Файл: Лунеев В.В. Преступность XX века_ мировые, региональные и российские тенденции (2-е издание, 2005).doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 13.10.2020
Просмотров: 11311
Скачиваний: 219
После принятия третьей Программы КПСС (1961 г.), в которой императивно была сформулирована волюнтаристская задача искоренения преступности, в Вооруженных Силах СССР, действующих в условиях единоначалия и особых организационных форм, серьезно полагали, что она быстрее всех может быть решена в армии и на флоте612. Служба в войсках в те годы однозначно рассматривалась как школа физического, нравственного, политического и правового воспитания молодежи. К слову сказать, это не только советское изобретение. Известный царский генерал П.Н. Краснов тоже называл армию школой народа, так как через нее проходит почти все мужское на-селение613. В этом деле были и перехлесты. Во времена правления Елизаветы Петровны в 1757 г. армия была приравнена к исправительному учреждению, куда помещики посылали провинившихся крестьян, отдавали в солдаты провинившихся церковников, служащих. Это было отменено Александром I в 1823 г., но уже через пять лет восстановлено Николаем > ; просуществовало до введения воинской повинности (1874 г.) для всего мужского населения614. И несправедливо говорить, что в этом деле в СССР не было каких-либо успехов. Но было бы большей неправдой согласиться с тем, что эта задача успешно выполнялась или могла быть объективно выполнена.
Забегая вперед, следует сказать, что в последние годы в СССР и особенно в России в связи с ослаблением государственной власти, ухудшением условий службы в армии и усилением темного, а нередко и коррупционного лоббирования в законодательных органах было закреплено огромное количество отсрочек от военной службы. Несмотря на то, что в стране существовала всеобщая воинская повинность, служба в Вооруженных Силах при увеличении коррупции в военкоматах фактически превратилась в наказание. Служить стали те, кто не имел возможности получить отсрочку или откупиться.
Скажем только о правовом положении военнослужащих, особенно срочной службы. Оно было, как и во время войны, практически бесправным. Солдаты продолжали оставаться в сфере широких дискреционных полномочий командиров и начальников. Можно без преувеличения сказать, что правовой статус заключенных в 70—80-е гг. законодательно был более проработанным, чем правовой статус военнослужащих. Долгое время официально считалось, что сама постановка вопроса о подготовке закона о правовом статусе военнослужащих необоснованна, поскольку они якобы и так являются полноправными гражданами615. В таких условиях можно было лишить военнослужащих любой самостоятельности и установить за ними круглосуточный контроль. Подобные меры способны временно снизить уровень правонарушений или удерживать его в приемлемых для начальства пределах. Но ненадолго. Да это и не решает проблему. Чрезмерное «закручивание гаек» в среде людей, которые хоть что-то ведают о свободе, — фактор криминогенный. Более того, системный тотальный контроль, каким он был при сталинизме, нельзя было создать в отдельной части в те годы, когда он медленно, но закономерно ослаблялся. Не было и других условий «искоренения» преступности в войсках.
Командиры и начальники Вооруженных Сил СССР на протяжении всего послевоенного периода, находясь под прессом требований партийных, государственных и военных властей, завышенного общественного мнения о военной службе и будучи не в состоянии справиться с падением воинской дисциплины, вставали на путь укрывательства преступлений, хотя приказы покончить с укрывательством преступлений издавались систематически.
Одно из объяснений: в мирное время отслеживать состояние реальной боеготовности частей очень непросто. Нужна большая аналитическая работа. Поэтому одним из повседневных, а со временем и главных показателей боеготовности становится состояние воинской дисциплины, а точнее — число зарегистрированных преступлений и иных правонарушений. Их легко подсчитать, сопоставить, ранжировать. Поэтому криминальная статистика со временем стала для вышестоящих начальников простым и удобным критерием оценки деятельности подчиненных командиров. Так сложилась порочная система, которая позволяла без доскональных проверок и глубокого анализа реальной обстановки в воинских частях и подразделениях принимать скорые решения в отношении подчиненных командиров, наказывать и поощрять, снимать с должностей и продвигать по службе, создавая видимость управленческой деятельности. К слову сказать, эти приемы известны и гражданской службе, причем не только в нашей стране. Но в условиях советского единоначалия их роль была намного выше.
Фетишизация уголовного учета помимо прочих негативных последствий создала благоприятную базу для формирования далеко не лучших командирских и человеческих качеств. Сложившаяся система оценок сначала заставляла командование скрывать совершенные преступления, а затем, если оно оказывалось недостаточно ловким, наказывала его за то, что «попалось». Перед стоящим над ним начальством возникала та же дилемма: доложить наверх — самому можно получить взыскание, скрыть — тоже можно быть наказанным, но если дознаются.
