Файл: Тема От истории социальной к истории социокультурной. Литература.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 07.11.2023
Просмотров: 388
Скачиваний: 7
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Именно люди, а не общество, порождают структуры и инициируют изменения, но их креативная деятельность и инициатива являются социально вынужденными». Согласно онтологии Ллойда, «люди имеют действенную силу, а структуры – обуславливающую», она «отвергает легитимность той дихотомии действия и общества, на которую другие – индивидуалистическая и холистская онтологии – опираются, и пытается концептуализировать действие и общество как взаимопронизывающую дуальность (курсив мой - Л.Р.)».
Концепция возникающей структуры в этой модели требует многоуровневого видения социокультурного пространства, новые свойства которого возникают на верхних уровнях. Историки могут описывать действия индивида или группы в социокультурных пространствах, выстраивающихся по ранжиру от макроструктур (например, группы государств или их экономических, социальных и культурных систем) до структур среднего уровня (внутриполитических институтов, бюрократий, корпораций, социальных организаций, региональных субкультур) и микроструктур «наверху», «внизу», «в центре» и на общественной периферии (олигархии, элитные клубы, маргинальные группы, семьи). Индивиды и группы имеют большую или меньшую действенную силу и определяют баланс причинности различными способами, нет никакой фиксированной формулы, определяющей взаимосвязи макро– и микроструктур: они могут быть организованы в различные схемы.
Размышляя над подобной исследовательской ситуацией, крупный британский историк Ч. Фитьян-Адамс указал, в частности, на то, что современный историк, который пытается посвятить себя исследованию социальных структур, социальных процессов, культурных представлений и ожиданий в том виде, как они проявляются на всех уровнях исторического общества (от локального до национального), должен представить, как люди того времени вели себя по отношению друг к другу, «согласно своим собственным конвенциям, в реальных ситуациях непосредственного общения, в самых разных обстоятельствах широкого спектра – от нормальных к аномальным». «Не поняв этого, вообще нельзя постичь инакость прошлого, не говоря уже о тех более формальных суперструктурах разного рода, которые возвышаются над индивидом в каждом обществе: то, что мы теперь называем социальной структурой, в конце концов складывается или должно складываться из бесчисленных регулярностей, наблюдаемых в практике повседневных социальных отношений».
Исследовательская стратегия строится следующим образом. На первом этапе реконструируются отдельные аспекты поведения индивида, которые формировали его предположительно нормативную, санкционированную обществом модель, включая широкий репертуар символических действий. Отталкиваясь от этой модели, на втором этапе исследователь обращается от идеала к реальности, к детализированному описанию и анализу (достичь желаемого уровня детализации как раз и позволяет казуальный подход) конкретного межличностного взаимодействия в изменчивых и всегда непредвиденных обстоятельствах, с целью выяснить наличие или отсутствие каких-либо сдерживающих, заданных обществом правил. Важной предпосылкой этого шага является кажущийся парадоксальным тезис о том, что сущностные характеристики социальной организации общества рельефнее всего проявляются в тех пунктах, где она, по меньшей мере на первый взгляд, кажется наиболее уязвимой и, таким образом, теоретически наименее эффективной. Рассмотрение казуса или эпизода во всех его живописных деталях, обнаруживает логику определенного поведенческого кода, разнообразных приемов демонстрации намерений, наконец, набор максимально допустимых и переходящих допустимые границы действий. Затем, возвратившись к обобщающим процедурам и опираясь на сравнительный анализ уже серии казусов аналогичного типа, исследователь приходит к выводу о характере большинства зафиксированных взаимодействий, скрытых мотивов, ожиданий и интенций, всего спектра ритуальной коммуникации. Таким образом, отталкиваясь от микросоциального анализа атипичных, зачастую экстремальных случаев, историк ставит перед собой более масштабную задачу исследования социокультурного контекста, проявляя границы его возможностей. При этом он постоянно меняет ракурс, в котором рассматривает свой объект: последний то разбухает, занимая все видимое поле (и даже не вмещаясь в него целиком), то «теряет лицо» в длинном строю «фактов» поглотившей его совокупности.
