Файл: Тхостов А.Ш. - Психология телесности.pdf

образом (даже боль  может  оцениваться  как  знак  особой  отмеченности, особого  состояния, например  в  религиозных
обрядах), мы  остановимся  на  проблеме  связи  телесных  ощущений  и  болезни. Такое  допущение, не  меняя, на  мой
взгляд, содержания ситуации, позволит более четко ее рассмотреть.

Вторичное  означение  в  целом  сходно  с  тем, что  обычно  квалифицировалось  как  интеллектуальный  уровень

внутренней  картины  болезни, оценочный  этап  ее  становления  и  хорошо  описано  в  патопсихологии. Формирование
вторичного  означения  телесных  ощущений  связано  с  усвоением  существующих  в  культуре  взглядов  на  болезни, их
причины, механизмы  и  вытекающие  из  этого  методы  лечения. Этнография  и  история  медицины  демонстрируют
различные  формы  таких  представлений. Несмотря  на  их  архаичность, отсутствие  в  них, на  современный  взгляд,
логического обоснования, структурно они мало отличаются от свойственных новоевропейской культуре естественно-
научных объяснительных принципов.

С семиотической точки зрения представления о болезнях могут быть интерпретированы как классические мифы,

описанные Р. Бартом на знаковых моделях (1989). Рассмотрим семиотический подход подробнее.

Его использование для анализа телесности возможно потому, что значения изучаются в нем независимо от их

содержания. В  соответствии  с  традицией, идущей  от  Ф. де  Соссюра, знак  не  сводим  к  языковой  системе,
навигационные  сигналы, жесты  вежливости, церемонии, мода  и  пр. также  представляют  собой  семиотические
системы, где  главным  принципом  является  отношение  между  означаемым  и  означающим. Р. Барт  специально
подчеркивает, что  хотя  обычно  говорят, что  означающее  выражает  означаемое, в  действительности  дело  обстоит
несколько сложнее — в каждой семиотической системе имеется не два, а три различных элемента. Эти три элемента,
соответственно, есть означающее, означаемое и собственно знак, представляющий собой результат связи первых двух
элементов. Означающее становится знаком означаемого, вступая в семиотическое отношение с последним. Некоторая
запутанность проблемы заключается в том, что реально (субстанционально) существует

103

лишь один элемент — означающее. Однако, участвуя в акте означивания и становясь знаком, оно приобретает

новые содержательные функции.

Для большей ясности обратимся к какому-либо из примеров Р. Барта. Возьмем простой темный камешек. Есть

много способов сделать его что-либо значащим. Существенно одно — стоит наделить его определенным означаемым
(например, он  будет  означать  смертный  приговор  при  тайном  голосовании), как  камень  становится  не  простым
камнем, а  знаком. В  плане  анализа  можно  выделить  три  элемента: «отягощенный  смертью» камешек  может  быть  с
полным  основанием  разложен  на  камень  и  смерть; оба  эти  явления  существовали  по  отдельности  до  того  как
объединиться  и  образовать  третий  объект — знак. Трудность  заключается  в  том, что  субстанционально  этот  знак
остался тем же самым камнем, но нельзя смешивать камень как означающее и камень как знак: «означающее само по
себе лишено содержания, знак же содержателен, он несет смысл»

(Барт,

1989, с. 77). Превращение в знак совершенно

преобразует означаемое, однако это преобразование осуществляется в семиотической  сфере, с  физико-химической
точки зрения с означаемым не происходит ничего.

Эта формальная схема имеет универсальный характер и ее можно заполнить различным содержанием. В нашем

случае  она  может  описывать  отношения  между  отдельным  чувственным  ощущением (или  чувственной  тканью) и
телесным  конструктом. Например, определенным  образом  локализованное  модально  специфическое  ощущение
означает боль в сердце.

Самое  важное  заключается  в  том, что  отношение  означающего  и  означаемого  может  особым  образом

трансформироваться, порождая  вторичную  семиологическую  систему, названную  Р. Бартом  мифологической. «В
мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систему... Но миф представляет собой особую систему и особенность
эта заключается в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него;

миф  является  вторичной  семиологической  системой.

Знак... первой  системы  становится  всего  лишь  означающим  во

второй  системе. ...Материальные  носители  мифического  сообщения (собственно  язык, фотография, живопись,
реклама, ритуалы, какие-либо  предметы  и  т.д.), какими  бы  различными  они  ни  были  сами  по  себе, как  только  они
становятся  составной частью мифа, сводятся  к функции означивания; все они  представляют собой лишь  исходный
материал для построения мифа; их единство заключается в том, что все они наделяются статусом языковых средств.
Идет ли речь о последовательности букв или о рисунке, для мифа они представляют собой

104

знаковое  единство, глобальный  знак, конечный  результат, или  третий  элемент  первичной  семиологической

системы. Этот третий элемент становится первым, т.е. частью той системы, которую миф надстраивает над первичной
системой. Происходит как бы смещение формальной системы первичных значений на одну отметку шкалы»

{Барт,

1989, с. 78).

