Файл: Риккерт_ ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ (Киев 1998).pdf

димо высвободить из живой связи с действительностью,  по край­

ней  мере,  изолировать его так, чтобы  оно утратило свою  непос­
редственную  и живую жизнь. Этим  мы  не становимся  на сторону 
эстетического  «формализма». Даже тогда,  когда художник Изли­
вает  свою  живую  душу  в  свои  произведения,  и  они  вследствие 
этого  излучают  всю теплоту его чувства,  то  все же  эта  «жизнен­
ность»  не  имеет  ничего  общего  с  той  жизнью,  которой  мы  как 

живые существа витально живем.

Можно,  правда,  сказать о  статуе,  что  она  «живет»,  в отличие 

от  мертвого  мрамора,  из  которого она  в действительности  сос­
тоит.  Однако,  эта  жизнь  ее  протекает  не  в  действительности 

витальной жизни,  ибо действительность ее остается  мертвой,  но 

есть некая  «идеальная»  сфера,  в которой движется эстетическая 

«жизнь».  Все  то  в  произведении  искусства,  что  относится  к 

искусству,  настолько  отделено от действительности  витальной 

жизни,  что его  вообще  нельзя  уже более  назвать  «действитель­

ностью»,  если  под этим  словом  разуметь  протекающую  во  вре­
мени  и  протяженную  в  пространстве  психофизическую  реаль­
ность,  к  которой  принадлежат живые  существа.  Точно  так же, 
как логический смысл истинного  положения, эстетический  смысл 
произведения  искусства,  который  мы  понимаем  и  который толь­
ко и важен для эстетического человека,  представляется  недейс­

твительным,  равно  как  и  неживым.

В современном  искусстве встречаются,  правда,  произведения, 

которые,  по-видимому,  противоречат этому.  В  них  не  весь  мате­
риал  подвергается  такому оформлению,  которое  отдаляет  его 

от  действительной  жизни.  Это  можно  уяснить  себе  на  одном 

из  изваяний  Родена.  Человеческое  тело  вырастает  из  куска 
мрамора.  Само  тело  художественно  оформлено  и  отделено 

от действительности  камня.  Мрамор же  под  ним  остается  кам­

нем,  но тем  не  менее  принадлежит  к  произведению  искусства. 
В то  время,  стало  быть,  как тело  означает  нечто  иное,  чем  то, 

что  оно  есть,  мрамор этот  одновременно  в  действительности 
есть  то,  что  он  означает  в  произведении.  Здесь  как  бы  нет 
более  распада  действительности  и  эстетического  смысла,  и  в 
других  искусствах  можно  найти  подобные  примеры.  В  музы­

кальных  произведениях  встречаются тоны,  действующие толь­
ко  как действительность,  например,  как живой  крик. Здесь эсте­

тическому грозит опасность совершенно совпасть с живой дей­
ствительностью.

Тем  не  менее,  этот и другие  примеры  не  могут быть  противо­

поставлены  нашему  утверждению,  так  как  нужно  иметь  в  виду, 

что  дело  идет  всегда  лишь  о 

частях  внутри  эстетического  це­

лого,  и  что,  совершенно  независимо  от  того,  одобряем  ли  мы

414

эстетически подобные эффекты или нет, живая действительность, 

поскольку она вообще  входит в искусство,  принимается  в расчет 

только как 

ко н тр а с т к эстетически оформленному. Эти элемен­

ты действительности все же имеют, таким образом, эстетическое 
значение,  не совпадающее с их живой действительностью,  и пото­

му  не только  не  противоречат  нашему  взгляду,  но  скорее  подт­
верждают его: только в своем  неживом значении, а не в качестве 

живых действительностей,  входят они в эстетическую сферу. Итак, 

они также свидетельствуют об удалении  искусства от жизни  и о 

неизбежном распаде  между жизненными  и  культурными ценнос­

тями.  Напрасно  станут  искать  произведение  искусства,  которое 

содержало  бы  одну  лишь  живую  жизнь.

В нашу биологическую эпоху,  как мы  видели,  нет недостатка в 

попытках придать искусству непосредственность жизни, несвойст­
венную ему. Одухотворенная  попытка в этом направлении,  насы­
щенная, правда, Шопенгауэровой метафизикой воли, принадлежит 

тому  же  Ницше.  Когда  в  книге  о  «Рождении  трагедии  из  духа 

музыки» дионисическое противопоставляется аполлоновскому, то, 
помимо других,  тесно  связанных с этим  мотивов,  это  означает, 
что для  человека, желающего жить стихийной жизнью,  аполло- 
ново искусство, оно же и есть удаленное от живой жизни, недос­

таточно.

Но  уже  одна  мысль  Ницше,  что  музыка  ближе  к  жизни,  чем 

другие  искусства,  не  верна. Скорее можно  было бы сказать, что 
среди искусств она представляет то, что математика среди наук. В 

ней достигается наибольшее удаление от живой жизни, какое только 
возможно при сохранении  наглядности. Именно она  поэтому бо­

лее,  чем  что-либо  иное,  относится  к  царству  аполлоновского  и 

неживого и то же самое относится, если, быть может, и не в такой 
мере, к другим искусствам, к трагедии, равно как и пластике.