Этой порочной системе способствовали сомнительные правовые установления: а) бланкетные нормы в Законе об уголовной ответственности за воинские преступления 1958 г., отсылающие к неопределенным и меняющимся положениям общевоинских уставов, наставлений и приказов, отклонения от которых могли расцениваться самим командованием как воинское преступление или дисциплинарный проступок; б) нормы об ответственности за воинские преступления, которые позволяли при наличии смягчающих обстоятельств, отбираемых самим командованием (поскольку их перечень в законе не был закрытым), оценивать противоправное поведение подчиненного в качестве дисциплинарного проступка или преступления; в) особый порядок привлечения военнослужащих к уголовной ответственности за любые воинские преступления (кроме дезертирства) только с согласия полномочных начальников, который остался со времен войны.
В других странах вопрос о привлечении к уголовной ответственности военнослужащих чаще всего также решается на основе дискреционных полномочий командования. Может быть, это и повышает значимость начальников в глазах подчиненных, но вряд ли следует это делать за счет снижения авторитета закона. Единый кодекс военной юстиции США, принятый Конгрессом в 1951 г., также не содержит четкого определения преступления и признаков его разграничения с дисциплинарным проступком. Право решения вопроса о серьезности нарушения (преступление — проступок) фактически принадлежит командиру. А если учесть, что в армии США нет постоянно действующих судов, а они (главный, специальный и дисциплинарный суды) назначаются соответствующими командирами по каждому конкретному делу и ими же утверждаются судебные приговоры, то надеяться на объективное отражение преступности в официальной отчетности США тоже трудно. Поэтому вполне обоснованно американский военный социолог Р . А . Габриэль считает, что регистрируемая в армии США преступность не отражает криминальные реалии616.
Другой вопрос, что в вооруженных силах США иные условия: добровольный принцип комплектования, высокий уровень материального стимулирования, личная ответственность военнослужащих за свое поведение, которая не перекладывается на командиров, и т.д. Разрыв контракта с военнослужащим за нарушение дисциплины может явиться для него большим наказанием, чем уголовная ответственность. И данный рычаг находится в руках командования. Но и эти обстоятельства не являются панацеей от укрывательства преступности в интересах командования.
В СССР и России субъективистский взгляд на преступность, порочные способы оценки деятельности воинских должностных лиц и подогнанное к этому законодательство разрушали правовые основы воинской дисциплины, переводили пути ее укрепления из области права в сферу личностных интересов начальников. Военные прокуроры в силу большой зависимости от командования (служебные помещения, квартиры, автотранспорт, бюджет, лимиты, присвоение званий), особенно на уровне армий, округов, групп войск и вооруженных сил, чаще всего были бессильны изменить ситуацию, хотя попытки такие предпринимались.
На столь сомнительной идеологической, правовой и практической основе приживалось и крепло очковтирательство с круговой порукой общегосударственного масштаба. Попытки об этом говорить и писать в 70—80-е гг. цензурировались, но не преследовались617. Причины не устранялись, и все оставалось по-старому. Скрытые от учета и расследования преступления загоняли криминальные болезни в глубь воинских отношений. Управляемая статистика «подтверждала» наличие огромного воспитательного потенциала военной службы, что, в свою очередь, оправдывало субъективистские лозунги и требования высоких властей. Круг замыкался.
Приведу один масштабный пример о «дедовщине», которая разрослась до государственной проблемы прежде всего благодаря очковтирательству командиров и начальников.
В Вооруженных Силах СССР всегда уделялось большое внимание положительному влиянию старослужащих на молодых солдат. Непосредственные начальники как бы перекладывали свои обязанности на плечи старослужащих, предоставляя им определенные поблажки. В 60-е гг. влияние старослужащих стало приобретать криминальный характер. Солдаты и сержанты третьего года службы в отсутствие офицеров, а нередко с их молчаливого согласия путем психического и физического насилия подчиняли своей воле молодых солдат. По законам психического «заражения», отложенной и перенесенной мести эта «мода» стала быстро распространяться, передаваясь от одного призыва к другому. Военнослужащие, обиженные и униженные в первый год службы, вымещали свои обиды на новобранцах. Глубинная причина происходящего таилась не в годах службы, ибо положение не менялось, когда срок действительной службы был сокращен до двух лет, когда в порядке эксперимента некоторые части комплектовались в основном военнослужащими одного призыва и даже одной национальности. Находились другие поводы насильственного подчинения «слабых» более «сильными».
