ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.10.2020
Просмотров: 7119
Скачиваний: 209
Размерность субъектности резко сокращается, а в мире объектов появляются, казалось бы, уже давно исчезнувшие
вещи, неудобные детали, непривычные отношения, создающие ощущение враждебного, непослушного, «чужого».
Наиболее четким критерием освоенности, сворачивания в устойчивый конструкт служит само «исчезновение»
феномена, которым я начинаю пользоваться, не испытывая никаких затруднений, и само существование которого
становится для меня неявным. Так, осваивая язык (или в более широком смысле, по Л. Витгенштейну (1991),
«языковые игры»), я научаюсь им пользоваться совершенно бессознательно, затрудняясь даже рефлексировать
лежащие в его основе правила. Язык, которым я овладел, должен быть как бы «проглочен», и затруднения, с
которыми я сталкиваюсь, суть затруднения в том,
что
сказать, но не
как
это сделать. Пример с языком — частный
случай таких растворений, которые можно продемонстрировать и в актах восприятия (конструкты, перцептивные
универсалии, решетки, схемы), и в действиях с орудиями. Культурная история человека, история создания орудий,
инструментов, метрических систем, способов действия, технологий и др., — это одновременно история
формирования и человеческого тела, и конфигурации субъект-объектного членения. Инструмент лишь тогда
становится «орудием», когда он хорошо освоен и перестает существовать в качестве объекта,
на границе с
которым
действует субъект. Вписываясь в схему моего тела, он транспонирует границу субъект-объектного членения к
другому объекту,
на который
становится направлена моя активность. Пианист начинает не нажимать на клавиши, а
играть музыку, художник — не рисовать
66
линию, а писать картину, ремесленник — работать не с инструментом, а с объектом труда, ребенок — не
гулить, а говорить.
Однако, абсолютизируя эту точку зрения, мы сталкиваемся с весьма интересным явлением: с полной утратой
самого субъекта, обнаруживающего себя лишь в месте столкновения с «иным» и отливающегося в его форму; со
странной «черной дырой» чистого познающего Ego, не имеющего ни формы, ни содержания и ускользающего от
любой возможности его фиксации. Феноменологически это проявляется в интенциональности сознания,
являющегося всегда «сознанием о»
(Brentano,
1924;
Husserl,
1973), и его «трансфеноменальности»
{Sartre,
1949).
Собственно субъект, чистое Ego познающего сознания прозрачно для самого себя и если удалить из него все
объективированное содержание, все не-сознание, то не остается ничего, кроме неуловимой, но очевидной
способности проявлять себя, создавая объекты сознания в виде ли мира, тела или эмпирического и особого, трудно
передаваемого «чувства авторства».
В этом виде оно представляет собой весьма специфическую реальность. Оно не натурально и не
субстанционально. Про него трудно сказать, что оно обладает определенными качествами: оно не имеет «природы».
Сознание — «ничто» в том смысле, что невозможно найти феномен, о котором мы могли бы сказать, что вот именно
это и есть сознание, и ни один сознательный феномен не обладает «привилегией» представлять сознание
{Sartre,
1949).
Но каким же образом с этой точкой зрения согласуется тот очевидный для каждого факт, что кроме «черной
дыры» и объективированного мира существует огромная область «эмпирического я»? Ведь на самом деле существует
мое
тело. Я знаю, что это
я
испытываю те или иные чувства, это
мои
воспоминания, это я думаю или говорю. Эти
очевидные для каждого интуиции невозможно просто отбросить. Необходимо понять, что я имею в виду, говоря
«мое», и что представляет собой на самом деле чувство самоидентичности .
3.2. Ф
ЕНОМЕН ТЕЛА
Можно попытаться ответить на эти вопросы, начав с феномена «тела», использовав его как удобную модель для
понимания феноменологии «своего» и «чужого». «Собственное тело для нас прототип и ключ всех форм. Только его
мы знаем динамически, изнутри, и лишь в силу этого знания получаем возможность истолковывать как форму
пространственные грани вещей. Мы угадываем в них изнутри идущий напор, который, встречая противодействие
извне,
67
остановлен в своем нарастающем усилии и, несмиренный, напряженно закрепляет себя в пространстве»
{Бахтин Н.М.,
1993).
Внутри ощущения «моего тела» содержится универсальный принцип порождения феномена субъективности,
реальность которого обнаруживается лишь в точке сопротивления, соприкосновения с
иным.
Если допустить, что
ощущение локализуется не на границе рецепторов, а на границе автономности субъекта, то весьма интересным
становится вопрос о возможности существования самих телесных ощущений, их локализации в телесном
пространстве.
