Файл: Текст пособия.doc

Разумеется, эти тенденции проявляются и в других научных областях, в частности, в исследованиях сознания. Общеизвестно, что, несмотря на большой эмпирический материал, накопленный нейрофизиологией и психологией за последние полтора столетия, выявленные закономерности функционирования нервной системы и психики,  в целом «загадка сознания» очень далека от решения. В частности, все чаще подвергается сомнению, казалось бы, незыблемый постулат о том, что сознание порождается мозгом. «Углубление в исследования мозга, в том числе на основе принципиально новых, сейчас еще не исследованных технологий, может дать ответ, существует ли мозговой код мышления. Если ответ (окончательный!) будет отрицательным… надо будет пересматривать и наиболее общие, и наиболее важные позиции в проблеме “Мозг и психика”. Если ничто в мозге не связано именно с тончайшей структурой нашего “думания”, тогда какова в этом “думании” роль мозга? Только ли это роль “территории” для каких-то других, не подчиняющихся мозговым закономерностям, процессов?»².

И так же, как и физики, современные психологи и философы обращаются к восточной философии, накопившей, по общему признанию, громадный и специфический опыт в этой сфере. Общеизвестны, хотя, конечно, и не бесспорны, масштабные исследования представителей так называемой «трансперсональной психологии», в частности, эксперименты Дж. Лилли, С. Грофа и других. Как бы ни оценивать их собственные интерпретации полученных результатов, нельзя не признать, что они заставляют серьезно пересмотреть многие привычные представления. На эту тему известный отечественный востоковед Е.А. Торчинов пишет: «…Хорошо известны такие состояния сознания, в которых человек совершенно иначе, нежели “обычно”, воспринимает (или интуирует) время, пространство, причинность, отношения между частью и целым и т.д., причем мир представляется ему гораздо более сложным, многомерным и вместе с тем единым, чем в его “нормальном” опыте. Здесь естественным образом встает вопрос: что же такое есть сознание, если оно способно в такой степени менять сам переживаемый нами мир? Или – не есть ли и мир, переживаемый нами в обычном состоянии, лишь коррелят определенного состояния сознания?.. Представим себе человека, развившего в себе способность каким-то особым образом воспринимать мир иначе, адекватно релятивистской и квантовой физике нашего времени. Следует ли его на этом только основании считать шизофреником? Предположим на минуту, что древние (и не очень древние) мистики посредством определенной практики (она обычно называется психопрактикой; индийцы обозначают ее словом “йога”) достигали способности воспринимать мир в его, скажем, аспектах, недоступных для обыденного восприятия; методы психопрактики в таком случае будут аналогичны научным приборам, расширяющим наше восприятие. Так не будет ли в таком случае игнорирование их опыта аналогичным поведению известного иезуита, не только не верившего, что Галилей может в телескоп видеть спутники Юпитера, но и принципиально отказывавшегося даже смотреть в этот прибор»¹.

После всего сказанного представляется вполне закономерным заключительный вывод К. Хюбнера: «В любом случае не существует никакого теоретически необходимого основания для утверждения, что весь мир, пусть даже в отдаленном будущем, должен изгнать мифологическое миросозерцание в сферу сказки… Сегодня, однако, никто не в состоянии предсказать, возможно ли такое действительное изменение нашего горизонта восприятия, которое снова сделает миф живой силой и сферой нашего опыта. Вместе с тем мы можем определенно утверждать: весьма важно установить уже саму принципиальную возможность подобной трансформации и иметь в виду, что она возможна в тот момент, когда односторонний научно-технический мир, в котором мы живем, теряет свою мощь, а его проблематичность становится как никогда более очевидной»².

Конечно, при всем этом значимость вопроса о критериях научности остается в полной силе. Критика узко-материалистического мировидения не означает, что научный статус можно присваивать любым текстам. К сожалению, серьезные научные исследования и дискуссии, как правило, не выходят за рамки узкого круга специалистов; что же касается сферы массовой коммуникации, то она действительно насыщена всевозможными псевдо-научными рассуждениями и теориями, рассчитанными на сенсацию и не имеющими даже подобия обоснования. И здесь  прямой упрек даже не авторам подобных текстов (этот упрек бессмыслен, так как они сознательно преследуют свои цели), но журналистам. Необходимо научиться отличать пусть спорные, но все же именно научные рассуждения от явных подделок.