Третий вариант был предложен немецким историком Мартином Дингесом, который не только использовал его в своих конкретных исследованиях, но и выступил с программной статьей в альманахе «Одиссей».
Критикуя Бурдье за параллелизм экономического, социального и культурного, который «вызывает иллюзию их реальной разделенности и равновесности», М. Дингес разворачивает исследовательскую программу «культурной истории повседневности» (
Alltagskulturgeschichte), способной объединить достижения социальной истории и исторической антропологии, поскольку «исходит из интегрального представления о культуре и полагает, что культура есть медиум, воспринимающий воздействия со стороны прочих сфер (экономической, социальной, политической, религиозной) и их структурирующий». В качестве исходной теоретической посылки «культурной истории повседневности» предлагается теория «стилей жизни», разработанная на основе социологического понятия о «стилях поведения».
Более общую категорию «стилей жизни» М. Дингес определяет как «сравнительно устоявшийся тип решений, принимаемых индивидами или группами, делающими выбор из предлагаемых им обществом вариантов поведения. «Стили жизни» понимаются как «структурированные во времени и пространстве модели образа жизни, которые зависят от ресурсов (материальных и культурных), от типа семьи и хозяйства, а также от ценностных установок». М. Дингес подчеркивает, что теория стилей жизни делает возможным подлинно комплексный анализ социальных структур, способный выявить «как структурообразующий эффект поведения индивидов и групп, так и обратное воздействие социальных структур на поведение людей», и при этом если изучение стилей поведения плодотворно при исследовании поведения конкретных исторических субъектов в конкретных ситуациях, то анализ стилей жизни «более непосредственно подводит к изучению социальных групп и целых обществ».
Свои теоретико-методологические постулаты М Дингес иллюстрирует на примере анализа судебных разбирательств о защите чести и достоинства: он эмпирически реконструирует стили поведения по материалам изученных им казусов, которые имели место в Париже XVIII века. Для того чтобы продемонстрировать эффективность теории стилей поведения в «культурной истории повседневности», автор привлекает внимание читателя к тому обратному действию, которое оказывали выбираемые стратегии (стили поведения) на структуры распределения влияния в рамках общества. Растущее число посягательств на честь лиц, занимающих более высокое общественное положение, оценивается как «зачаточная форма» расшатывания существующей иерархии. Применение более широкой аналитической категории «стилей жизни» (они обычно складываются из нескольких стилей поведения) позволяет обнаружить как механизмы социокультурной репродукции, так и процессы структурных перемен.
В итоге мы получаем модель
, «до боли» напоминающую процесс структурации А. Гидденса. Индивиды и группы действуют в условиях асимметричного распределения ресурсов и относительно свободного выбора тех или иных стилей жизни и поведения. «Закрепившийся выбор, осуществленный множеством действующих лиц, оказывает обратное воздействие на распределительные структуры общества... Изменившиеся структуры распределения гендерных ролей, экономических, социальных, политических и культурных ресурсов, в свою очередь, изменяют условия, в которых реализуются стили жизни и поведения».
Применительно к исторической науке эта смена основных понятий сигнализирует о недостатках прежней структурно-социальной объяснительной теории и о надежде на то, что некая "новая" культурноисторическая теория поможет ответить на некоторые вопросы, накопившиеся на предыдущей стадии, когда социальную историю в Германии представляла билефельдская структурная школа, обозначившая себя как "историческая социальная наука". Речь шла о господстве в социальной истории макроперспективы, для которой не имеет значения все, что не относится к развитию государства, складыванию мирового рынка и образованию классов - пролетариата, буржуазии или служащих. Кроме того, отмечалось, что "с высоты птичьего полета" не видны мотивы действий групп и индивидов. За этим подходом усматривалось слишком линейное, ориентированное на идею прогресса, европоцентристское представление об истории, питаемое духом теории модернизации. (Дингес).
