ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3114
Скачиваний: 1
Внезапный отъезд — результат полученного 15 июля письма из Москвы, в котором князь Ф. Ю. Ромодановский сообщал, что четыре стрелецких полка, стоявших на литовской границе, взбунтовались, сместили своих командиров и пошли на Москву, что они уже подошли к Волоколамску и собираются идти к Воскресенскому монастырю (на реке Истра). Поскольку письмо шло до Вены целый месяц, то Петру оставалось только догадываться о том, что произошло дальше. В сознании мгновенно возникли кровавые события 1682 года, козни Милославских, заговоры Шакловитого, Цыклера. Хотя они мертвы, семя их оказалось живучим, здравствует и Софья. В отправленном на другой день гневном письме к Ромодановскому он требует «быть крепким», без чего нельзя «погасить огонь», и объявляет, что, как ему ни жаль «нынешнего полезного дела», он едет в Москву и будет в ней так скоро, как его не ожидают. Письмо дышит гневом и предвещает грозу. Однако Петр не испытывает замешательства и еще четыре дня остается в Вене. Более того, он дает подробнейшие указания русским, которые направляются в Венецию. Они должны собрать сведения об устройстве; галер, их вооружении, что он раньше намеревался сделать сам.
Петр мчался из Вены днем и ночью, почти без остановок, пять суток. Но в Кракове его догнали гонцы с новым письмом из Москвы. В нем сообщалось, что стрельцы разгромлены под Воскресенским монастырем, мятеж подавлен, главные бунтовщики казнены, другие взяты под стражу. Получив это известие, Петр даже подумал было вернуться, чтобы продолжать путешествие. Однако решено все же ехать в Москву, но теперь обычными темпами заграничных поездок Петра. Он уже находился на территории Польши. Раньше намечалось посещение Варшавы. Маршрут неожиданно оказался другим, что тем не менее не пометало встрече Петра с польским королем Августом. Как уже говорилось, Россия приложила немало усилий, чтобы обеспечить саксонскому курфюрсту польский трон. Поэтому дружественные отношения царя и польского короля установились заочно. Теперь в небольшом городке Раве-Русской 31 июля произошла их личная встреча.
Август II походил на Петра высоким ростом, физической силой и возрастом. Подобно Петру, он тоже путешествовал по Европе, но не для того, чтобы работать плотником на корабельных верфях. Он увлекался теми сторонами европейской культуры, которыми Петр не интересовался. Его страстью были удовольствия всякого рода, особенно любовные. Обладая большой физической силой, он отличался слабым характером, что и доказал своей военной и политической деятельностью. Во всяком случае два молодых монарха воспылали симпатией друг к другу и три дня провели вместе, заполняя их военными смотрами, застольными встречами, а в редких промежутках — дипломатическими беседами. Окружавшие их представители польской и саксонской знати могли понять только, что московский царь и польский король как верные союзники по известным договорам преисполнены решимости продолжать в случае необходимости войну с турками. Однако с глазу на глаз Петр и Август обсуждали идею совместной войны против Швеции. Инициатором этого плана был Петр. Но никакого письменного соглашения не заключили, ограничившись устными обещаниями, а в знак взаимной верности и дружбы поменялись камзолами, шляпами и шпагами.
Поскольку дальше застольных разговоров дело не пошло, считать свидание Петра с Августом в Раве-Русской началом курса на войну против Швеции с целью возвращения России балтийского побережья как будто нет оснований. Скорее это был дополнительный стимул к пересмотру внешнеполитической ориентации Петра наряду с некоторыми другими. Ведь еще пресловутая «оскорбительная» встреча Великого посольства шведским губернатором Риги оказалась болезненным напоминанием о том, что Россия отрезана от Европы именно Швецией. Во время переговоров в Кенигсберге с курфюрстом Бранденбурга также возникла идея антишведской коалиции. С другой стороны, отказ Голландии и Англии поддержать Россию в войне с, Турцией ставил вопрос о бесперспективности этой войны. А фактический распад антитурецкого союза, который стал очевидным в Вене, еще больше побуждал к размышлениям на эту тему.
Но об окончательном решении в этот момент речь еще не шла. Слишком много неизвестного таила в себе обстановка в Европе. Пока было совершенно неясно, когда начнется война за испанское наследство и начнется ли она вообще. Потенциальные участники двух враждебных коалиций готовились к войне, но не прекращали поисков соглашения о мирном разделе наследства. Во время Великого посольства Петр получил представление о необычайной сложности международных отношений в Европе. Он понял также, что любое возвышение России будет встречено здесь враждебно. Принимать самое важное за все его царствование политическое решение Петру приходилось в условиях крайней неопределенности.