Таким  образом, в  мифе  сосуществуют  параллельно  две  семиотические  системы, одна  из  которых  частично

встроена  в  другую. Во-первых, это языковая система (или иные способы  репрезентации), выполняющая роль языка-
объекта, и  во-вторых, сам  миф, который  можно  назвать  метаязыком  и  в  распоряжение  которого  поступает  язык-
объект. Миф  понимается  Р. Бартом  не  как  вещь, концепт  или  конкретная  идея, а  как  универсальный  способ
вторичного  означивания. Совершенно  не  имеет  значения  субстанциональная  форма  мифа, важен  не  сам  предмет
сообщения, а то, как о нем сообщается. Хотя впоследствии в связи с критикой его понимания мифа со стороны многих
семиотиков  Р. Барт  отказался  от  сведения  его  лишь  к  вторичной  семиотической  системе  и  интерпретации  как
метаязыка, тем не менее, на мой взгляд, данная концепция хорошо применима для понимания специфики вторичного
означения, играющего  в  построении  обыденного  сознания  принципиальную  роль

(Улыбина,

1998), и  поэтому, с

известными оговорками, мы будем придерживаться в данном тексте терминологии Р. Барта.

Анализируя метаязык, можно, в принципе, не очень интересоваться точным строением языка-объекта, в этом

случае  важна  лишь его  роль  в построении мифа. Поэтому  с  полным  правом  можно использовать  данный  подход  к
любому  языку-объекту (письменному  тексту, вербальному  языку, музыке, живописи  или, как  в  нашем  случае,
телесности). Важно  то, что  он  является  знаковой  системой, готовой  для  построения  мифа. Сущность  мифа  не
определяется ни тем, о чем он повествует, ни его материальным носителем (см.:

Барт,

1989, с. 79).

Переформулируя  предложенную  модель  к  проблеме  телесности, можно  модифицировать  Бартовскую  схему

«мифологического» так, как  представлено  на  рисунке 2. Здесь  знак (означенное  телесное  ощущение), являющийся
ассоциацией чувственной ткани и телесного конструкта, становится означающим в мифологической схеме болезни и,
разворачиваясь

вовне,

превращается в симптом

1

.

1

  Следует  оговорить, что  речь  идет  не  об  объективном  симптоме, не  сводящемся для современной медицины к

субъективным ощущениям, а именно о субъективном явлении — ощущении, означающем болезнь и ставшем ее знаком,
т.е. симптомом.

105

Рассмотрим в качестве примера простую ситуацию: пациент, приходящий к врачу, говорит, что у него болит

живот.  Это  сообщение  не  так  просто,  как  выглядит  на  первый  взгляд  и,  по  меньшей  мере,  двусмысленно.  Во-
первых, пациент  сообщает  о  некотором  ощущении  определенной  интенсивности  и  модальности, более  или  менее
локализованном  в  его  теле. Кроме  того, сам  факт  обращения  к  врачу  предполагает, что  это  ощущение  означает  не
только само себя — болезненное ощущение в определенной части тела, — а также и то, что это есть не нормальное
состояние, что оно имеет некую причину и на него необходимо воздействовать. «Больной живот» — это сообщение
не только об определением ощущении пациента в данное время и в данном месте, но это и сообщение о том, что с
больным происходит нечто, выходящее за рамки заурядного факта.

В  разных  культурах  и  эпохах  объем  и  распространенность  мифов «болезни» существенно  меняется, но  как

только мы выходим за рамки первичной семиотической системы, рассматривая конкретное телесное ощущение как
означающее нечто более общее, мы моментально попадаем в сферу мифа. При этом объективная верность мифа не
имеет  существенного  значения: термин «миф» не  несет  в  семиологическим  подходе  никакой  оценки, характеризуя
лишь  способ  связи  конструктов  разного  уровня. С  этой  точки  зрения  собственно  научное  объяснение — также
вариант мифа

(Malinowski,

1926;

Лотман,

1965;

Мелетинский,

1976;

Голосовкер,

1987). Мифологическая  структура

особенно характерна для обыденного сознания, а в эмоционально значимых сферах человеку свойственно мыс-

106

лить в большей степени мифологично, нежели рационально. На мой взгляд, психология вообще гипертрофирует

рациональное  познание (в  чистом  виде  реально  наблюдаемое  лишь  в  специальных  лабораторных  условиях  или  в
специфической  научной  деятельности), не  замечая  того, что  в  обыденной  жизни  человек  есть  существо  далеко  не
рациональное. Противоречивость, совмещение противоположностей, многозначность, логика желания  представляют
собой  ошибки, которые  следует  не  столько  признавать  как  неизбежное  несовершенство  или  игнорировать, сколько
сделать предметом  собственно психологического исследования, ибо  ошибка  говорит о сути  человека часто больше,
чем  любое  формально  правильное  исполнение. Обыденное  сознание  больше  похоже  на  многослойную  структуру,
разворачивающуюся  параллельно  во  многих  пластах  и  при  отсутствии

