Файл: Риккерт_ ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ (Киев 1998).pdf

ней  при  установлении  наших  взглядов  на  философию  жизни 

современности: этот умелый  исследователь  и знаток  прошлого 
хотел  превратить свой философский  недостаток в достоинство, 

вследствие чего у  него получилось такое положение,  как будто 

бы  философия  имеет задачей только  коллекционировать ту фи­
лософию,  которая  была раньше.  Различные типы  мировоззре­

ний  мирно сопоставлялись  рядом,  как будто бы  время  всякого 

самостоятельного  философствования  уже  давно  прошло,  как 
будто  бы  философия  уже  изжита  и  прожита до  конца  в  образ­

цах, ряд которых должен считаться законченным, тогда как исто­
рия только тогда может достигнуть своего конца,  когда человет 

чество  испустит свой  последний  вздох.

Дильтей  превращает мир исторического в мир вообще.  Таким 

путем  возникает мировоззрение историзма, которое никак не мо­

жет  быть  «живым»  мировоззрением,  и  вообще  столь  же  мало 
заслуживает наименования мировоззрения, как и натурализм. Прав­
да, 

по содержанию  и  тот  и  другой  различны.  Но  их  основной 

грех сводится  к одному  и тому же  принципу  превращения  поня­

тий  отдельной  науки  в  философию.  Это значительно  ограничи­

вает широту  мировоззрения.

Но  историзм  еще 

менее философичен,  чём  натурализм,  так 

как история  не является систематической  наукой. У натуралиста, 
по  крайней  мере,  есть принцип  и систематическая  связь  мыслей, 
как  бы  они  ни  были  узки  и  односторонни.  Философствующий 
историк  хватается  за  самые  разнообразные  образы  прошлого, 

которые его интересуют с известных исторических точек зрения, 
и  поэтому в своей систематике остаются  совершенно случайны­
ми. Таким образом,  из-за полноты  исторических переживаний он 
становится  как  раз  врачом  подлинно  «жизненной»  философии, 
ибо  самое  жизненное  прошлое  все  же  мертво  по  сравнению  с 
философской современностью.

Таким образом, мы устанавливаем: эта мнимая философия жиз­

ни  уничтожает  не  только  философию,  но  и  самое  жизнь,  как 

только ее тенденции всплывают наружу.  Не случайно,  что основ­

ной  труд Дильтея  при  всем  богатстве  своих частностей  остался 

фрагментом,  и  ни один  из многочисленных учеников Дильтея  не 
мог  довести  его  до  конца.  Самый  его  путь  не  мог  привести  к 

законченному целому.

Принцип отсутствия принципиальности не ограничивается одним 

только  этим  мыслителем.  Поэтому  приходится  о  нем  говорить. 

Мы  имеем  дело  с учеными  очень  распространенного  направле­
ния. Тонкость  исторического  чутья  и  почитание  прошлого,  пос­
кольку их превращают в «мировоззрение», должны вредить вновь 
развивающейся жизни.  Поэтому  как  раз  настоящая  философия

314

жизни должна обратиться  против 

та ко й  философии жизни,  ко­

торая  желает  не  только  сохранить  жизненным  прошлое,  но  и 

поставить  его  на  место современной  жизни.  «Историческое чу­

тье», конечно, прекрасное дело,  но оно все-таки остается чем-то 
специальным.  С  историзмом  нужно  бороться.  Историзирующей 
философии  не существует.

С  тем  большим  основанием  мы  должны  ее  отвергать  ввиду 

того,  что  история  культуры  служит  незаменимым 

материалом 

для  построения  системы  философии.  О  недооценке  историчес­

ких  наук  в  философии  не  может  быть  речи.  Но  все же  истори­

ческое для  философа только  материал.  Действительно, только 
тогда, когда ему удастся полноту свЪего материала расчленить не 

исторически,  но систематически,  и так устранить все 

чисто исто­

рическое, только тогда он может надеяться на философские дос­

тижения.  Иначе  мир,  который  он желает  понять в единстве кос­

моса, становится мелькающими образами стереоскопа, в который 
вставляется  в случайном порядке, одна за другой, картинки. Multa 
non  multum8.  Много  всего,  но  мало философского.

Правда,  можно считать мировоззрением и тот взгляд, что мир 

только  объемистый  альбом  снимков,  перелистывать  которые  и 
служит единственным достойным  человека занятием.  Но это  не 

может считаться 

философским мировоззрением.  По поводу жиз­

ни  исторического философ должен  поставить вопрос,  неизвест­
ный  историку, 

почему в  прошлом  были существенными  как  раз 

те,  а  не  другие  образования  из  всех  существовавших  и  почему 

исторический  «мир» слагался  как  раз из таких, а не иных состав­
ных частей. Там,  где историк может ограничиться своим инстинк­

том,  философ  должен  стремиться  к  принципиальной  ясности. 
Он этого достигает,  поскольку он  отвечает на этот вопрос в том 
смысле, что всякое историческое  изображение основывается  на 
теоретическом отнесении  к определенным ценностям  культуры, 

что история, как таковая, не может быть системой, и что поэтому» 

невозможно  мир  исторического  преобразовать  в  космос  в  фи­

лософском смысле.

