Файл: Лекция Лагерная проза в русской литературе 2 половины хх века.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.11.2023
Просмотров: 209
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Матрена была не от мира сего, чуждой ему и его нормам. Иван Денисович — свой в мире ГУЛАГа, он, можно сказать, обжился в нем, досконально изучил его законы, выработал массу приспособлений для выживания: и как улечься на нарах да укутаться, чтоб тепло сохранить подольше, и как сушить обувку у огня, и как не дать обдурить себя при купле табаку. За долгих «восемь лет сидки» он сросся с лагерем («Уж сам он не знал, хотел он воли или нет»). И хотя у Ивана Денисовича сохранились представления о достоинстве (например, «Шухов не был из тех, кто липнет к санчасти»), и не дает он себе опуститься до положения «фитиля», что вылизывает миски, все-таки общая система нравственных координат у него сдвинута, он освоил неписаный кодекс ГУЛАГа, в котором многие вечные истины и общечеловеческие заповеди вывернуты наизнанку: «...Заключенным время не положено, время у них знает начальство»; «Это верно, кряхти да гнись. А упрешься — переломишься»; «Это как положено — один работает, один смотрит»; «Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для дурака делаешь — дай показуху» и т.д.
И в самом деле, только по таким перевернутым правилам и может как-то существовать ГУЛАГ, только на них держится этот антимир. Мало-мальское следование в этом антимире нормам здравого смысла и привычкам нормального человека неминуемо оборачивается чем-то противоположным добру и справедливости.
Ни один из исследователей рассказа Солженицына не прошел мимо той сцены, когда Иван Денисович ведет кладку стены:
И — схватились за топоры. И не видел Шухов ни озера дальнего, где солнце блеснило по снегу, ни как по зоне разбредались из обогревалок работяги — кто ямки долбать, с утра недодолбанные, кто арматуру крепить, кто стропила поднимать на мастерских. Шухов видел только стену свою — от развязки слева, где кладка поднималась ступеньками выше пояса, и направо до угла, где сходилась его стена и Кильгасова. Он указал Сеньке, где тому снимать лед, и сам ретиво рубил его то обухом, то лезвием, так, что брызги льда разлетались вокруг и в морду тоже, работу эту он правил лихо, но вовсе не думая. А думка его и глаза его вычуивали из-подо льда саму стену, наружную фасадную стену ТЭЦ в два шлакоблока. Стену в этом месте прежде клал неизвестный ему каменщик, не разумея или халтуря, а теперь Шухов обвыкал со стеной, как со своей.
Но все же этот дар мастера и умельца, эта рачительность хозяина, не способного дать сгинуть никакому добру, будь то остаток цементного раствора или кусок полотна старой ножовки, — все это работает на ГУЛАГ, служит укреплению его стен, приумножению его богатства, а значит — сохранению его тирании над миллионами таких же Иванов Денисовичей. Так что трудовой энтузиазм Шухова на самом деле несет в себе сильный привкус горечи. Это какой-то трагифарсовый энтузиазм.
Но сам Иван Денисович не сознает абсурда, царящего в окружающем мироустройстве, не отдает себе отчета в ужасе своего существования. Он принял свою искалеченную судьбу как данность и покорно, молча несет свой крест. Как Матрена Васильевна. Но если в рассказе «Матренин двор» терпение героини давалось в житийном свете, обретало значение морального абсолюта, то в «Одном дне...» существование Ивана Денисовича предстает как притерпелость и лишено высокого морального ореола. В самой структуре этого рассказа заложена более сложная, чем в «Матренином дворе», система отсчетов.
Так, в «Матренином дворе» художественный мир выстраивался линейно — по канве жизни героини, цепь эпизодов была «однокачественной», фоном лишь оттенялся передний план. Рассказ же об Иване Денисовиче строится стереоскопично: «весь лагерный мир — одним днем». Эпизоды этого дня не «однокачественны», они поворачивают характер Ивана Денисовича разными, порой даже взаимоисключающими сторонами. А характеры и судьбы других персонажей не подобны и не противоположны Шухову, просто они — другие. В поле зрения Ивана Денисовича входят не только зэки из родной 104-й бригады, но попадают и вроде бы случайные лица.
Заключенный Щ-854 – Шухов пошел на войну, честно воевал, но попал в плен. Из плена ему удалось бежать и чудом пробиться к «своим». «В контрразведке били Шухова много. И расчет был у Шухова простой: не подпишешь – бушлат деревянный (одежда – гроб), подпишешь – хоть поживешь малость. Подписал». По документам он сидит в лагере за измену родине. За то, что выполнял задание фашистов. А какое задание, ни Шухов, ни следователь придумать не смогли.
Иван Денисович давно избавился от иллюзий, он не ощущает себя советским человеком. Начальство лагеря, охранники – это враги, нелюди, с которыми у Шухова нет ничего общего. Шухов, носитель общечеловеческих ценностей, которые не удалось в нем разрушить партийно-классовой идеологии. В лагере это помогает ему выстоять, остаться человеком.