Скорее всего, здесь возникнет вопрос: возможно ли вообще выдвинуть значимые критерии отличия науки от анти-науки? Конечно, это достаточно сложная тема, как уже можно было убедиться, но некоторые простые критерии напрашиваются сами собой. Это, во-первых, компетентность в исследуемой области (областях). Она подтверждается, прежде всего, самым простым способом: профессиональным статусом (образование, место работы, должность, научное звание и пр.). При этом подчеркнем, что часто квази-научные теории, не могущие претендовать на значимость, рождаются далеко не только в умах прямых шарлатанов или психически неадекватных людей – сплошь и рядом это происходит с учеными, вторгающимися в совершенно чуждую область исследований и в силу чисто личных качеств обладающими повышенной самоуверенностью. Типичный пример – так называемые «исследования» Э. Мулдашева, к сожалению, широко разрекламированные в «АиФ». Поэтому второй критерий заключается в том, что автор должен продемонстрировать свою близость какой-либо научной школе, традиции и глубокое знание этой традиции. Отличительным признаком научного шарлатанства является как раз слабое знание научного контекста и противопоставление своего «открытия» всему, сделанному до него. И, наконец, последнее требование – допущение ошибочности своих построений, отсутствие претензий на истину в последней инстанции. Конечно, эти критерии помогут лишь в первом приближении – отличить явное и откровенное шарлатанство, но и это уже важно, если учесть тот поток хаоса, который захлестывает современные СМИ. Мы вернемся к этой теме в последнем разделе нашего пособия.

Особенности современного этапа развития науки

В заключение отметим некоторые, наиболее характерные черты и особенности современного этапа развития научного знания.

Прежде всего, это два взаимосвязанных процесса – с одной стороны, продолжающаяся дифференциация, научного знания, с другой стороны – его растущая интеграция. Дифференциация наук – давний процесс, связанный с развитием познания, проникновением его во все более глубокие уровни реальности; что же касается интеграционных процессов, то это более сложное явление. Принято считать, что они усилились во второй половине XIX века, когда естествознание вышло на принципиально новую ступень и выявились более сложные взаимосвязи между различными уровнями бытия. Кроме того, в этот период формируется и методологическая интеграция, когда методы одной области начинают с успехом применять к другой. Показательным примером является открытие спектрального анализа, связавшего между собой оптику, астрономию и химию; вскоре после этого возникла физическая химия, биохимия и т.д. В настоящее время этот процесс продолжается, и на стыке различных наук постоянно возникают новые гибридные дисциплины.

Можно также отметить тенденцию исследования с разных сторон и разными методами наиболее интересных явлений природы и/или культуры, как бы самим своим характером интегрирующих процесс научного поиска. Например, В.Д. Цветков обобщает открытия, связанные с проблемой золотого сечения. Золотая пропорция, как подчеркивает автор, является своего рода «технологическим рецептом» для создания как шедевров природы, так и шедевров человеческой деятельности. Как известно, именно с золотым сечением и числами Фибоначчи связаны пропорции пирамид, практически все крупные памятники греческой архитектуры, искусства эпохи Ренессанса, древнерусской архитектуры; а за последние 15-20 лет исследований в этой области были обнаружены проявления золотого сечения в структуре почвенного покрова, в явлениях сенсорной сферы человека; в деятельности организма человека (его физиологических параметрах «вхождения» в окружающую среду); в оптимальной деятельности сердца и т.д.¹.

Помимо этого, интеграция наук идет и другим способом: на основе глобальных теоретико-методологических направлений, как бы задающих единый вектор различным исследованиям, интерпретациям, теориям. К таким направлениям можно отнести уже рассмотренные нами системный подход, синергетику, универсальный эволюционизм. Они выступают, помимо прочего, и как основания очень важного аспекта научной интеграции – синтеза социогуманитарного и естественнонаучного знания. Но надо подчеркнуть, что этот процесс является крайне сложным и дискуссионным. Многие специалисты и сейчас убеждены, что реальной и плодотворной является лишь методологическая интеграция, но сущностные основы естествознания и социогуманитарных наук остаются различными, если не противоположными. Вот основные аргументы сторонников этого подхода:

1. Естественные науки стремятся обнаружить общие зависимости, а гуманитарные исследуют уникальные индивидуальные явления.

2. В науках о природе предлагаются объяснения фактов, науки о человеке могут дать только интерпретацию человеческих действий и их продуктов, включая тексты и социальные институты. Использование методов герменевтики - это специфическая особенность наук второго типа.

3. Естественные науки обладают предсказательной способностью (поэтому их используют для создания технических устройств, с помощью которых можно контролировать естественную среду и утилизировать природные ресурсы), а науки о человеке не предсказывают. Их единственная задача - обеспечить понимание.

4. Науки о природе могут контролировать объективность своих результатов с помощью эксперимента. Между тем, эксперименты, которые практикуются в науках о человеке (например, в психологии), не являются настоящими, так как в процессе их осуществления между экспериментатором и изучаемыми субъектами возникают коммуникативные отношения. Поэтому невозможно говорить об объективном знании в науках о человеке, так как в этом случае исследуемая реальность порождается самим процессом исследования¹.