*
Нельзя рассматривать петровскую внешнюю политику в отрыве от состояния внутренних дел России в ХVII веке. Иначе можно впасть в распространенную ошибку и увидеть в этой политике только личное начинание, личный интерес, даже прихоть Петра. Между тем историческая задача молодого царя состояла в том, чтобы в невероятно смутной обстановке начала его царствования почувствовать, осознать неотложную жизненную потребность, интерес России в сближении с Европой. Правда, некоторые русские люди начали говорить об этом еще до Петра. Более того, делалось кое-что для перенимания европейских обычаев. Царь Алексей Михайлович нанимал иноземных офицеров для полков нового строя, завел даже театр. На Оке, в Дединове, руками иностранцев построили единственный корабль. Но нее это делалось робко, частично, от случая к случаю. Ничего серьезного не представляли собой и подражания Европе в образе жизни отдельных бояр вроде И. В. Голицына.
А неудачные попытки пробиться к Балтике осуществлялись без должной серьезной подготовки, и их провал мог только обескуражить русских людей, отвратить их от решения неотложной задачи, внушить неверие в свои силы. Все это было лишь видимостью, фикцией настоящего дела, которое стояло на месте. Поэтому К. И. Ленин и подчеркивал, что в России «европеизация идет с... Петра Великого».
И все же преобразовательное движение началось еще до Петра, хотя его представители надеялись обойтись без всякого разрыва с прошлым, без ломки старого. В. О. Ключевский, который видел в лице царя Алексея Михайловича «лучшего человека древней Руси», признавал, что, хотя он «создал преобразовательное настроение», на деле же «только развлекался новизной». Самый выдающийся из старых русских историков рисует образную картину: «Царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении».
Петр тоже стоял на почве «родной старины». Как справедливо писал русский историк И. Е. Забелин, «Петр — родной сын и наследник XVII столетия». Однако он отличался от своих предшественников не только неизмеримо более глубоким пониманием потребностей России, более острым сознанием ответственности за ее судьбу, но, главным образом, какой-то сверхчеловеческой энергией и волей в решении поставленных задач. За полтора года заграничною путешествия Петр многое увидел, узнал и понял. Далеко не все в Европе нравилось ему, ко многому он отнесся крайне отрицательно. Поэтому он не собирался слепо подражать Европе, но лишь использовать методы, опыт, уроки передовых стран для того, чтобы быстро наверстать отставание Росси путем перехода от прежнего экстенсивного развития, когда расширение территории страны не сопровождалось достаточным прогрессом в экономике, технике, методах управления, к развитию интенсивному, при котором его собственная бешеная активность должна была разбудить дремлющие огромные силы русского народа и целеустремленно направить их к обновлению России. Речь шла не об отдельных, частных реформах, новшествах, не о простом улучшении функционирования прежнего, уже изношенного государственного механизма, а о его коренном, радикальном изменении, о ломке, разрушении отжившего старого и замене его современным, передовым, новым.
Действительно, либо не надо было вообще браться за такое дело, как и поступали московские цари и бояре, уповая на авось да на милость божию, либо приступать к нему всерьез, с размахом, отвечавшим грандиозным масштабам стоявшей задачи. А она оказалась по плечу лишь такому самородку, как Петр... Но даже он, получив власть в 1689 году, еще несколько лет сомневался, колебался, а главное — работал и учился.
Великое посольство сыграло великую роль в великом решении. Оно же оказалось началом петровской дипломатии, исторической вехой, после которой начинается преобразование России и процесс ее всестороннего, прежде всего дипломатическою, сближения с Западной Европой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕВЕРНАЯ ВОЙНА
СКВОЗЬ «ОБЛАКО СОМНЕНИЙ»
Завершалось первое десятилетие петровской внешней политики. Правда, она еще не была, особенно в начале этого периода, в полном смысле слова его собственной политикой. От Софьи и Голицына Петр унаследовал ее южное направление, ее орудие — старую, плохо организованную, состоявшую из стрельцов, дворянского ополчения и казаков армию; само состояние войны с Турцией, начатой не им; так называемых «союзников» — Австрию, Венецию и Польшу и многое другое.
Тем не менее борьба уже не столько с крымскими татарами, сколько с самими турками, штурм и взятие Азова, постройка флота — все это придаст старой по внешности антитурецкой политике Московского государства существенно новый, неизмеримо более серьезный характер. До Петра она отличалась пассивностью и решала чисто оборонительные задачи. Защита южных областей от опустошительных татарских набегов, прекращение выплаты унизительной дани крымскому хану - вот ее непосредственные цели. Никаких реальных стратегических замыслов дальнего прицела не было. Новое, что вносит Петр, - создание флота, приобретение крепостей и гаваней. Он хочет добиться свободы плавания по Черному морю и проливам, ведущим к более широким водным просторам. Это принципиально новая политика, осуществляемая новыми средствами. И все же она несла на себе отпечаток ограниченности допетровской политики Москвы. Приобретение выхода к Черному морю еще не обеспечивало удобных и всесторонних связей с передовыми странами Европы. «Ни Азовское, ни Черное, ни Каспийское моря не могли открыть Петру прямой выход в Европу»,— писал Карл Маркс. Более того, эта задача затруднялась и осложнялась неизбежной затяжной борьбой против Турции. Но даже если бы Россия одержала победу и сокрушила Османскую империю, то само по себе это не подняло бы ее до уровня сильнейших европейских держав. Ведь это была бы победа над отсталой, переживающей упадок страной, не имеющей регулярной армии, промышленности, технической культуры. Как бы ни укрепились позиции России на Черноморском побережье, на северо-западной границе ее независимость по-прежнему оставалась бы под угрозой. Такая опасность даже усилилась бы из-за отвлечения сил к югу.
