, несмотря на существенные различия между ними. Так, Гердер понимает разум не только как способность человека к познанию и осмыслению действительности, но и как сверхиндивидуальное, божественное начало, которое появляется в любом явлении и, в конечном итоге, придает всему происходящему характер мировой гармонии – единой для природного и социально-исторического миров. В работе «Идеи к философии истории человечества» он пишет: «…Почему бы и не быть такой философии и такой науке, которые трактовали бы то, что прежде всего нас касается, – историю человечества, всю историю человечества в целом?»¹.

Но в то же время и у него, и у Гумбольдта заметен еще один шаг в сторону преодоления универсалистски-рационалистических естественнонаучных методов. У Гумбольдта он проявляется в идее об особой значимости языка для формирования различных культур и даже для самого познания; у Гердера – в интересе к специфике «духа наций», откуда неизбежно должны были последовать выводы о необходимости особых, более индивидуальных, методов для изучения истории и культуры различных народов, то есть об ограниченности научно-рационалистичских методов познания.

Еще более радикальные (скептические!) выводы – уже относительно самих возможностей разума и, соответственно, познавательных перспектив, – можно было сделать из работ английских философов-эмпириков – Дж. Локка, Дж. Беркли, Д. Юма. Начав с утверждений о необходимости основывать любое познание на опыте, они неизбежно пришли к сомнению относительно достоверности самого опыта, наших восприятий окружающей действительности. В самом деле: на основании чего мы можем полагать, что наши чувства дают нам адекватную картину мира? Более того, каковы основания думать, что воспринимаемые нами связи между получаемыми опытными данными, видение мира как некоей структурной упорядоченности – соответствует действительности? Мы всегда неявно основываемся на каких-то изначальных, недоказуемых постулатах, фактически на вере, например, в тот же «здравый смысл». Это «методологическое сомнение», которое в дальнейшем по-своему развил И. Кант (введя представление об априорных структурах рассудка и чувственности), не только стало одним из определяющих в западной философской гносеологии, но и «окрасило» многие подходы конкретно-гуманитарных исследований. Иными словами, доверие к способности разума постигать мир «как он есть» было уже подорвано. Вместо этого стало утверждаться представление о том, что познаваемый человеком мир – это мир, познаваемый именно человеком; о том, что вряд ли вообще можно ставить вопрос: «каков мир сам по себе?» – мы познаем мир, который сами же, своим разумом, упорядочиваем, «конструируем». Все это оказало прямое влияние на дальнейшее развитие методологии гуманитарного, а позднее и общенаучного знания.

Следующим рубежом стало (уже в XIX веке) идущее от В. Дильтея и неокантианцев разделение «наук о духе» и «наук о природе». «Сумма духовных явлений,— писал Дильтей, — подпадающая под понятие науки, обычно делится на две части; одна обозначается названием наук о природе; для другой, странным образом, общепризнанного обозначения не существует. Я присоединяюсь к словоупотреблению тех мыслителей, которые это второе полушарие интеллектуального глобуса именуют науками о духе»¹. Интуитивное постижение, которое играет принципиальную роль в науках о духе, не может быть полностью выражено формализованными методами и эмпирически проверено так же, как гипотезы естествознания. Дильтей вводит понятие «жизни» в качестве основной категории (становясь основателем так называемой «философии жизни»), согласно которому человеческая история и культура прежде всего переживается, интуитивно постигается. Но в то же время мир природы и духовный мир тесно связаны друг с другом: природа является условием деятельности человеческого духа, а человек оказывает обратное воздействие на природу, изменяя природный мир и себя как часть этого мира. В качестве основных методов Дильтей предлагает интерпретационные методы исследования. «Понимание и истолкование,— утверждает он, — это метод, используемый науками о духе. Все функции объединяются в понимании. Понимание и истолкование содержат в себе все истины наук о духе. Понимание в каждой точке открывает определенный мир»². Но при этом у него встал вопрос о сущности, формах, условиях и методах понимания (одной из главных категорий герменевтики), который, вслед за ним, развивали другие авторы.