не-обходимых

противоречий  не  требующую

однозначного  вывода, парадоксально  сглаживающую  периодически  возникающие  противоречия  самым
фантастическим  образом. На  мифологическом  уровне  обыденного  сознания  человек  разрешает  противоречия  на
уровне «бриколажа», своеобразной «самоделки», хорошо  описанной  К. Леви-Стросом (1983). «Бриколер» похож  на
обыденного  человека  тем, что  приспосабливает  к  разрешению  той  иной  ситуации  все  подручные  средства, мало
заботясь  о  чистоте  стиля, но  пытаясь  воссоздать  непротиворечивую  картину  мира. Элементы  научного  знания
соседствуют с самыми фантастическими и нелепыми представлениями, логика — с элементами магии, партиципации,
метафоры, внешнего  сходства, а  наукообразные  теории  на  самом  деле  могут  представлять  собой  не  что  иное  как
научный или медицинский фольклор, science-fiction

(Улыбина,

1998).

5.2. В

ЛИЯНИЕ ВТОРИЧНОГО ОЗНАЧЕНИЯ НА ИНТРАЦЕПТИВНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

Самое существенное во всем этом то, что вторичное означение не безразлично для первичных ощущений, на

которых  оно  строится  и  паразитирует. Став  симптомом, телесное  ощущение  только  внешне  не  меняется, оно
строится по другим законам и содержит в себе то, что недоступно ему натурально. Будучи означающим в мифе, оно
двулико: с одной стороны — это телесное ощущение, заполненное конкретными переживаниями, и с другой — это
полая форма — ощущение, лишенное своей собственной истории, которая означает концепт болезни. В первом своем
качестве его можно почувствовать, ощутить, оно имеет чувственную реальность, обладает собственной ценностью и
содержанием, которые, в принципе, самодостаточны. Оно уже содержит готовое значение, пред-

107

полагает некоторую «собственную историю», соотнесение с опытом, категориальное решение и пр.
Во  втором  качестве, как  означающее  в  мифологической  системе, оно  превращается  в  полую  паразитарную

форму. Став  симптомом, телесное  ощущение  теряет  свою  непосредственность, обедняется. Богатство  конкретного
содержания  отодвигается  на  второй  план, подчиняется  логике мифа болезни. Как  его  элемент, телесное  ощущение
теряет собственную значимость, но  не умирает, а, по необходимости, существует, питая собой миф. Оно остается
для мифа чем-то вроде хранилища конкретных событий, которые всегда можно позаимствовать, чтобы миф (концепт
болезни) мог «пустить  корни» в  реальной  телесности  и, впитав  ее, принять  облик  природы  в  ее  конкретной
«неоспоримости».

Миф  болезни  деформирует  природную  сторону  телесного  ощущения, не  уничтожая  ее, а  урезая, отчуждая.

Означающее в мифе болезни открыто в две стороны, оно есть результат первичного означения чувственной ткани и
начало  мифа. Это  приводит  к  двойственности  и  постоянному «мерцанию» формы  и  фона  ощущения-симптома,
демонстрирующего попеременно рассудочное и чувственное, опосредствованное и непосредственное, произвольное
и естественное. Столкнуть же мифическое и реальное  в телесном ощущении  невозможно, потому  что  оно  и  есть
единая  для  них  точка, в  которой  они  никогда  не  оказываются  одновременно. В  результате  этого  вопрос  об
истинности, «подтвержденности» телесной реальностью концептуального мифа болезни крайне запутывается. Миф
очень  трудно «проверить» с  точки  зрения  истины, «...ничто не мешает ему сохранять вечное алиби; наличие двух
сторон  у  означающего  всегда  позволяет  ему  находиться  в  другом  месте»

{Барт,

1989, с. 89). Телесное  ощущение

всегда  наготове, чтобы  стать  означающим  для  мифа; означающее  же  всегда  здесь, чтобы «заслонить» конкретное
телесное ощущение. Пытаясь уловить миф, мы находим только результат соединения означающего и означаемого —
телесное ощущение, ставшее симптомом, а принимая его за природную данность, мы не замечаем перехода в область
мифологического.

Хитрость  заключается  в  том, что  мифологичность  телесности  скрыта  от  простодушного  наблюдателя: миф

выступает  в  обличье  реальности, но  при  ближайшем  рассмотрении  эта  реальность  оказывается  фальшивой,
заимствованной.

Однако  потери  в  непосредственности  частично  компенсируются  включением  телесности  через  концепт

болезни в накопленный общественный опыт. Через концепт вводится «новая событийность», время, эпоха, люди,
история, принципы устройства мира

108

и  пр. В  этом  смысле  миф — открытая  система, постоянно  улавливающая  все  новое, что  появляется  в

общественном  сознании. Другое дело, что мифические концепты неустойчивы и не всегда являют собой то, на что
внешне похожи. Многие научные медицинские представления  в обыденном сознании преломляются в совершенно