Файл: Йенский романтизм.doc

14

действительности Вероники — зимний день, но это ничуть не существенно. И тут и там муж, гофрат по табели о рангах. Можно опустить подробности, что героем одного эпизода был красивый и поэтически настроенный Ан­сельм, а другого — скучнейший прозаик Геербранд. Вероника от одного гофрата перешла к другому гофрату же, гофрат со­хранился, что единственно важно. Человек может обменивать­ся без потерь на другого человека, если существо обоих — иму­щество, положение, место в бюрократической иерархии. Гофрат Геербранд — двойник гофрата Ансельма. В роли жениха или мужа каждый из них дублирует другого. Брак с одним гофра­том — копия брака с другим, даже в подробностях, даже в серь­гах, которые они приносят в подарок своей невесте или жене. Для Гофмана слово «двойник» не совсем точное: Ансельма Ве­роника могла бы обменять не только на Геербранда, а на сотни, на великое множество их. Суть не в удвоении, суть в том, что подтачивается единственность человеческой личности. Если кого-то можно приравнять к кому-то другому, то почему бы не приравнять его еще к самому неопределенному множеству дру­гих. Существовал Ансельм как лицо однократно данное, через Геербранда, через брак Вероники с Геербрандом Ансельм пре­вратился в явление, данное многократно, суммарное, типовое. Двойник — величайшая обида, какая может быть нанесена че­ловеческой личности. Если завелся двойник, то личность в ка­честве личности прекращается. Двойник — в индивидуальнос­ти потеряна индивидуальность, в живом потеряна жизнь и Душа...

По Гофману, человеку как целостному явлению, как ду­ше, как личности не дано осуществить себя во внешнем ми­ре, человек принят во внешний мир как деталь, по какой-то своей частности, как студент Ансельм -- по таланту почер­ка. Остальное не имеет спроса, не считается. А по частностям каждый заменим другими...”

В Золотом горшке не только Ансельм имеет двойника в этом смысле. Вероника тоже имеет двойника – Серпентину. Правда, сама Вероника не подозревает об этом. Когда Ансельм подскальзывается на пути к возлюбленной Серпентине и разуверивается в мечте – Вероника, как социальный двойник, приходит к нему. И Ансельм утешается социальной, общей деталью – “синими глазками” и милой внешностью. Подменяет Серпентину на тех же основаниях, на каких поменяла Вероника Ансельма на гофрата Геербранда. Правда, романтический дух Ансельма не дал ему совершить предательство и стать такими как все.

В “Песочном человеке” проблема социальных двойников поставлена намного острее. Заводная кукла Олимпия – это как раз скопление всех возможных штампов, нужных обществу для признания человека, и ничего больше. Обществу, оказывается, не нужна человеческая душа, не нужна индивидуальность, вполне достаточно механической куклы. И здесь эта проблема пересекается еще и с проблемой эгоизма – никому не нужны человеческие мнения и мысли – нужно, чтобы их выслушивали, чтобы признавали и соглашались, и этого досаточно. Обратимся к работе Берковского: “Гофман любил подсмеиваться, какие удобства вносит в жизнь своей среды

15

человек-автомат. Сразу же отпа­дает всяческая озабоченность по поводу ближнего, нет беспо­койства о том, что ему надобно, что он думает, что чувствует... В новелле «Песочный человек» студент Натаниэль не мог не влюбиться в куклу по имени Олимпия, которую ему подсунул профессор Спалланцани, — она только слушает, но сама ничего не говорит, не судит, не критикует; у Натаниэля великая уверенность, что она одобряет его произведения, которые он перед нею читает, что она восхищается ими. Олимпия — деревянная кукла, вдвинутая в общество живых людей, слывущая тоже человеком среди них, самозванка, вти­руша, Tintruse. Принявшие втирушу, обольщенные ею несут возмездие - они заражаются сами ее деревянными качествами, глупеют, оболваниваются, как это и случилось с Натаниэлем. Впрочем, Натаниэль кончил безумием...” В Олимпии Натанаэль, как Нарцисс любуется лишь собой, в ней он любит свое отражение, за счет нее он удовлетворяет свои амбиции. И ему не важно, есть ли у куклы сердце. Кстати, Натанаэль тоже, как и Ансельм – романтик, один из тех, кому дано видеть другую реальность. Но его эгоизм и страх позволяют увидеть лишь дорогу вниз. Его романтизм обращен вовнутрь, а не во вне. Эта закрытость и не позволяет ему увидеть реальность.