Согласно неокантианцу Г. Риккерту, во многом близкому к позиции Дильтея, науки о духе изучают мир культуры, объекты, связанные с культурными ценностями. Науки о природе исследуют «…общие абстрактные отношения, по возможности законы»³. Поэтому отличаются и их методы: науки о природе обобщают явления и подводят под всеобщие законы, а науки о культуре, напротив, индивидуализируют. Если с познанием природы связыва­ется «объяснение», то изучение культуры требует «понимания», и это разделение окончательно закрепил В. Виндельбанд, выделив «номотетические» и «идеографические» науки, соответственно применяемым методам. «Неокантианцы, в отличие от Дильтея, пытались разработать единую и гораздо более формализованную процедуру познания. Но поскольку речь шла о ценностях, неизбежно вставал вопрос, каким образом согласовать различные системы ценностей, «ценностные оси», с помощью которых подходят к явлению разные исследователи? Как обеспечить общезначимость гуманитарного знания? Во-первых, рефлексией над собственными ценностными осями, во-вторых, соотнесением их с ценностными приоритетами других авторов. Неокантианцы полагали, что при этом возможно формирование более или менее единой системы знаний относительно изучаемой области»⁴.

Но параллельно шел и противоположный процесс, связанный с попытками «подчинить» гуманитарное знание (вплоть до самой философии) строгой методологии, исключающей произвол и субъективность исследователя. По существу, «речь шла о том, что естественно-научное и социокультурное знание не имеет особенной специфики. Следовательно, изучение социокультурных систем поддает­ся адекватному анализу с помощью методов классического естествознания»⁵. Так, О. Конт, основатель позитивизма утверждал, что лишь конкретные (эмпирические) науки являются источником позитивного знания, Г. Спенсер, формулируя концепцию «органи­ческой теории общества», стремился свести социальную сис­тему к биологическому организму и анализировать ее общенаучными методами, Э. Дюркгейм подчеркивал важность выделения в материале «единиц наблюдения» – основных фактов, которые в процессе исследования необходимо «очистить» от искажений, собственной субъективности. от многозначности языка и т.д. Несмотря на вполне аргументированную критику, позитивизм стал и по-прежнему остается влиятельной исследовательской программой, которая черпает свои аргументы в действительных проблемах гуманитарной методологии, в «плюрализме» ее подходов и результатов, часто плохо совместимом с принципами и идеалами науки как таковой. Близкую к позитивизму позицию занимал прагматизм (Ч. Пирс, У. Джеймс, Д. Дьюи). Но в его рамках главную роль (что видно и из названия этого направления) занимала возможность практической проверки созданных концепций, но не столько для того чтобы соотнести теоретические построения с положением вещей «как они есть», а для разрешения практических проблемных ситуаций.

Попытку отчасти совместить «плюсы» неокантианства и позитивизма предпринял М.Вебер; в его интерпрета­ции понимание предпосылается объяснению, которое трак­туется как целевая установка познания. Признание получило введение им понятия «идеального типа». Идеальный тип является первичной методологической конструкцией, отталкиваясь от которой исследователь начинает свою работу – выясняет ее сопоставимость с эмпирическими данными, меняет ее и т.д.

Еще одним весьма распространенным методологическим подходом к гуманитарному знанию в XX веке стало «погружение» в стихию языка, которое свойственно целому ряду направлений: неопозитивизму и аналитической философии, герменевтике, структурализму и постструктурализму и др. Не анализируя перечисленные подходы, отметим только, что всем им так или иначе свойственно интерпретировать язык не как «оболочку мысли», а как особую реальность, предшествующую нашему познанию. Утверждается, что, по сути не человек творит язык, а наоборот: язык определяет и наше восприятие, и отношение к миру, и само сознание. Эта языковая реальность может истолковываться по-разному: либо онтологически, почти что мистически (как у М. Хайдеггера), либо как особый материал, который, при правильном употреблении способен обеспечить «правильное» научное познание (Л. Витгенштейн, Р. Карнап, Б. Рассел, К. Гедель и др.).

