Файл: Лекция Лагерная проза в русской литературе 2 половины хх века.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.11.2023
Просмотров: 208
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
.
Весной 1946 года Шаламов в очередной раз заболел — он попал в больницу с подозрением на дизентерию. После выздоровления лагерный врач Андрей Пантюхов устроил его санитаром в местную больницу, а затем направил на курсы фельдшеров. Позднее Шаламов вспоминал: «Хотя мне было под сорок лет, я занимался на пределе сил, и физических, и душевных». После курсов писатель работал фельдшером в поселках Дебин и Ключ Дусканья.
В конце 1940-х Шаламов вернулся к литературному творчеству — писал стихотворения, которые позднее вошли в цикл «Колымские тетради». В 1951 году срок его заключения закончился, но вернуться в Москву Шаламов не мог — у него не было денег. Еще несколько лет он жил и работал фельдшером на Дальнем Востоке.
В начале 1950-х через знакомых Шаламов отправил в Москву свои стихи Борису Пастернаку. Поэт писал: «Я никогда не верну Вам синей тетрадки. <…> Пусть лежит у меня рядом со старым томиком алконостовского [Издательства «Алконост» — Прим. ред] Блока». Между писателями началась переписка. Пастернак рекомендовал Шаламову возвращаться в Москву и отправлять стихотворения, среди которых были «Камея», «Серый камень», «Приснись мне так, как раньше…» и другие.
Камея
На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.
Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.
В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин
Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.
Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой.
И, чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.
1951
В 1953 году Шаламов смог вернуться в Москву. Он начал работать над своим сборником «Колымские рассказы». Вскоре писатель устроился внештатным корреспондентом в журнал «Москва», где публиковал тексты об искусстве и культуре. Стихи Шаламова этих лет печатали в журналах «Знамя» и «Юность». В эти же годы писатель познакомился и начал общаться с Александром Солженицыным, Ольгой Ивинской, Надеждой Мандельштам. Однако его отношения с Солженицыным не заладились. В переписке писатели негативно отзывались о творчестве друг друга, а у Шаламова даже была целая тетрадь, в которой он критиковал Солженицына.
В 1960-х в СССР печатали отдельные рассказы Шаламова о Колыме. В издательстве «Советский писатель» выходили его поэтические сборники «Огниво», «Шелест листьев» и «Дорога и судьба». Рецензии на них писали известные критики и писатели — Борис Слуцкий, Вера Инбер, Георгий Адамович.
В конце 1960-х Варлам Шаламов работал над автобиографической повестью о детстве «Четвертая Вологда» и антироманом — крупным модернистским прозаическим произведением — «Вишера» о первом заключении в исправительно-трудовом лагере. Продолжал Шаламов писать и «Колымские рассказы». Окончательно он завершил цикл к 1972 году. Рассказы принесли писателю известность и в СССР, и за границей, о них положительно отзывались советские и иностранные критики, которые отмечали достоверность и точность Шаламова в описании лагерной жизни. В этом же году Шаламова приняли в Союз писателей СССР.
Правда, вскоре отношения с писателями, знакомыми и друзьями испортились. Шаламов опубликовал открытое письмо в «Литературной газете», в котором обвинял эмигрантские издания «Посев» и «Новый журнал» в публикации «Колымских рассказов».
«Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков — по рассказу-два в номере — имеет целью создать у читателя впечатление, что я — их постоянный сотрудник <…> Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, её народу, её литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя <…> Ни один уважающий себя советский писатель не уронит своего достоинства, не запятнает чести публикацией в этом зловонном антисоветском листке своих произведений. Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся!»
Варлам Шаламов, письмо в редакцию «Литературной газеты», 15 февраля 1972 года
Многие посчитали, что письмо в «Литературную газету» он написал под влиянием сотрудников КГБ. Переводчица Лилианна Лунгина вспоминала: «Жизнь наложила на него страшную печать, исказила лицо, он был весь в морщинах, у него был тяжелый, страшный взгляд. Это был абсолютно раздавленный системой человек». С Шаламовым перестали общаться писатели, с которыми он поддерживал отношения много лет. Сам Шаламов утверждал, что ему надоела «беспрерывная спекуляция его именем», а публикации в эмигрантских изданиях были сделаны без его согласия.
Во второй половине 1970-х он тяжело болел и жил в Доме инвалидов и престарелых Литературного фонда в Москве. За рубежом в это же время продолжали публиковать произведения писателя: в 1978 году в Лондоне отдельным изданием без разрешения автора вышли «Колымские рассказы». В последние годы жизни Шаламов почти не мог двигаться, однако продолжал сочинять стихи. В 1982 году, во время перевода из Дома инвалидов в Психоневрологический интернат, Шаламов тяжело простудился. Он умер 17 января 1982 года. Похоронили писателя на Кунцевском кладбище в Москве.