Об этом неплохо говорит Карельский в своем предисловии к полному собранию сочинений Э. Т. А. Гофмана: “...В  повести "Песочный  человек"  (созданной,  кстати,  сразу  вслед  за "Эликсирами дьявола") ее герой Натанаэль - еще один юный представитель клана "энтузиастов" -  одержим  паническим страхом  перед  внешним миром, и эта миробоязнь  постепенно  приобретает  болезненный,   по сути, клинический характер. Невеста Натанаэля Клара пытается образумить его: "...мне думается, что все то страшное и ужасное,  о чем ты говоришь,  произошло только в твоей душе,  а  действительный внешний мир весьма мало к  тому причастен...  Ежели существует темная сила,  которая враждебно и предательски забрасывает в нашу душу петлю...  то она должна принять наш собственный образ, стать нашим "я", ибо только в  этом случае уверуем мы в  нее и  дадим ей место в  нашей душе, необходимое ей для ее таинственной работы".      Не дать темным силам места в своей душе - вот проблема, которая волнует Гофмана, и он все сильнее подозревает, что именно романтически-экзальтированное сознание  этой  слабости  особенно подвержено. Клара,  простая и  разумная девушка,  пытается излечить Натанаэля по-своему: стоит ему начать читать ей свои стихи с их "сумрачным, скучным мистицизмом", как она сбивает его экзальтированность лукавым напоминанием, что у нее может убежать кофе.  Но  именно потому она ему и  не указ:  она,  выходит,  убогая мещанка! А вот заводная кукла Олимпия, умеющая томно вздыхать и при слушании его   стихов   периодически   испускающая   "Ах!",   оказывается   Натанаэлю предпочтительней,  представляется ему "родственной душой", и он влюбляется в нее, не видя, не понимая, что это всего лишь хитроумный механизм, автомат.

16

Этот выпад,  как легко почувствовать, куда убийственней,  чем насмешки над юношеским донкихотством Ансельма или Бальтазара.  Гофман, конечно, судит не  целиком  с  "трезвых" позиций внешнего мира,  в  стан  филистеров он  не переметнулся;  в  этой  повести  есть  блистательные сатирические  страницы, повествующие о  том,  как  "благомыслящие" жители провинциального городка не только принимают куклу в  свое  общество, но и сами готовы превратиться в автоматы. Но первым-то  начал  ей  поклоняться романтический герой,  и не случайно  эта  гротескная история  кончается  его  подлинным  сумасшествием”.

Интересен гофмановский прием в “Песочном человеке” - Клару Натанаэль обзывает “...бездушный, проклятый автомат”, а в Олимпии признает высочайшую гармоничную душу. В этой подмене видится жесточайшая ирония – эгоизм Натанаэляне знает границ, он любит только себя и готов принять в свой мир лишь свои отражения...

Оставим на время Натанаэля и посмотрим на эту ситуацию в целом. Олимпия – воплощенная насмешка над обществом. И эта издевка была рассчитана именно на пробуждение совести у людей “благочестивого общества”. Даже по тексту видно, что у Гофмана была явная надежда хоть на какую-то положительную реакцию, правда слабая. Чего  стоят  одни  только  резюмирующие замечания  Гофмана  об  атмосфере, установившейся  в  этом  обществе  среди "высокочтимых господ" после обнаружения обмана с манекеном:  "Рассказ об автомате  глубоко  запал  им  в  душу,  и  в  них  вселилась  отвратительная недоверчивость к  человеческим лицам.  Многие  влюбленные,  дабы  совершенно удостовериться,  что они пленены не  деревянной куклой,  требовали от  своих возлюбленных,  чтобы те слегка фальшивили в пении и танцевали не в такт... а более всего, чтобы они не только слушали, но иногда говорили и сами, да так, чтобы их речи и  впрямь выражали мысли и  чувства.  У  многих любовные связи укрепились и стали задушевней,  другие,  напротив,  спокойно разошлись". Это все,  конечно,  очень смешно,  но  в  иронико-сатирической аранжировке здесь предстает очень серьезная социальная проблема:  механизация и  автоматизация общественного сознания. Убийственная ирония Гофмана борется с ней жестоко и беспощадно, иногда все-таки побеждая...

17

Разберем теперь вторую тему: двойственность человеческого сознания. Именно из этой темы вышло все двоемирие Гофмана, в том числе и двоемирие вещей и природы. Способность видеть за внешним скрытое дарило Гофману и высочайшее блаженство, и невыразимые страдания от того, что его никто не понимал. Все его герои – такие же одиночки по жизни, как и он, только одиноки они не внешне, а намного страшнее – они одиноки душой. И своими произведениями Гофман пытается показать всю красоту того мира, что прекрасной музыкой звучала в его душе, раскрыть понимание мироздание, что требовательно рвалось наружу: в музыку, в сказки и новеллы.

Любой человек по Гофману – двойственнен. Только одни закрывают на это глаза, другие же признают свою двойственность. В мире “Золотого горшка” и “Песочного человека” существует три лагеря противостояния. Первый – это не люди, но феи или злые духи – это не важно. Главное то, что живут они больше в мире невидимом и несут нам познания о нем, его мудрость или его философию, как темную сторону, так и светлую. Второй лагерь – это филистеры, достопочтенные бургеры – закостенелые в своих убеждениях люди, которые не хотят, и потому не могут видеть многообразия реальности. Им важны лишь определенный набор шагов от рождения и до смерти. А третий лагерь – совсем немногочисленный – те самые романтики, что мечутся от первых до вторых. Эти словно живут на пересечении двух реальностей, постоянно совершая свой выбор то в пользу одного, то в пользу другого. Именно на их внутреннем конфликте и построены сюжеты произведений.

