ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 1025
Скачиваний: 1
старающейся, по всей видимости, сохранить нейтралитет, подразумевает соревнование в качестве, количестве и разнообразии стратегических проблем, выходящее за пределы действительных политических предположений. Гипотетическая ситуация приводится не как прогноз, а как, повторюсь, иллюстрация всей важности геополитического контекста.
Причастность к общей судьбе
Теймур Даими
В 1991-м злосчастном году, посредством ряда поспешно-суетливых диверси-онно-чиновничьих процедур, было совершено величайшее геополитическое и геокультурное преступление — развал СССР. Одно из самых могущественных энигматических пространств современности распалось на мелкие "феодальные княжества", именуемые независимыми государствами. Распалось на глазах у миллионов простых советских людей, утомленных лживой либерально-демократической риторикой горбачевских горе-реформаторов.
Это было дико, неожиданно и возвышенно одновременно. Население огромной страны, уже охваченной огнем межнациональных конфликтов, изрядно подустало от интенсивного лицемерия демагогической партийной бюрократии и хамской политики центра (т. е. Москвы) по отношению к несговорчивым республикам (Средней Азии, Закавказья и Прибалтики). Эта всенародная усталость и телячье раболепство продвинутой советской кухонной интеллигенции перед западными "общечеловеческими ценностями" определили индифферентность масс к самому факту исчезновения могущественной державы.
Это сейчас, с высоты прошедших лет, можно сожалеть о трагедии, постигшей евразийское пространство, и о геополитическом преступлении перед Историей со стороны нескольких обезумевших партийных ничтожеств из высших эшелонов власти. С высоты нашего времени всё выглядит по-другому. Всё гораздо прозаичнее, жестче, без сантиментов и инфантильного героизма розового периода национально-освободительных движений и карикатурно трогательного парада суверенитетов. А тогда, в конце 80-х и начале 90-х годов, политическая атмосфера была пронизана гипнотическим туманом массового квазидемократического безумия. Мир казался строго дихотомичным и однозначным: с одной стороны, империя зла — СССР и социалистический лагерь, с другой — весь остальной нормальный, демократический мир всеобщего благоденствия и прогрессирующего блага. Одурманенная внушительными дозами перестроечной свободы наиболее пассионарная часть советских народов, вооружившись лозунгами народно-освободительных движений, начала борьбу за независимость. Борьбу против так называемой "империи зла". Борьба увенчалась успехом. В 1991 году красный колосс на глиняных ногах рухнул. Народы получили, наконец, "свободу". Демократически ориентированные элиты национальных республик ликовали, как ликуют дети, одаренные долгожданными игрушками на новогодней елке. Ведь в республиках большинство интеллигентов-шестидесятников
давно грезили о национальном суверенитете. Никто из них и представить не мог, чем всё это закончится, какой кровью обернется дорога к пресловутой и мнимой свободе.
В то время схема геокультурной динамики национально-политического освобождения от ига советской империи была ясна как день: выход из состава СССР и благополучная комплексная интеграция в мировое сообщество. Национально-освободительные демократически ориентированные элиты были уверены в том, что мировое сообщество в лице развитых западных стран и США с нетерпением ждет новоявленные государства и готово с распростертыми руками принять их в свои ряды. Сейчас, в век бурного расцвета политтехнологий, поведенческие стратегии этих национальных элит поражают своим инфантилизмом и наивностью. Искренне веря в демократические идеалы пресловутого «гражданского общества» и счастливое будущее своих стран под лучами благочестивого мирового сообщества, национал-романтики постсоветского пространства обрекли свои народы на чудовищный эксперимент, превратив их в безропотных объектов глобализационной политики стран «золотого миллиарда». Вскоре стало ясно, что мир за границами 1/6 части суши не столь справедлив, демократичен и свободен, как казалось демократам позднесоветского периода. Более того, этот мир оказался неожиданно циничен и жесток, полон двойных стандартов и ему глубоко наплевать на благополучие населения постсоветских стран, причисленных архитекторами глобализации к остальным пяти миллиардам человечества, которые, опять же, с точки зрения этих архитекторов, не имеют никаких прав на будущее.
Очень скоро национал-романтики с ужасом осознали тот факт, что их, как последних лохов, использовали бывшие партийно-номенклатурные лидеры, в целях придания центробежным тенденциям (после крушения Союза) необратимый характер. После того как это случилось, то есть была достигнута точка невозврата к прежним временам, национал-романтики были выброшены на свалку истории и почти на всем постсоветском пространстве к власти пришли бывшие коммунистические боссы, образовав своеобразный гибридный класс — криминальную олигархическую бюрократию. Этот новый постсоветский класс преследует одну-единственную цель — как можно выгоднее и подороже продать себя и свои страны трансперсональным корпорациям и международным экономическим структурам, защищающим интересы этих корпораций. Взяв на вооружение наспех сколоченные архаично-национальные идеологии, власти бывших союзных республик, используя весь богатый арсенал суггестивно-репрессивных мер, стараются убедить свои народы, во-первых, в неоспоримых преимуществах национального суверенитета, во-вторых, в безнадежности и даже преступности любых идей, направленных на реанимацию единого ментального пространства, объединяющего все постсоветские республики. Именно
здесь, в этой антинародной политике криминальных режимов проявился весь ужас национального, так называемая тирания этноса, возвращающая людей к аутичной родоплеменной парадигме мышления.