Столь же далекой от принципиальности, хотя и иным образом, 

остается философия  в своем 

феноменологическом облике, если 

взять взгляды, защищаемые и  развиваемые Шелером.

Никто  не станет утверждать, что здесь близкое знание прош­

лого наносит живой ущерб настоящему.  Подчас даже  мы хотели 
бы  видеть у феноменологистов более осознанную связь с вели­

кими  мыслителями  прошлого.  Во всяком случае,  мы  не находим 

здесь  историзма.  Гуссерль метко отверг историзм Дильтея проо> 
тым  указанием  на  то,  что  историческое  мышление  никогда  не 

может разобраться  в истинности  или ложности мышления,  и по-

315

этому так же мало мржет служить образцом для философии» как 

и для  математики. 

5

Но дело  идет не о Гуссерле. Он сам  не принадлежит к фило-! 

софам жизни. Он вызвал внимание к новым  «феноменам»,  кото­

рые  до  сих  пор  оставались  в  тени,  и  расширил  наше  знание  о 
них  путем  тонких  различений  в  ловко  созданных  и  ловко  наз­
ванных понятиях. Каким образом на этом пути мы можем осущес­

твить философскую систему,  пока еще  не ясно.  Покуда еще нет 
очертаний космоса,  и  никогда космос не получится при помощи 
одного только созерцания сущности отдельных феноменов,  при 

котором значения слов языка остаются единственной руководя­
щей  нитью,  и  притом  берутся  отдельные  слова,  которые  могут 

ближе определяться  только смысловыми  связями  в суждениях. 
Об  этом  знает,  конечно,  и  сам  Гуссерль.  Он  не  только  хочет 

«видеть»  происходящее  перед глазами.  Если еще нельзя  из его 

сочинений почерпнуть систематических точек зрения, нужных для 

построения целого, то это зависит, без сомнения, от того, что его 
идеи  до сих  пор  не  нашли  себе  полного  выражения.

Наши  возражения  направлены  только  против  того,  что  сто­

ронники феноменологии  подобно истористам пытаются  превра­

тить свой систематический  недостаток  в достоинство,  возводя  в 
философский принцип отсутствие принципиальности в целях наг­
лядности  и жизненности.  Это должно  повести  к еще более  неп­

риятным  следствиям,  чем  философия  жизни  историка,  так  как 

таким путем ничем не обогащаются наши философско-историчес- 

кие знания.

Шелер, правда, не сводит к этому прямо смысла феноменоло­

гии, ограничиваясь апологией  Бергсона,  но за его мысли  нужно 

считать также ответственной и феноменологию, так как в ней он 

надеется найти полное использование стремлений, приданных на­
шей мысли Ницше, Дильтеем и Бергсоном.  Его рассуждения, лов­
ко развивающиеся, характерны для  «духа»  широко распростра­

ненных течений  нашего времени. Действительно, самые жизнен­
ные  истоки  руководящейся  интуицией  философии жизни  обна­
руживаются здесь с особенной ясностью,  и одновременно ярко 
формулируется ее философская невозможность, видимая всяко­
му,  кто только хочет  видеть.  Поэтому  стоит  разобраться  в этих 
взглядах.

Шелер* определяет новое «отношение к делу», как отдачу наг­

лядному содержанию вещей, как движение,  имеющее целью глу­
бокое доверие к непоколебимости всего просто и очевидно «дан­
ного».  Это  подходит  к  известному  нам  интуитивному  принципу

* Ср.  Abhandlungen  und  Auf satze,  II,  стр.  197  с л.

316

близости жизненного.  «Эта философия, — говорится у него, — 

обращается к миру, широко пользуясь указанием перста, глядя 
свободно  на  все  во  все  глаза».  Далее  говорится:  «философст­
вующий  здесь  человек  свободен  как  от  тех  страхов,  которые 
порождаются  расчетливостью в ее стремлении  исчислять вещи, 

так  и от  гордой  возвышенности  «мыслящего тростника»,  кото­

рый  в  истоках Декарта  и  Канта  служит  эмоциональным  а  priori 
всякой теории».  Должны ли  мы  это  признать 

преимуществом 

нового философского настроения?  Видно, таковым его,  во вся­
ком случае, считают.

Дальше  нас  станут  уверять,  что  философ  жизни  погружен  в 

благодатный элемент тока бытия, охватывающего его своими ду­
ховными  корнями,  который  очевиден  сам  собой  и  благодатен  в 
качестве просто бытия, независимо от всякого своего содержания. 