5. Российская школа микроисторических исследований Ю.Л. Бессмертного.
5.1. Понятие казуса. Рассказы о «различных случаях» и неординарные действия.
Под казусом имеется в виду случай, происшествие, событие. Такое видение естественно предполагает рассказ о самых различных “случаях”, наполняющих человеческую жизнь. Выявить их в источниках, говорящих о прошлом, рассмотреть их во всех подробностях, дать читателю возможность почувствовать с их помощью аромат времени.
Сознавая сугубо относительную достоверность любого сообщения о прошлом, мы будем интересоваться не только самими казусами, но и обстоятельствами, побудившими составителя исторического памятника избрать ту или иную версию случившегося. Выбор этой версии — тоже “казус”, и притом заслуживающий не меньшего внимания, чем самое случившееся: как и любой поступок индивида, избранная автором источника позиция может пролить свет на роль в прошлом действий отдельно взятого человека, уяснить которую нам особенно бы хотелось. (Бессметрный).
Выбор человеком конкретной линии своего поведения мог порождать казусы разного типа. В одних “случаях” люди осознанно (или неосознанно) действовали в согласии с принятыми в данной общественной среде правилами, ориентируясь на массовые представления о должном и запретном. Поступки таких людей — это казусы, воплощающие господствующие в обществе стереотипы. Встречались, однако, люди, для которых подобное конформное поведение почему-либо оказывалось невозможным. Одни из них осмеливались пренебрегать обычаями, нарушать законы; другие, наоборот, стремились реализовать в обыденной жизни то, что считалось недостижимым идеалом. (Бессмертный).
Анализ казусов способен раскрыть «культурную уникальность времени», увидеть «то, что особенно как раз для данной эпохи», он «невиданно приближает к тому Другому, которого стремится рассмотреть в прошлом всякий историк». Вписывая казуальный подход в общую тенденцию микроистории с ее «пристрастием к выбору очень небольших исторических объектов: судьба одного конкретного человека, события одного единственного дня, взаимоотношения в одной отдельно взятой деревне на протяжении относительно небольшого периода», Ю. Л. Бессмертный подчеркивал: «Исследование не привлекавших раньше внимания подробностей позволяло увидеть этот объект в принципиально новом свете, рассмотреть за ним иной
Концепция возникающей структуры в этой модели требует многоуровневого видения социокультурного пространства, новые свойства которого возникают на верхних уровнях. Историки могут описывать действия индивида или группы в социокультурных пространствах, выстраивающихся по ранжиру от макроструктур (например, группы государств или их экономических, социальных и культурных систем) до структур среднего уровня (внутриполитических институтов, бюрократий, корпораций, социальных организаций, региональных субкультур) и микроструктур «наверху», «внизу», «в центре» и на общественной периферии (олигархии, элитные клубы, маргинальные группы, семьи). Индивиды и группы имеют большую или меньшую действенную силу и определяют баланс причинности различными способами, нет никакой фиксированной формулы, определяющей взаимосвязи макро– и микроструктур: они могут быть организованы в различные схемы.
Размышляя над подобной исследовательской ситуацией, крупный британский историк Ч. Фитьян-Адамс указал, в частности, на то, что современный историк, который пытается посвятить себя исследованию социальных структур, социальных процессов, культурных представлений и ожиданий в том виде, как они проявляются на всех уровнях исторического общества (от локального до национального), должен представить, как люди того времени вели себя по отношению друг к другу, «согласно своим собственным конвенциям, в реальных ситуациях непосредственного общения, в самых разных обстоятельствах широкого спектра – от нормальных к аномальным». «Не поняв этого, вообще нельзя постичь инакость прошлого, не говоря уже о тех более формальных суперструктурах разного рода, которые возвышаются над индивидом в каждом обществе: то, что мы теперь называем социальной структурой, в конце концов складывается или должно складываться из бесчисленных регулярностей, наблюдаемых в практике повседневных социальных отношений».