Поэтому на уровне актуальной политики мы видим не всегда явную, но все же имеющую место грызню между республиками бывшего Союза, попытки группироваться по сиюминутным интересам в геополитические союзы, напоминающие альянсы в криминальной среде или борьбу архаичных племен за доминацию в регионе. Бросается в глаза устойчивая тенденция к дистанцированию республик от России (даже таких родственных, как Украина и Белоруссия), заигрывание с США, НАТО и прочими атлантическими структурами. То есть центробежная динамика, во многом провоцируемая имперскими амбициями, исходящими от некоторых российских влиятельных институций, не теряет свою силу, а временами даже усиливается. Это то, что наблюдается на сцене большой политики.
Но справедливо ли такое взаимное неприятие на уровне населения постсоветского пространства?
Мои личные наблюдения в этой сфере говорят о том, что на уровне постсоветских множеств (термин Негри — Хардта) имеют место прямо противоположные тенденции: множества тянутся друг к другу. И дело тут не в эмпирической ностальгии по добрым старым временам, когда уровень жизни людей, в среднем, был значительно выше теперешнего. Ведь необъяснимая тяга друг к другу наблюдается не только у среднего и старшего поколений, инфицированных политикой социальной уравниловки, но и у совсем молодых людей, родившихся и сформировавшихся уже в независимых государствах, под лучами глобального спектакля. Это кажется непонятным и парадоксальным, ибо в современном мире принято судить о качестве жизни по критериям внешней успешности и физиологической сытости. Но дело здесь отнюдь не в вульгарных стремлениях к желудочно-кишечному конформизму, характерных для всей капиталистической эйкумены. Тем более эти стремления в бывших союзных республиках не столь затребованы, да и не работают, как следует. Здесь всё идет не так, как надо, не так, «как у людей». Здесь наблюдается явное отклонение от «общечеловеческой» нормы, от алгоритма истории, заданного всему миру странами победившего Капитала. Здесь всё постоянно выходит из-под контроля хозяев земного шара, приватизировавших ответственность за историческую судьбу человечества.
Даже при беглом взгляде на историю евразийского социального космоса создается ощущение, что эта часть суши никак не хочет вписаться в исторический мейнстрим, постоянно выскакивает из магистральной линии развития цивилизации. Словно самим своим проблематичным присутствием евразийский социум подчеркивает факт онтологической девиации, случившейся когда-то с развитием
человеческой цивилизации, хотя, с точки зрения последней, сам является отклонением от «правильного и единственно возможного» исторического курса. В чем же дело?
А дело в том, что евразийское пространство «беременно» особой субстанцией, отличающей народы, живущие здесь, от остального населения земного шара. Эта субстанция представляет собой уникальный магический ФЕРМЕНТ, сцепляющий молекулы сознания евразийских народов в метаэтническую общность, которая запредельна любым формам внешнего социального оформления геополитического пространства. Не имеет значения, какая именно общественно-политическая (или цивилизационная) форма актуализирована на этой территории — «Великая степь» с ее диффузным взаимопроникновением этносов, Российская империя с ее монархическим самодержавием, Советский Союз с тоталитаризмом или веер независимых государств, изнутри разъедаемых криминальными режимами, — фермент все равно выполняет свою провиденциальную функцию энергетического сцепления множеств. Именно наличием этого фермента можно объяснить тот факт, что евразийские этнические группы, исторически входившие в различные конфессионально-цивилизационные проекты, оказались гораздо ближе друг другу, чем народы, принадлежащие, скажем, к одной и той же религиозной конфессии. Есть соблазн легко объяснить всё это военной экспансией России, постепенно, в течение несколько веков, объединившей евразийские народы в единое государственно-правовое поле. Но расширение российского государства было не причиной возникновения фермента, а скорее его следствием. То есть ирради-ирующее наличие этого фермента и побудило российское государство к необузданной экспансии. Другими словами, Россия, на каком-то историческом этапе, была «выбрана ферментом» в качестве инструмента реализации провиденциального замысла, не умещающегося в логику нормативной истории. Кстати, этот замысел не имеет прямого отношения к идее Империи, которую отстаивают многие евразийские пассионарии. Ведь эта амбициозная идея носит количественный характер и зиждется на модусе наращивания и укрепления мышц государственного тела, вплетенного в ткань актуального бытия, т. е. того, что есть и хочет быть вечно*. Волшебный же фермент, «имплантированный» провидением в ментальную структуру евразийских множеств, принципиально иного качества, нежели актуальное бытие, где, согласно Ф. Гегелю «всё действительное разумно» и где это имманентное «действительное» упорно абсолютизируется. Поэтому он (фермент) будет «проваливать» любые попытки восстановления евразийского социального пространства в формате Империи, так как эти националистически окрашенные попытки только компрометируют фермент, «презирающий» статическую идею статус-кво и признающий примат долженствования над бытием как фактора непрерывного преодоления «разумной действительности».