В этом направлении велись разработки «идеального» научного языка, правил суждений; была предложена процедура верификации материала с помощью разбивания его на элементарные и легко проверяемые «протокольные» предложения. Если рассматривать это направление в контексте выработки методологии для гуманитарного знания, то надо признать, что весьма масштабная работа в данной сфере увенчалась не слишком впечатляющими результатами.

Проблемы неопозитивизма¹

А.М. Перлов

При всей логической убедительности неопозитивизма оказалось, что контраргументы (зачастую обнаруживаемые самими неопозитиви­стами) звучат не менее убедительно. Прежде всего, оставалась возмож­ность вспомнить старые антипозитивистские доводы: каким образом попадают в язык науки отдельные высказывания? Неопозитивисты были вынуждены отвечать, что из опытных наблюдений, и, следова­тельно, сразу всплывал старый аргумент о невозможности адекватно разделять и передавать ощущения личного опыта. Против неопозити­визма также высказывались очень убедительные соображения логиче­ского характера. Во-первых, теория, абсолютно дедуцируемая из про­токольных предложений, не добавляет к ним ничего нового и вообще не нужна. Во-вторых, систему знания невозможно формализовать на­столько, чтобы она могла непротиворечиво описывать свои аксиомы, не ссылаясь на правила системы более высокого уровня. Это положе­ние называется теоремой Геделя и доказывается столь же неопровер­жимо, как любая другая математическая теорема. В-тре­тьих, предложения, при помощи которых происходит процедура верификации, сами могут быть ложны­ми; следовательно, мы всегда верифицируем не отдельное ключевое соответствующее или не соответствующее опыту положение, а сразу почти целую картину мира. В-четвертых, значение слова определяется только его употреблением - это как раз тезис позднего сочинения Витгенштейна «Философские исследования». В-пятых, даже в под­вергшемся самой тщательной проверке научном языке используются слова, значение которых вовсе не является понятным и однозначным. Оно всегда нагружено определенным контекстом соседних научных слов, обыденного языка и даже метафизических непроверяемых до­пущений.

Итогом этой критики стало сомнение в пригодности строго нео­позитивистской программы для знания, особенно для гуманитарного. Следовательно, сторонники сохранения рационализма в исследовании оказались вынуждены начать искать другие, более мягкие варианты.

И, наконец, стоит отдельно отметить весьма популярное сейчас научное направление – семиотику, предметом которого является природа знаковых систем, их функционирование. Семиотические методы и подходы используются почти с равным успехом как в гуманитарном, так и в естественнонаучном знании, и это неудивительно: знак тесно связан с кодированием и передачей информации, – понятие, которое, как известно, приобрело особое (и, добавим, предельно широкое) значение в последнем столетии. В гуманитарном же знании семиотика играет особую роль, так как любые культурные артефакты, начиная с языка, закреплены в знаках. Семиотика начала развиваться на рубеже XIX-XX веков, хотя ее истоки, как и многих других гуманитарных дисциплин можно найти у многих авторов прошлых столетий, вплоть до античности. К основателям семиотики относят Ч. Пирса, который выделил параметры семиотического функционирования – репрезентант, интерпретант, референт («триадическая природа знака»), дал первую классификацию знаков (иконический знак - индекс - символ), а также исследовал процесс функционирования знака – семиозис. Если Пирс развивал логическую линию семиотики, то лингвистическая ветвь разрабатывалась в трудах Соссюра, мыслившего «семиологию» как науку, изучающую жизнь знаков внутри жизни общества, в которую лингвистика должна входить как составная часть. Исходной единицей анализа, по Соссюру, является знак, представляющий собой отношение между означаемым (понятие, план содержания) и означающим (акустический образ, план выражения), связь которых произвольна¹.