Исследовательская стратегия строится следующим образом. На первом этапе реконструируются отдельные аспекты поведения индивида, которые формировали его предположительно нормативную, санкционированную обществом модель, включая широкий репертуар символических действий. Отталкиваясь от этой модели, на втором этапе исследователь обращается от идеала к реальности, к детализированному описанию и анализу (достичь желаемого уровня детализации как раз и позволяет казуальный подход) конкретного межличностного взаимодействия в изменчивых и всегда непредвиденных обстоятельствах, с целью выяснить наличие или отсутствие каких-либо сдерживающих, заданных обществом правил. Важной предпосылкой этого шага является кажущийся парадоксальным тезис о том, что сущностные характеристики социальной организации общества рельефнее всего проявляются в тех пунктах, где она, по меньшей мере на первый взгляд, кажется наиболее уязвимой и, таким образом, теоретически наименее эффективной. Рассмотрение казуса или эпизода во всех его живописных деталях, обнаруживает логику определенного поведенческого кода, разнообразных приемов демонстрации намерений, наконец, набор максимально допустимых и переходящих допустимые границы действий. Затем, возвратившись к обобщающим процедурам и опираясь на сравнительный анализ уже серии казусов аналогичного типа, исследователь приходит к выводу о характере большинства зафиксированных взаимодействий, скрытых мотивов, ожиданий и интенций, всего спектра ритуальной коммуникации. Таким образом, отталкиваясь от микросоциального анализа атипичных, зачастую экстремальных случаев, историк ставит перед собой более масштабную задачу исследования социокультурного контекста, проявляя границы его возможностей. При этом он постоянно меняет ракурс, в котором рассматривает свой объект: последний то разбухает, занимая все видимое поле (и даже не вмещаясь в него целиком), то «теряет лицо» в длинном строю «фактов» поглотившей его совокупности.
Третий вариант был предложен немецким историком Мартином Дингесом, который не только использовал его в своих конкретных исследованиях, но и выступил с программной статьей в альманахе «Одиссей».
Критикуя Бурдье за параллелизм экономического, социального и культурного, который «вызывает иллюзию их реальной разделенности и равновесности», М. Дингес разворачивает исследовательскую программу «культурной истории повседневности» (
Alltagskulturgeschichte), способной объединить достижения социальной истории и исторической антропологии, поскольку «исходит из интегрального представления о культуре и полагает, что культура есть медиум, воспринимающий воздействия со стороны прочих сфер (экономической, социальной, политической, религиозной) и их структурирующий». В качестве исходной теоретической посылки «культурной истории повседневности» предлагается теория «стилей жизни», разработанная на основе социологического понятия о «стилях поведения».
Более общую категорию «стилей жизни» М. Дингес определяет как «сравнительно устоявшийся тип решений, принимаемых индивидами или группами, делающими выбор из предлагаемых им обществом вариантов поведения. «Стили жизни» понимаются как «структурированные во времени и пространстве модели образа жизни, которые зависят от ресурсов (материальных и культурных), от типа семьи и хозяйства, а также от ценностных установок». М. Дингес подчеркивает, что теория стилей жизни делает возможным подлинно комплексный анализ социальных структур, способный выявить «как структурообразующий эффект поведения индивидов и групп, так и обратное воздействие социальных структур на поведение людей», и при этом если изучение стилей поведения плодотворно при исследовании поведения конкретных исторических субъектов в конкретных ситуациях, то анализ стилей жизни «более непосредственно подводит к изучению социальных групп и целых обществ».
Свои теоретико-методологические постулаты М Дингес иллюстрирует на примере анализа судебных разбирательств о защите чести и достоинства: он эмпирически реконструирует стили поведения по материалам изученных им казусов, которые имели место в Париже XVIII века. Для того чтобы продемонстрировать эффективность теории стилей поведения в «культурной истории повседневности», автор привлекает внимание читателя к тому обратному действию, которое оказывали выбираемые стратегии (стили поведения) на структуры распределения влияния в рамках общества. Растущее число посягательств на честь лиц, занимающих более высокое общественное положение, оценивается как «зачаточная форма» расшатывания существующей иерархии. Применение более широкой аналитической категории «стилей жизни» (они обычно складываются из нескольких стилей поведения) позволяет обнаружить как механизмы социокультурной репродукции, так и процессы структурных перемен.