В Золотом горшке жителем мира невидимого прежде всего является Линдгорст – могущественный Саламандр. Его двойственность заключается в том, что он вынужден прятать от людей свою истинную сущность и притворяться тайным архивариусом. Но он позволяет своей сущности проявляться для тех, чей взор открыт миру невидимому, миру высшей поэзии. И тогда тот, кто мог, видел его превращения в коршуна, его царственный вид, его райские сады дома, его поединок. Ансельму открывается мудрость Саламандра, становятся доступны непонятные знаки в рукописях и радость общения с обитателями мира незримого, в том числе и с Серпентиной. Еще одним жителем невидимого является старуха с яблоками – плод союза драконова пера со свеклою. Но она представитель сил темных и всячески пытается помешать осуществлению замыслов Саламандра. Ее мирской двойник – старуха Лиза, колдунья и ворожея, заведшая Веронику в заблуждение... В Песочном человеке таким жителем является образ Песочного человека, он, хоть и не участвует в самом действии, но косвенно влияет на весь сюжет. А также адвокат Коппелиус, который воплощает злые силы, влияющие на душу Натанаэля. Весь их мир Натанаэлю не позволяет увидеть прежде всего безумный страх, но мир этот подразумевается...

Почтенными бюргерами в Золотом горшке являются прежде всего конректор Паульман и Геербранд. Но и в них присутствует двойственность. Бесшабашная вечеринка с пуншем проявляет в них видения мира незримого. Но они не открываются ему с радостью. После вечеринки они закрывают

18

чудеса словом “сумасшествие”, и эта общепринятая мера спасает их веру в надежность и стабильность узкого и привычного мирка. В Песочном человеке таковы, как ни странно Лотар и Клара. Но здесь ни не выглядят отрицательными персонажами, поскольку сравниваются с Натанаэлем. И поскольку тот в своем безумии спустился даже ниже обычного уровня сознания, то Клара и Лотар – для него высоты, которых он не может достичь.

Теперь о них самих, о романтиках, об Ансельме и о Натанаэле. Я уже говорила, что рассматриваю их как два полюса на шкале человеческого бытия. Духовное видение – оно как дополнительная возможность человеческой души, само по себе оно нейтрально, но с его помощью можно как возвысится до небывалых высот, как это произошло с Ансельмом, так и спуститься ниже некуда, как случилось с Натанаэлем. Двойственность вырвала их из объятий привычного и заставила выбирать. В случае с Ансельмом его выбор и высокие духовные качества, его любовь и вера помогают ему достичь Атлантиды – жизни в гармонии и поэзии. А Натанаэля его страх, его эгоистическая любовь к себе, безверие и вечные сомнения приводят к сумасшествию и самоубийству.

О двух лагерях говорит в своей работе “Эрнст Теодор Амадей Гофман” Миримский И.В. : “Основная тема, к которой устремляется все творчество Гофмана,— это тема взаимоотношения искусства и жизни; основные образы — художник и филистер.

«Как высший судия,— писал Гофман,— я поделил весь род человеческий на две неравные части. Одна состоит только из хороших людей, но плохих или вовсе не музы­кантов, другая же — из истинных музыкантов. Но никто из них не будет осужден, наоборот, всех ожидает блажен­ство, только на различный лад».

«Хорошие люди» — филистеры, довольные своим зем­ным существованием. Они послушно исполняют в этой трагикомедии, в этой одновременно страшной и смешной фантасмагории, которая называется жизнью, свою бес­смысленную роль и в самодовольстве и духовной нищете своей не видят роковых тайн, скрывающихся за кулисами. Они счастливы, по это счастье ложное, ибо оно куплено дорогой ценой самоотречения, добровольного отказа от всего истинно человеческого, и прежде всего от свободы и красоты.

«Истинные музыканты» — романтические мечтатели, «энтузиасты», люди не от мира сего. Они с ужасом и от­вращением смотрят на жизнь, стремясь сбросить с себя ее тяжелый груз, бежать от нее в созданный их фантазией идеальный мир, в котором они будто бы обретают покой, гармонию и свободу. Они счастливы по-своему, по и их счастье тоже мнимое, кажущееся, потому что вымышленное или романтическое царство — фантом, призрачное убежище, в котором их то и дело настигают жестокие, неотвратимые законы действительности и низводят с поэти­ческих небес на прозаическую землю.

19

В силу этого они осуждены, подобно маятнику, колебаться между двумя мирами — реальным и иллюзорным, между страданием и блаженством. Фатальное двоемирие самой жизни, как в микрокосме, отражается в их душе, внося в нее мучитель­ный разлад, раздваивая их сознание. Однако в отличие от тупого, механически мыслящего филистера романтик яко­бы обладает «шестым чувством», внутренним зрением, которое открывает ему по только страшную мистерию жизни, но и радостную симфонию природы, ее поэзию, «священное созвучие всех существ, составляющее глубо­чайшую ее тайну». Выразить этот поэтический дух при­роды призвано искусство, которое и является, по мнению Гофмана, единственной целью и смыслом человеческого бытия.”