Подобные явления в той или иной мере существовали и существуют в регулярных армиях многих стран. Были они и в старой российской армии618. Особой остроты они достигли в Вооруженных Силах СССР. На военном сленге их именовали по-разному: «солдатские присяги», «казарменное хулиганство», «глумление», «дедовщина». До 1984 г. они квалифицировались как злостное и особо злостное хулиганство по ст. 206 (ч. 2 и 3) УК РСФСР с санкцией до 5—7 лет лишения свободы. Несмотря на борьбу с ними, преступления эти интенсивно росли количественно и изменялись качественно. В 60-е гг. «дедовщина» носила унизительный, но ритуальный характер: били «провинившегося» пряжкой ремня или ложкой по ягодицам. Необходимые меры по пресечению этих деяний приняты не были. В 70—80-е гг. упомянутые деяния приобрели опасный насильственный и массовый характер с тяжкими, а нередко и смертельными последствиями. Нужны были «экстраординарные» меры, чтобы можно было доложить о них наверх. И не без помощи военных юристов они были найдены.
11 января 1984 г. был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР, по которому в ст. 8 Закона об уголовной ответственности военнослужащих, дипломатично и туманно поименованной «Нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности» (ст. 244 УК РСФСР), прямо предусматривалась уголовная ответственность за «дедовщину» с мерой наказания при отягчающих обстоятельствах до 12 лет лишения свободы. Формально наказание за это деяние усилилось. Не следует, однако, думать, что усилилась реальная борьба с «дедовщиной».
Данная новелла, как и все, что принималось и декларировалось в годы застоя, носила «фасадный» характер. До ее введения привлечение к уголовной ответственности виновных по ст. 206 УК РСФСР за хулиганство осуществляли непосредственно военные следственно-прокурорские органы. С принятием упомянутой новеллы в уголовный процесс по этим делам включалось военное командование с его правом давать или не давать согласие на привлечение виновных к уголовной ответственности, поскольку «новое» преступление относилось к воинским. Негативные последствия указанных изменений прогнозировались автором на стадии законопроектной работы619. Однако этот прогноз мало кого интересовал. Принятая норма получила одобрение высшего руководства Вооруженных Сил.
Поддерживая эту норму, оно убивало двух зайцев: докладывало наверх об усилении уголовно-правовой борьбы с этим явлением и получало реальную возможность «управления» ею. Укрывательство «дедовщины» в середине 80-х гг. превысило все мыслимые пределы. Как показывали некоторые проверки, военные госпитали были переполнены солдатами с переломами челюстей, разрывами печени и селезенки и другими травмами, полученными в результате неуставных отношений. Боясь расправы и старослужащих, и командования, они, как правило, утверждали, что получили повреждения от случайного падения. Один из командиров частей Московского округа ПВО, например, узнав об убийстве солдата в результате издевательств над ним старослужащих, скрыл этот факт, возбудив уголовное дело не в отношении убийц, а в отношении убитого, якобы самовольно оставившего часть, так как за это «преступление» подчиненного командир не нес такой ответственности, как за «дедовщину» с тяжкими последствиями.
Может сложиться впечатление, что укрывательством занимались только нижестоящие командиры, а наверху с ним боролись. Формально так, а по сути все наоборот: руководство Вооруженных Сил в центре и округах несомненно осознавало, а часто просто знало по своему предшествующему опыту о существующей практике, но «ломать» ее не стремилось, так как и его способности укреплять воинскую дисциплину оценивались по тем же «палочкам». Поэтому оно, требуя от подчиненных невозможного, прямо толкало их к укрывательству, а когда те «попадались», наказывало их.
Обратимся к несовершенной статистике.
В 1970 г. было зарегистрировано 588 глумлений старослужащих над молодыми (так тогда именовались эти деяния в статистической отчетности, чтобы они не потерялись в общем числе хулиганских действий), в которых участвовали 1120 правонарушителей, в 1980 г., соответственно, 1129 и 1763, а в 1983 г. — 1 782 и 2 646. За 13 лет только учтенные глумления утроились, а реально — более чем удесятерились. В 1983 г. удельный вес этих деяний в структуре хулиганских действий, как они квалифицировались, составлял более 60%. Криминализация глумлений и перевод их из общеуголовных деяний в воинские неуставные нарушения привели в 1984 г. к снижению регистрируемого хулиганства на 79%. В связи с этим так же резко снизился и уровень общеуголовных деяний в целом.