Когда в Вене обнаружился распад союза с Австрией. Венецией и Польшей, спешивших заключить мир с Турцией, Петр тоже взял курс на прекращение войны. Это не означало, что он боялся воевать с Турцией один на один. Такую войну уже тогда петровская Россия выдержала бы. Но она неизбежно связала бы руки для действий в балтийском направлении. Поэтому Петр расстается с черноморскими замыслами, хотя сделать это было непросто.
Задачи, стоявшие перед Россией на юге, на первый взгляд, казались более неотложными. Оградить русские земли от татарских набегов, защитить русских людей, десятки тысяч которых крымские татары уводили для продажи на невольничьих рынках Востока, — такая проблема была понятна и близка каждому. Напротив, тяжелая борьба на севере за прибалтийские болота, за берега холодного, неведомого мори представлялась туманной и непонятной. Но именно с севера и с запада могли возникнуть, и обязательно возникла бы рано или поздно, неизмеримо более грозная, чем с юга опасность, хотя тогда она непосредственно не ощущалась. Петр сумел ото почувствовать и осознать, сумел отдать предпочтение важному перед срочным.
Правда, сама по себе идея борьбы за возвращение России балтийского побережья принадлежала новее не ему. Поколения русских людей помнили о древней Водской пятине Новгорода, защищенной некогда от шведов и немцем Александром Невским, но, в конце концов, все же захваченной Швецией. За возвращение на Балтику долго, но безрезультатно воевал Иван Грозный. Позднее царь Алексей Михайлович тоже пытался пробиться к балтийскому морю и тщетно штурмовал Ригу. Необходимость выхода к этому морю видел А. Л. Ордин-Нащокин. С другой стороны, в Швеции понимали неизбежность борьбы России за возвращение отобранных у нее земель. Король Густав-Адольф говорил в шведском риксдаге в 1617 году о России: «Нас отделяют от этого врага большие озера, такие как Ладожское и Чудское, район Нарвы, обширные пространства болот и неприступные крепости. Россия лишена выхода к морю и, благодаря богу, отныне ей будет трудно преодолеть все эти препятствия».
Эта шведская стена, наглухо отделявшая Россию от Европы, сохранялась и тогда, когда Петр дерзновенно решил сокрушить ее. Пожалуй, она даже стала прочнее. Но многое изменилось. Усилилась объективная потребность решения такой задачи. Несмотря на относительную отсталость от Европы, все же формировался рыночный экономический организм, все более остро нуждавшийся во внешних связях. Он задохнулся бы в тесных оковах экономической блокады, в отрыве от европейского, более передового хозяйства. «Ни одна великая нация, — писал К. Маркс, — никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого; никогда не одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья ее рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устье Невы, этого естественного выхода для продукции северной России, в руках шведов..., прибалтийские провинции по самому своему географическому положению являются естественным добавлением для той нации, которая владеет страной, расположенной за ними…»
Однако сам по себе выход к балтийскому побережью, к чему стремились и до Петра, еще ничего не давал и не решал. Более того, овладение морскими берегами без флота и гаваней для него, без армии, способной его защищать, могло бы даже усилить опасность внешнего вторжения, не говоря уже об угрозе внешнеэкономической экспансии. Разве огромное морское побережье Индии или Америки помешало их колонизации? Как это ни парадоксально, но шведский контроль над прибалтийскими областями на какое-то время служил своеобразным защитным барьером от возможной экспансии морских держав! Нельзя было по настоящему овладеть побережьем, не превратив сугубо сухопутную страну в державу морскую, обладающую флотом. Именно Петр почувствовал это первым и с топором в собственных руках начал «играть в кораблики» на Яузе и Переславском озере. Пустой забавой и юношеским развлечением считают Милюков и другие реакционные историки то, что было зарождением идеи создания флота как ключа и главного звена решения величайшей тогда национальной задачи. Россия должна явиться на Балтику не такой, какой она была раньше: отсталой, плохо организованней, бедной, чурающейся всею европейского, неподвижной, косной — словом, такой страной, которую даже и не считали европейской, несмотря на ее географическое положение. Собственно, в прежнем своем состоянии исконного боярского бездействия, невежества и самодовольной спеси Россия не только никогда не пробилась бы к Балтике, она обрекла бы себя на утрату независимости. Чтобы Балтийское море не превратилось в путь вторжения врага, Россия должна была выйти на его берега способной соревноваться с западноевропейскими странами на равных в военных, морских, торговых, дипломатических и в других своих делах.