Оппоненты, в свою очередь, приводят следующие контраргументы. Во-первых, нельзя противопоставлять исследование уникальных событий и формулировку обобщений, так как об отдельном событии вообще ничего нельзя сказать, если не использовать общие понятия и не учитывать систему общих отношений. С другой стороны, сегодня многие естествоиспытатели все больше изучают механизмы функционирования и эволюции таких уникальных систем, как Вселенная, Солнечная система, Земля, всемирная экологическая система. Во-вторых, между процедурами понимания и объяснения не существует жесткой границы, в том числе в исследовании истории или культуры, так как процедура понимания человеческих действий и их продуктов включает знание правил действий и коммуникации, мотивов действующих агентов и их представлений о конкретной ситуации. Что же касается проблемы предсказания, то в действительности предсказание природных явлений  непростая задача; она достаточно легко осуществима лишь для простых, закрытых систем с ограниченным количеством факторов, влияющих на протекающие процессы. Но если иметь дело с открытыми, сложно организованными системами в точке их бифуркации, точное предсказание становится невозможным. В этом случае можно лишь разработать несколько сценариев возможного будущего, не зная, какой именно их них будет реализован².

На стыке социогуманитарного и естественнонаучного знания во второй половине 70-х годов сформировалась, например, такое междисциплинарное научное направление, как социобиология, представители которого поставили перед собой задачу по-новому подойти к проблемам культуры и морали. Его основоположники – Э.О.Уилсон, Р.В. Селларс, Ч.Д. Херрик, Ч. Ламсден, А. Гушурст и другие подчеркивали и обосновывали неразрывную взаимосвязь всех человеческих проявлений с его биологической природой, обосновывая, в частности, теорию геннокультурной коэволюции: «Прямая связь от генов к культуре через индивидуальное развитие и поведение сочетается с обратной связью от культуры к генам через давление эволюции, которая связывает биологические феномены с социальными событиями... Приемлемые теории геннокультурной коэволюции должны давать возможность решать проблемы, представляющие интерес для социальных наук»³. Очевидны, опять же, мировоззренческие следствия этого подхода, и это выводит нас еще на одну показательную тенденцию – синтеза научной и философской мысли.

Сейчас чаще всего в этом ключе работают ученые-естественники, обладающие достаточными философскими знаниями. Мы уже говорили о пересечении интуиций выдающихся физиков с доктринами Востока, но, разумеется, стремление к философским обобщениям характерно и для других наук. Например, немецкий этолог К. Лоренц широко известен своими работами, в которых он стремится, как и социобиологи, осмыслить человеческую культуру с позиций ученого-естественника. Его работа «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» стала бестселлером. Название отнюдь не случайно: Лоренц выделяет негативные (и, к сожалению, всемирные) тенденции современной цивилизации, которые являются не просто «грехами», но именно «смертными», то есть грозящими деградацией и, в конечном счете, уничтожением человеческого рода как биологического вида: «Зачем нужны человечеству безмерный рост его численности, все убыстряющаяся до безумия конкуренция, возрастающее и все более страшное вооружение, прогрессирующая изнеженность урбанизированного человека и т.д. и т.п.? При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что едва ли не все эти вредные явления представляют собой расстройства вполне определенного механизма поведения... Иначе говоря, их следует рассматривать как патологии»¹.

Среди выдающихся психологов прошлого века можно отметить Э.Фромма. Фромм предпринимает масштабную попытку «с социально-психологической точки зрения интерпретировать динамику всей человеческой истории»². То есть история, по Фромму, – это не смена формаций, не борьба империй; это прежде всего история рождения Человека, раскрытия его внутреннего потенциала. Фромм выявил две фундаментальные и противоположные друг другу жизненные установки личности: «бытие» и «обладание». Первое, по Фромму, – это правильное отношение к миру (в том числе и к самим вещам), состояние открытости и сопереживания миру, спонтанности, бесстрашия и творчества; второе – скрытый, чаще всего неосознанный страх перед жизнью и перед самим собой, своеобразная скорлупа из «приобретенного», в которую прячется человек. Фромм с глубоким интересом относится к идеям, высказанным в Ветхом и Новом Заветах, в буддизме и даосизме, в работах М. Экхарта и Н. Кузанского. В них он находит, за всеми различиями и временными наслоениями, единое духовное ядро: «Быть свободным от всех пут, от стремления к наживе и приверженности к своему “я” и есть условие истинной любви и творческого бытия»³. При этом свобода понимается не как произвол: свобода эгоиста и гедониста, подчиняющегося лишь своим прихотям, – это, напротив, крайняя степень зависимости от случайных внешних влияний. С этих позиций им написан целый ряд книг, также ставши бестселлерами и не утративших не теоретической, ни практической актуальности.