«Колымские рассказы». Шаламов не умер в лагере, чтобы создать впечатляющий по силе психологического воздействия своеобразный колымский эпос, рассказать беспощадную правду о жизни – «не жизни» – «антижизни» людей в лагерях. Основная тема рассказов: человек в нечеловеческих условиях. Автор воссоздает атмосферу безысходности, морального и физического тупика, в котором на долгие годы оказываются люди, состояние которых приближается к состоянию «зачеловеческому». «Ад на земле» может в любой момент поглотить человека. Лагерь отнимает у людей все: их образование, опыт, связи с нормальной жизнью, принципы и моральные ценности. Здесь они больше не нужны. Шаламов пишет: «Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел – лучше ему умереть». Как мы видим,Шаламов открыто полемизирует с Солженицыным, который в конце ХХ века являлся эталоном лагерной прозы. Солженицын благодарил судьбу за свой тюремно-лагерный опыт: «
Я — достаточно там сидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно: — благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!»
Тон повествователя спокоен, автор знает все о лагерях, все помнит, лишен малейших иллюзий. Шаламов утверждает, что нет такой меры, чтобы измерить страдания миллионов людей. То, о чем рассказывает автор, кажется вообще невозможным, но мы слышим объективный голос свидетеля. Он повествует о быте лагерников, об их рабском труде, борьбе за пайку хлеба, болезнях, смертях, расстрелах. Его жестокая правда лишена гнева и бессильного разоблачительства, уже нет сил возмущаться, чувства умерли.
Лагерь, по мнению Шаламова, – это хорошо организованная государственная преступность. Все социальные и моральные категории умышленно заменены на противоположные. Добро и зло для лагеря – наивные понятия. Шаламов пишет о людях «не бывших, не умевших и не ставших героями». В слове «героизм» есть оттенок парадности, блеска, кратковременности поступка, а каким словом определить многолетнюю пытку людей в лагерях, еще не придумали.
Творчество Шаламова стало не только документальным свидетельством огромной силы, но и фактом философского осмысления целой эпохи, общего лагеря: тоталитарной системы.
«Колымские рассказы» - это поиски нового выражения, а тем самым и нового содержания. Новая, необычная форма для фиксации исключительного состояния, исключительных обстоятельств, которые, оказывается, могут быть и в истории, и в человеческой душе. Право на фиксацию этого исключительного опыта, этого исключительного нравственного состояния могут иметь лишь люди, имеющие личный опыт.
«Колымские рассказы» — фиксация исключительного в состоянии исключительности. Не документальная проза, а проза, пережитая как документ, без искажений «Записок из Мёртвого дома». Достоверность протокола, очерка, подведённая к высшей степени художественности, — так я сам понимаю свою работу. В «Колымских рассказах» нет ничего от реализма, романтизма, модернизма. «Колымски е рассказы» — вне искусства, и всё же они обладают художественной и документальной силой одновременно» (Шаламов «О моей прозе»).
5. Концепция «Новой прозы» В. Шаламова
Свои художественные принципы Шаламов изложил в статье «О прозе» (1965). По его словам, XX в., век окончательного «крушения гуманизма», породивший Освенцим, Хиросиму и ГУЛАГ, сделал анахронизмом литературные формы предшествующих столетий, особенно роман с его описательностью, дидактичностью, вымышленными сюжетами и героями. «
Роман умер, — писал Шаламов. — И никакая сила в мире не воскресит эту литературную форму. Людям, прошедшим революции, войны, концентрационные лагеря, нет дела до романа». На смену архаичным в контексте новой реальности литературным формам, на смену описательной «беллетристике», по мысли Шаламова, должна прийти «новая проза» — не вымысел, а подлинная, с документальной точностью отраженная реальность, свидетельство очевидца: «...само событие... а не его описание. То есть — документ, прямое участие автора в событиях жизни». Новая проза исключает всякую «литературность», назидательность, любые искусственные «украшательства» и, напротив, предполагает афористичность стиля, строгую, максимально объективированную манеру повествования, простоту и естественность интонации, точность детали, сюжетную завершенность.