Тело, полностью подчиненное субъекту, есть
универсальный зонд
и должно осознаваться лишь на уровне своих
границ, разделяющих мир и субъекта, вернее, именно
своими границами,
уподобляющимися границам мира.
Поскольку внешняя реальность может себя обнаружить лишь через воздействие
{Бор,
1971) на меня, мое тело, то
именно происходящие
в них
изменения я интерпретирую как факт
внешнего
мира. Сама размерность тела может быть
изменена за счет включения в него инородных частей, но лишь постольку, поскольку они войдут в его границы
(например, зонд, хорошо освоенный протез и пр.) и не будут объективироваться. Свое существование (как объект
сознания) тело получает, лишь демонстрируя упругость и непрозрачность, неадекватность прогнозирования и
управления. Совершая какое-либо действие, я никогда в привычных условиях не озабочен тем, как мне необходимо
управлять им: пытаясь что-либо взять или куда-то пойти, я не учитываю, что между моим волевым усилием и
необходимым действием лежит вполне объективный посредник — механизм тела
{Бахтин М.М.,
1979). Если оно мне
не послушно или осуществление такого акта сталкивается с каким-либо затруднением, лишь в подобном случае я
обнаруживаю существование этого неловкого посредника.
Но именно эта исходная, всегда присущая телу «недостаточность» и несовершенство его механизма
порождают стабильное существование самого феномена тела. Тело как физический механизм подчиняется целому
ряду объективных законов и ограничений: я не могу поднимать неограниченную тяжесть, не могу передвигаться с
неограниченной скоростью, тело недостаточно ловко для выполнения моих причуд, оно слабо, устает и пр. Его
«прозрачность» исходно неполна, и естественными формами его «проявления» выступают физиологические функции.
Мы не можем управлять голодом и жаждой, не полностью и не всегда способны регулировать естественные
отправления, вегетативные проявления эмоциональных состояний, сексуальные и некоторые другие потребности.
Наконец, тело подвержено деструкции со стороны внешнего мира:
68
для него, а не для субъекта существуют законы физики, острота ножа и жар огня. Короче говоря, тело
— это еще и организм
1
, с чем приходится мириться.
При этом тело более или менее мне послушно, я могу им управлять. И именно это чувство авторства
позволяет мне называть его
моим.
Это внутреннее противоречие зафиксировано языком в самом
определении «мое тело», подчеркивающем его одновременную принадлежность/непринадлежность. Тело —
это не вполне Я, ибо для чего бы тогда его выделять, и в то же время мое, т.е. не вполне чужое. Значительная
часть ограничений, накладываемых на тело, усваивается субъектом так же, как перцептивные схемы и
языковые игры, «растворяя» жесткую конструкцию организма-объекта и оставляя лишь его редуцированную,
«превращенную» часть, которую я и называю — «мое тело».
Строго говоря, реальным и, по сути дела, единственным феноменом сознания является не столь
укоренившаяся оппозиция субъективного и объективного, а именно феномен тела, понимаемого в самом
широком смысле
«полупрозрачной»
(одновременно и
объективированной,
демонстрирующей сопротивление, и
субъективированной,
допускающей управление) реальности. В этом смысле
тело
располагается в некотором
гипотетическом континууме, заполняющем разрыв между «черной дырой» чистого познающего Ego и
непроницаемой стеной непознанного, неосвоенного, непонятного, а посему и не имеющего никакой глубины
познаваемого мира. Следует заменить бинарное субъект-объектное членение реальности на трехчленное:
субъект-тело-объект (рис. 1).
Если быть до конца последовательным, то речь даже должна идти только об одном реально
существующем феномене — теле. Ибо только оно одно и доступно нашему сознанию, и именно его в
различных степенях «замутненности» мы называем субъектом или объектом. Повторим, что когда оно
становится полностью «прозрачным», полностью управляемым и предсказанным, то оно не-
1
Здесь можно провести различие между «организмом» как объективной реальностью, подчиняющейся
собственным закономерностям и всегда равной самой себе (независимо от того, чувствуем ли мы сердце или печень,
они работают, в них происходят биохимические процессы, которые никак в своем прямом виде не могут быть доступны
человеческому сознанию), и «телом» как реальностью субъективной и не равной своему объективному корреляту —
организму («тело» может включать неорганизменные компоненты: протезы, зонды и пр., иллюзорные органы или
части: фантомные ощущения, псевдогаллюцинации и пр. — или, напротив, не включать объективно
существующих частей «организма»: игнорирование частей тела, недоступность сознанию многих реально происходящих
процессов или функций).