Не воля к «овладению», «организации», «Однозначному определе­

нию» и фиксации, но движение симпатии, приближения к наличное 
му, привета повышению его полноты проникают здесь всякую мысль, 

благодаря чему содержания мира всегда являются в новых сочета­
ниях в любом акте рассудочного схватывания перед устремленным 
на них взором и превозмогают границы понятий.

Так, прежде всего восхваляется Бергсоновская интуиция и выра­

жается надежда на возможность «философии, проистекающей из 

переживания сущностных начал мира», которая, исходя из духа Берг­
сона, но, пользуясь «более точным, более строгим, немецким спосо­
бом действия», сможет быть нам дана в области феноменологии.

Все эти и тому подобные положения  громко сказаны, они как 

нельзя более «крик модерна»  и соответствуют задушевным мыс­
лям многих. Действительно, здесь, быть может, находит свое вы­

ражение то, что прежде всего привлекает большинство к фило­

софии  жизни.  Чрезвычайно  заманчиво  описано  отношение  к 
жизни только «живущего», т. е. 

пользующегося жизнью  чело­

века,  и  особенно людям  без философских способностей  могут 
нравиться  развернутые  здесь  перспективы:  возможность  быть 
истинными  философами,  если только  «границы  их  понятий  бу­

дут превзойдены».

Таков  же  по  праву должен  быть  и  образ  мысли  художника. 

IV « ,  несомненно,  обладал  широким  и  свободным  взглядом  на 

окружающее, но кроме того и еще кое-чем, и нам нечего спраши­

вать,  было  бы  одного  первого достаточно  для того,  чтобы  ему 

сделаться поэтом. Возможно, что действительно лучше всего, когда 

художник 

сч и та е т,что  он  только  в созерцании  переживает,  й 

верит такому своему чувству. Значение его художественных про­
изведений не  зависит от его теоретических взглядов  на способ 
художественного  творчества.  Действительно,  он  вовсе  не  дол­

317

жен  быть  «умнее»  от того,  что  он  творит.  «Дерево  погибает от 

постоянного света».

Но какое значение имеет все это и  многое другое, чем теперь 

набиты  головы  интуитивистов, для 

философа,  который  должен 

мыслить  мировое  целое теоретически?  Как  предпосылка фило­

софствования, восхваляемая Шелером, «новое отношение к делу» 
если не ново, то, быть может, полезно.  В самом деле, мы должны 

раз навсегда оставить в стороне 

традиционный аппарат понятий, 

чтобы  отдаться  наглядности,  благодаря  чему теряет свою твер­
дость  всякий  научный,  вненаучный  или  специальный  «космос», 

т. е.  переживания  превращаются  в  хаос.  Но  можно  ли  в  этом 

видеть  больше,  чем  предварительный  шаг?  Собственно  фило­

софская работа не начинается ли уже после него,  и может ли она 
быть чем-нибудь  иным,  кроме организации, однозначного опре­

деления  и фиксации?  Кто продумает 

до конца ход мыслей  инту­

итивной философии жизни  и сделает из  нее все следствия, дол­

жен признать:  Шелер прикрывает беспринципность, величайшее 

философское преступление,  плащом  шикарных фраз,  скрываю­
щим ее теоретическое ничтожество. Следствием того, что «содер­

жание мира уходят из-под власти какого-либо человеческого ура­

зумения  и превозмогают границы  понятий»,  может быть только 

одно: блестки такого философского  покрывала будет развевать 

ветер взад и вперед по своему произволу.  В 

философском отно­

шении не приобретается  ничего ценного  и жизненного,  благода­
ря этому «новому отношению к делу». Философия должна остать­

ся  тем,  чем  она  всегда  была:  размышлением  о  мире,  ставящим 

себе целью овладеть  им в понятиях,  организовать  и однозначно 
определить.  Направленность  на  наглядное содержание  никогда 
не может здесь удовлетворить.

Она никогда  и  не  имеет  места,  если только  мы  хоть  в  каком- 

нибудь отношении  философствуем.  Сам  Шелер,  по  счастью,  не 

служит здесь исключением. Просто 

невозможно отдаваться всему. 

Где нельзя опираться  на историю, отбор руководится  произволом 
индивидуума, и зависимость от него,  несомненно,  «от лукавого». 

Ясно, что «страх»  не может образумить воли.  Но без теоретичес­

кого верховного сознания, базирующегося  на старании действо­
вать на пользу истине,  не  может возникнуть философии, достой­
ной этого имени. Где нет воли к овладению в понятиях, в лучшем 

случае дело ограничивается  благочестивой пассивностью,  и так 

на нас уже веет духом  Шлегелевой  «ленивости»,  как единствен­

ного богоподобного фрагмента.

В действительности с интуитивной философией  Шелера дело 

обстоит еще хуже. Степун, по крайней мере, последователен. Как 

религиозный человек он не признает никакой культуры, следова­

318