Дионис,  понятый  как  бог  одного  лишь  дикого  жизненного 

импульса, не имеет ничего общего с эстетической сферой. Изгнать 
его  из  этой  сферы  или,  по  крайней  мере,  наложить  на  него 
оковы,  —  вот в чем должна заключаться задача всякого истинно 

художественного оформления.

Правда, взгляд, что искусство также  «умерщвляет»  непосредс­

твенную жизнь,  как наука,  покажется  многим совершенно пара­
доксальным.  Как  часто  чувствуем  мы  повышение  всех  наших 
жизненных  сил  при  созерцании  произведения  искусства!  И  тем 

не менее мы не должны  поддаваться обману и должны  помнить, 

что здесь слово жизнь  имеет другое значение,  чем  непосредст­

венная  витальная  жизнь  или  та  жизнь,  о  которой  существуют 
биологические теории. Остается верным, что истинная эстетичес­
кая  культура  возможна только тогда,  когда  мы  строим  мир над

415

жизнью,  который уже не является живым в том же смысле,  как и 
живая  природа в отличие от мертвой действительности.

Как глубока пропасть между искусством и жизнью, станет, быть 

может, еще яснее, когда мы  перейдем от художественной к 

нравс­

твенной культуре. Здесь  речь  идет о желающем и действующем 

человеке. Он  никогда не удаляется  настолько от жизни,  как на­
учно-мыслящий или художественно-созерцающий. Снова мы дол­
жны здесь, принимая  во  внимание также жизненность самих куль­
турных благ, установить  принципиальное различие,  отделяющее 

нравственные образования,  как брак и семья,  право и  государст­
во,  нация и человечество,  от художественных и научных произве­

дений  в  еще  большей  степени,  чем  эти  последние  разделены 

между собой.

Этическая  ценность  прежде  всего  всегда  связана  с  волей  и 

может  быть  только  перенесена  отсюда  на  другие  действитель­
ности. Это этическое благо,  однако, тотчас же потеряло бы свой 

этический  ценностный  характер  или свой этический смысл,  если 
бы  воля  не  оказывалась  деятельной  в  мире  живой,  витальной 
жизни.  Это уяснится,  как только  мы  вспомним, что также  иссле­
дователь  или художник,  поскольку он творит,  имеет  в  широчай­

шем смысле автономную  волю, то есть, стремится  осуществлять 
культурные  блага  ради  ценностей  истины  или  красоты.  И  это 

станет,  быть  может, еще ясней,  если  мы будем  искать этический 

принцип  не  только  в  чисто  формальной  автономии  воли,  кото­
рая  может относиться  ко  веяному осуществлению ценных благ, 
но  вспомним,  что  нравственное желание  в более  узком  смысле 
предполагает отношения  нравственных существ, автономных лич­
ностей  друг к другу, то  есть,  должно  носить  социальный  харак­

тер,  причем тогда центр тяжести лежит либо на отдельном  инди­

видууме  как члене общества,  которому он  противопоставляется, 

либо  на тех  связях,  которые  объединяют  в  единое  целое  соци­
альные индивидуумы, то есть,  на самом обществе.  Человек в  ка­
честве социального существа,  конечно,  имеет дело с живой,  ви­
тальной жизнью  совершенно  по-иному,  чем асоциальный  по  су­
ществу человек теории  или  искусства.

Тем  не  менее, для  него  не только принципиально  не совпада­

ют  жизненные  ценности  и  ценности  этические,  но  и  в  социаль­

ной  жизни  культура  непосредственно  обращена  против  одной 
лишь  витальной жизненности.  Именно постольку,  поскольку она, 
не имея  в виду,  правда, ее уничтожения,  все же стремится  подчи­
нить  ее  своим  этическим  целям.  С этим  неизбежно  связывается 
ограничение витальности.

Можно даже утверждать, что,  если  в одном отношении жизнь 

и  культура связаны здесь теснее, чем  в области науки  или  искус--

416

ства, то  в другом отношении  антагонизм  между ними  выступит с 

особенной  ясностью.  Социально-этический человек лишь редко 
вправе  позволить своей  жизни,  за которую он  ответствен  перед 
собою  и  другими,  идти  просто своим  «жизненным  путем».  Ско­
рей  наоборот,  он  должен  чувствовать  себя  призванным  к тому, 
чтобы  вмешаться  в живое,  которое  само  по себе  по  отношению 

к этической  ценности  индиферентно, чтобы  в нем оказались зна­

чение  и  смысл.  Как раз  вследствие близости этого стремления  к 

жизни,  напряжение  между жизнью  и  культурой достигает здесь 

особенно  высокой  степени.  Поэтому  оно  должно  также  замет­
нее ощущаться, чем,  например,  в области  искусства.  И  поэтому и 
случается, что натуры с эстетическими задатками,  ищущие покоя 
и  гармонии,  отворачиваются  от этического стремления  вследст­
вие его  «ригористической»  враждебности жизни, чтобы соскольз­
нуть в область эстетического,  правда,  не всегда отдавая себе при 

этом отчет в том, что этим они отнюдь не приближаются  к живой 

витальной жизни.  Напряжение  перестало только давать  знать о 
себе,  так  как они  совсем  далеко  ушли  от живой жизни,  и такое 

«разрешение»  противоречия удовлетворяет их.