69
удержимо утрачивает и свою плотность существования, исчезая в качестве феномена сознания. Оно
продолжает существовать лишь в виде
не-обходимости
в буквальном этимологическом смысле
невозможности обойти, раз и навсегда учесть потенциальные изменения. Сознательные феномены в этом
случае осуществляют постоянную
здесъ-и-сейчас
адаптацию к таким необходимым феноменам. И именно
по отношению к сознательным феноменам действует старый психологический закон ограниченности
психической деятельности 7±2 одновременно существующими объектами (на неосознаваемом уровне субъект
одновременно оперирует куда большим их количеством: самый простой акт движения или речи требует
учета числа стимулов, на несколько порядков превышающего этот объем). Если же тело избыточно
«замутняется», то оно переходит в разряд объектов, причем в случае полной «непрозрачности» мы
оказываемся перед плоской стеной «неясного». Это нечто вроде стекла: когда оно абсолютно прозрачно (и
мы не можем никаким иным образом ощутить его сопротивления), мы его не видим, если же оно абсолютно
непрозрачно, то мы не можем оценить его объем, поскольку мы ограничены лишь его поверхностью; оно
доступно восприятию лишь будучи «замутненным», загрязненным, полупрозрачным, давая взгляду
одновременно и погрузиться, и «упереться» в себя. При этом мне хотелось бы подчеркнуть, что речь идет
именно о «феноменологическом» теле, включающем в себя все феномены сознания, от внутренних чувств
до внешнего мира. Все они в равной степени могут
стать
феноменами сознания лишь через формирование
своебразного «тела». Субъективное — через затруднение автоматизированного исполнения, объективное —
через частичную предсказанность, «понятность», «прорезанность» субъективным.
Своеобразный зонд представляют собой перцептивные схемы. Восприятие и другие познавательные
процессы — это не просто операции, совершаемые в голове индивида, но и акты взаимодействия
70
с миром, и такое взаимодействие не просто информирует субъекта, но и
трансформирует
его
(Найссер,
1981). В
этом случае сворачивается не телесная конструкция, а вынесенная вовне когнитивная активность. Именно
возможность пренебречь опосредующим звеном, «растворить» промежуточный зонд, задавая особую топологию
субъекта, создает и ряд специфических переживаний
иного.
Параллакс, изменения сетчаточного изображения,
последовательность переживаются как «расстояние». «Вряд ли будет преувеличением, если уже из психологических
опытов заключить, что понятия пространства и времени в сущности приобретают определенный смысл лишь благодаря
тому, что можно пренебречь взаимодействием со средствами измерения»
(Бор,
1971, с. 60)
2
. Плотность тела, плотность
мира, состоящего из неудобных, жестких предметов, осваивается ребенком, пока не исчезает совершенно. Так же, как
он обучается языку, не имея представления о лингвистике, он осваивает законы тела-механизма и физические законы
мира (закон инерции через столкновение с массой, а закон всемирного тяготения через практику падений), и так же,
как в случае языковых игр, эти законы не рефлексируются, но их существование всегда можно обнаружить, создавая
особую экспериментальную ситуацию.
Для ребенка на стадии овладения произвольными движениями и телесной регуляцией тело должно
максимально объективироваться и восприниматься как «отдельное», «чужое», «предстоящее» образование. Осваивая
собственное тело, ребенок тем самым параллельно формирует и собственное
Я,
замечая, что он является автором
собственных телесных движений, присоединяя к себе как субъекту «нехватки» (испытывающему голод, жажду,
страх) чувство субъекта-автора. Ж. Лакан, высказывая гипотезу о роли стадии зеркала как образующей функцию
Я,
замечает особое чувство, испытываемое маленьким ребенком, наблюдающим себя в зеркало
(Lacan,
1949). Можно
объяснить странность особого отношения к визуальному образу в холодном стекле, на фоне куда более значимых для
ребенка объектов, таких как мать или его близкие, любимые игрушки и пр., если понять, что причиной такого
выделения столь малозначительного объекта служит то, что он относится к числу тех редких зависимых
от
ребенка
предметов, движение, появление и исчезновение которых определяется
им
самим.
2
Существование подобных скрытых опосредующих инструментальных зондов отчетливо вскрывается при
резком переходе к непривычной системе измерений; например, для европейца, попавшего в США, температура по
Фаренгейту, длина в футах и милях, вес в фунтах лишены непосредственного чувственного содержания температуры, веса
и размера.
71
Это развивающееся «чувство автора» как центр самоидентичности хорошо иллюстрируется классическим
случаем детской игры «прочь — сюда», описанной 3. Фрейдом (1925а), в которой ребенок распространяет свое
управление катушкой с нитками на символическое овладение приходом и уходом матери.