Иван Денисович, притерпевшийся к ГУЛАГу и
принявший гулаговскую систему критериев, так оценивает прожитый день:
Засыпал Шухов, вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.
А читатель, проживший этот день вместе с Иваном Денисовичем, заглянувший во все эти бараки, столовки, БУРы, прошедший сквозь унизительные поверки и шмоны, столкнувшийся со всей сворой малых и больших истязателей, начиная от лейтенанта Волкового и кончая каким-нибудь кухонным придурком, не может не испытать страшного потрясения — как перед смрадной бездной, перед чудовищным, перевернутым миром. И это «почти счастливый день»?! Вот тот убийственный вопрос, вот тот колоссальной силы катарсис, который вызывается столь явным контрастом между самочувствием героя и восприятием читателя.
Автор считает нужным усилить такой катарсис, и он напоследок все-таки вмешивается в повествование: «Таких дней в его лагерной жизни было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных лет три дня лишних набегало».
От этих подчеркнуто нейтральных, констатирующих фраз, которыми завершается рассказ, веет горькой печалью понимания — понимания не только абсурдности, внечеловечности этого времени, черной ГУЛАГовской эпохи, но и понимания вопиющей противоречивости характера «простого советского человека» — доброго, сердечного, работящего, притерпевшегося к аду Ивана Денисовича Шухова.
С повестью в язык народа вошла жуткая лагерная лексика: шизо, кондей, стукач, придурок, полкан и др. Эта лексика адекватна грубой лагерной жизни. В речи Ивана Денисовича и других лагерников занимают большое место пословицы и поговорки, часто оригинальные: «Мороз лют, а бригадир лютей», «Кто кого может, тот того и гложет».
Повесть «Один день Ивана Денисовича» была опубликована во времена «хрущевской оттепели» в 1962 году, вызвала большой резонанс в читательской среде, открыла миру страшную правду о тоталитарном режиме в России. Публикация «Одного дня» на волне хрущёвских разоблачений делает Солженицына известным. Повесть была выдвинута на соискание Ленинской премии, однако противники «оттепели» приложили все усилия, чтобы премия не была вручена.
«Архипелаг ГУЛАГ»
«Архипелаг ГУЛаг» – художественно-историческое произведение Александра Солженицына о репрессиях в СССР в период с 1918 по 1956 годы. Основано на письмах, воспоминаниях и устных рассказах 257заключённых и личном опыте автора.
ГУЛаг – аббревиатура от «Главное управление лагерей».
«Архипелаг ГУЛаг» был написан Солженицыным в СССР тайно в период с 1958 по 1968 год (закончен 2 июня 1968 года), первый том опубликован в Париже в декабре 1973 года. Автор не имел никакого доступа к архивам КГБ. Поэтому он вводит в текст «Архипелага» характерные отрывки из неопубликованных произведений: Шаламова, Гинзбург, – на которые ссылается как на литературный факт. Информацию для этого труда Солженицыну предоставили, как указывалось в первых изданиях, 227 человек. В издании 2007 года (Екатеринбург, издательство УФактория) впервые раскрыт список «свидетелей архипелага, чьи рассказы, письма, мемуары и поправки использованы при создании этой книги», включающий 257 имён.
Некоторые фрагменты текста были написаны знакомыми Солженицына.
В 1970 году Солженицын был удостоен Нобелевской премии в области литературы. Формулировка Нобелевского комитета: «За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы писателя современной эпохи».
Для получения премии Солженицына не выпустили из страны. Начинается травля, которая всё более нарастает. В 1972 году Солженицын при помощи Вадима Андреева, сына Леонида Андреева, переправляет за рубеж «Архипелаг ГУЛаг». Возле квартиры Солженицына в это время дежурила машина с сотрудниками КГБ, телефоны прослушивались, на улицу выходить было опасно. Не зная, чем всё закончится, своему адвокату в Швейцарию Солженицын передаёт поручение «опубликовать роман в случае моей неожиданной смерти».
23 августа 1973 года автор дал большое интервью иностранным корреспондентам. В тот же день КГБ задержал одну из помощниц писателя Елизавету Воронянскую из Ленинграда. В ходе допроса её вынудили выдать местонахождение одного экземпляра рукописи «Архипелага ГУЛаг». Вернувшись домой, она повесилась. «Архипелаг» попадает в руки КГБ. Солженицына это крайне тревожило: книга начинается с перечня фамилий и имён людей, материалы которых о заключении в лагерях он использовал. Для того, чтобы обезопасить этих людей, он печатает книгу в других странах мира.
Постепенно произведение было опубликовано более чем в 30 странах. Под влиянием международного резонанса, надеялся Солженицын, не осмелятся учинить открытую расправу.