Разумеется,  мы не хотим сказать, что этическая  воля  призвана 

преобразовать 

всю витальную жизнь от основания.  Напротив,  в 

качестве условия  нравственной  культуры,  вследствие относитель­
ной  близости  ее  к жизни,  просто  витально живое  также  может 
оказаться  связанным  с этическими  ценностями  и  получить  иной 
раз большее значение.

Это  оказывается  верным,  например,  при  оценке  сексуально­

этических явлений.  Правда,  в  корне  неверно  в чисто  витальном 

половом  побуждении уже  видеть этическое благо. Такие  преуве­

личения  можно  понять  только  как  реакцию  против  не  менее 

извращенного постижения  или  «одЬяволения»  его.  Побуждение 
как таковое подобно всем  просто жизненным побуждениям, эти­
чески  совершенно  индиферентно:  исключительно  от  того,  как 
мы  оформляем  всю жизнь наших  витальных побуждений, зависит 
наличие или отсутствие в них этического характера.  Говорить об 

этических  ценностях или противоценностях в самой  сексуальной 
жизни  не  имеет смысла.  Но сексуальная  этика  может,  пожалуй, 

показать, что внутри ценностно-телеологических этических комп­

лексов,  трактуемых  ею,  некоторые  части  надлежит  как  раз  по 

этическим основаниям, ради общения автономных личностей, остав­
лять  в  их  чисто  естественной  или  витальной  жизненности.  Био­
логически  «здоровое»  получает поэтому  при  известных обстоя­
тельствах этическое значение,  неприсущее ему как таковому.  Не­
сомненно,  существуют  области  культуры,  в  которых  стихийные 
жизненные побуждения в качестве чисто естественных основ игра­

14 

Рикксрг

417

ют столь огромную  роль, что. далеко заходящая  рефлексия  мо­

жет оказаться  помехой для их функций и угрожать тому, что как 

раз в своей биологической жизненности и нетронутости является 

условием осуществления социально-этических благ, как брак, се­
мья  и т. д.

Это обстоятельство больше всего,  пожалуй, склоняло к тому, 

что биологическое  или  просто  витально-жизненное  отождеств­
ляют с нравственным и любят говорить о «праве»  на изживание 

витальности.

Однако^ и здесь опять смешиваются цель и средство. Виталь­

ность только средство. Всегда этическая ценность должна быть 

уже перенесена на то,  что только живо, чтобы жизнь  вышла из 
своей ценностной индифферентности. «Естественное состояние», 
в котором одни лишь жизненные побуждения действуют свобод­
но и жизнь беспрепятственно изживает себя, повсюду противог 
поставляется  культурному состоянию.  Культурный прогресс, за 
некоторыми исключениями, которые ограничиваются частями бо­

лее крупных комплексов, связан с упорядочением и ограничени­
ем  простого жизненного импульса. Это зачастую может оказы­

ваться очень неудобным для отдельного лица, и если оно откры­

то об этом заявляет, то не приходится ничего возражать на это. 

Но только  «право»  на  простую жизненность  или  на  изживание 

витальной  жизни  в  качестве  «нравственного  требования»  уж 
слишком  наивно  и  во  всяком  случае  не  имеет  ничего  общего  с 

культурой.

Этической личности живое противостоит повсюду как «вопло­

щенный материал ее долга», который она должна охватить, что­

бы преобразовать его согласно этическим нормам.  Более того, в 
этической области мы особенно должны привыкать к сознанию, 
что сама жизнь никогда не может дать норм для  нашего стрем­
ления и поведения. Только витальная жизнь всегда остается фак­
том, который имеется налицо, и о котором ничего нельзя сказать, 

кроме того, каков ок.

Наконец, чтобы упомянуть еще и об этом, едва ли требуется 

особое доказательство, 

что религиозные ценности не суть жиз­

ненные  ценности.  Попытки  оправдания  религиозной  веры  тем, 

что  религиозные  народы  имеют  больше  шансов  на  победу  в 
борьбе  с  другими  народами,  должны  действовать  на  истинно 

религиозных людей  прямо-таки отталкивающе.  Они  сводятся  к 
похвале суеверия и имеют с обоснованием религиозных ценнос­

тей столь же мало общего, как и известные восхваления религий 

в качестве опоры трона и государства. Религиозный человек мо­

жет  видеть в  религиозных  ценностях лишь  «абсолютные»  цен­
ности, стоящие  выше всех иных. Он должен отвергнуть всякую

418