В итоге мы получаем модель
, «до боли» напоминающую процесс структурации А. Гидденса. Индивиды и группы действуют в условиях асимметричного распределения ресурсов и относительно свободного выбора тех или иных стилей жизни и поведения. «Закрепившийся выбор, осуществленный множеством действующих лиц, оказывает обратное воздействие на распределительные структуры общества... Изменившиеся структуры распределения гендерных ролей, экономических, социальных, политических и культурных ресурсов, в свою очередь, изменяют условия, в которых реализуются стили жизни и поведения».
Применительно к исторической науке эта смена основных понятий сигнализирует о недостатках прежней структурно-социальной объяснительной теории и о надежде на то, что некая "новая" культурноисторическая теория поможет ответить на некоторые вопросы, накопившиеся на предыдущей стадии, когда социальную историю в Германии представляла билефельдская структурная школа, обозначившая себя как "историческая социальная наука". Речь шла о господстве в социальной истории макроперспективы, для которой не имеет значения все, что не относится к развитию государства, складыванию мирового рынка и образованию классов - пролетариата, буржуазии или служащих. Кроме того, отмечалось, что "с высоты птичьего полета" не видны мотивы действий групп и индивидов. За этим подходом усматривалось слишком линейное, ориентированное на идею прогресса, европоцентристское представление об истории, питаемое духом теории модернизации. (Дингес).
5. Российская школа микроисторических исследований Ю.Л. Бессмертного.
5.1. Понятие казуса. Рассказы о «различных случаях» и неординарные действия.
Под казусом имеется в виду случай, происшествие, событие. Такое видение естественно предполагает рассказ о самых различных “случаях”, наполняющих человеческую жизнь. Выявить их в источниках, говорящих о прошлом, рассмотреть их во всех подробностях, дать читателю возможность почувствовать с их помощью аромат времени.
Сознавая сугубо относительную достоверность любого сообщения о прошлом, мы будем интересоваться не только самими казусами, но и обстоятельствами, побудившими составителя исторического памятника избрать ту или иную версию случившегося. Выбор этой версии — тоже “казус”, и притом заслуживающий не меньшего внимания, чем самое случившееся: как и любой поступок индивида, избранная автором источника позиция может пролить свет на роль в прошлом действий отдельно взятого человека, уяснить которую нам особенно бы хотелось. (Бессметрный).
Выбор человеком конкретной линии своего поведения мог порождать казусы разного типа. В одних “случаях” люди осознанно (или неосознанно) действовали в согласии с принятыми в данной общественной среде правилами, ориентируясь на массовые представления о должном и запретном. Поступки таких людей — это казусы, воплощающие господствующие в обществе стереотипы. Встречались, однако, люди, для которых подобное конформное поведение почему-либо оказывалось невозможным. Одни из них осмеливались пренебрегать обычаями, нарушать законы; другие, наоборот, стремились реализовать в обыденной жизни то, что считалось недостижимым идеалом. (Бессмертный).
Анализ казусов способен раскрыть «культурную уникальность времени», увидеть «то, что особенно как раз для данной эпохи», он «невиданно приближает к тому Другому, которого стремится рассмотреть в прошлом всякий историк». Вписывая казуальный подход в общую тенденцию микроистории с ее «пристрастием к выбору очень небольших исторических объектов: судьба одного конкретного человека, события одного единственного дня, взаимоотношения в одной отдельно взятой деревне на протяжении относительно небольшого периода», Ю. Л. Бессмертный подчеркивал: «Исследование не привлекавших раньше внимания подробностей позволяло увидеть этот объект в принципиально новом свете, рассмотреть за ним иной