Говоря о новой прозе, Шаламов имел в виду и свои «Колымские рассказы». Они построены на документальной основе, опираются на многолетний лагерный опыт автора, воссоздают подлинные обстоятельства лагерного бытия. Главный герой, в котором угадывается сам автор, носит разные имена — Андреев, Голубев, Крист, Сазонов, но чаще он выступает в роли безымянного рассказчика — свидетеля или участника происходящих событий. Рисуя лагерную жизнь, Шаламов стремится не только к фактографической достоверности, но и к точности выражения чувств, психологии персонажей. Автор «Колымских рассказов» говорил, что его задача — добиться, чтобы читатель, поверив в реальность изображаемого, отнесся к прочитанному не как к информации, дающей пищу для ума, а как к тому, что вызывает сердечное сопереживание.
«Если меня спрашивают, что я пишу, я отвечаю: Я не пишу воспоминаний. Никаких воспоминаний в «Колымских рассказах» нет. Я не пишу и рассказов, вернее, стараюсь написать не рассказ, а то, что было бы не литературой. Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».
Шаламов очень точно обозначил желаемый им статус своего писательства, когда назвал его «уникальным феноменом нелитературной литературы».
Весной 1946 года Шаламов в очередной раз заболел — он попал в больницу с подозрением на дизентерию. После выздоровления лагерный врач Андрей Пантюхов устроил его санитаром в местную больницу, а затем направил на курсы фельдшеров. Позднее Шаламов вспоминал: «Хотя мне было под сорок лет, я занимался на пределе сил, и физических, и душевных». После курсов писатель работал фельдшером в поселках Дебин и Ключ Дусканья.
В конце 1940-х Шаламов вернулся к литературному творчеству — писал стихотворения, которые позднее вошли в цикл «Колымские тетради». В 1951 году срок его заключения закончился, но вернуться в Москву Шаламов не мог — у него не было денег. Еще несколько лет он жил и работал фельдшером на Дальнем Востоке.
В начале 1950-х через знакомых Шаламов отправил в Москву свои стихи Борису Пастернаку. Поэт писал: «Я никогда не верну Вам синей тетрадки. <…> Пусть лежит у меня рядом со старым томиком алконостовского [Издательства «Алконост» — Прим. ред] Блока». Между писателями началась переписка. Пастернак рекомендовал Шаламову возвращаться в Москву и отправлять стихотворения, среди которых были «Камея», «Серый камень», «Приснись мне так, как раньше…» и другие.
Камея
На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.
Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.
В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин
Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.
Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой.
И, чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.
1951
В 1953 году Шаламов смог вернуться в Москву. Он начал работать над своим сборником «Колымские рассказы». Вскоре писатель устроился внештатным корреспондентом в журнал «Москва», где публиковал тексты об искусстве и культуре. Стихи Шаламова этих лет печатали в журналах «Знамя» и «Юность». В эти же годы писатель познакомился и начал общаться с Александром Солженицыным, Ольгой Ивинской, Надеждой Мандельштам. Однако его отношения с Солженицыным не заладились. В переписке писатели негативно отзывались о творчестве друг друга, а у Шаламова даже была целая тетрадь, в которой он критиковал Солженицына.
В 1960-х в СССР печатали отдельные рассказы Шаламова о Колыме. В издательстве «Советский писатель» выходили его поэтические сборники «Огниво», «Шелест листьев» и «Дорога и судьба». Рецензии на них писали известные критики и писатели — Борис Слуцкий, Вера Инбер, Георгий Адамович.
В конце 1960-х Варлам Шаламов работал над автобиографической повестью о детстве «Четвертая Вологда» и антироманом — крупным модернистским прозаическим произведением — «Вишера» о первом заключении в исправительно-трудовом лагере. Продолжал Шаламов писать и «Колымские рассказы». Окончательно он завершил цикл к 1972 году. Рассказы принесли писателю известность и в СССР, и за границей, о них положительно отзывались советские и иностранные критики, которые отмечали достоверность и точность Шаламова в описании лагерной жизни. В этом же году Шаламова приняли в Союз писателей СССР.
Правда, вскоре отношения с писателями, знакомыми и друзьями испортились. Шаламов опубликовал открытое письмо в «Литературной газете», в котором обвинял эмигрантские издания «Посев» и «Новый журнал» в публикации «Колымских рассказов».
«Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков — по рассказу-два в номере — имеет целью создать у читателя впечатление, что я — их постоянный сотрудник <…> Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, её народу, её литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя <…> Ни один уважающий себя советский писатель не уронит своего достоинства, не запятнает чести публикацией в этом зловонном антисоветском листке своих произведений. Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся!»
Варлам Шаламов, письмо в редакцию «Литературной газеты», 15 февраля 1972 года
Многие посчитали, что письмо в «Литературную газету» он написал под влиянием сотрудников КГБ. Переводчица Лилианна Лунгина вспоминала: «Жизнь наложила на него страшную печать, исказила лицо, он был весь в морщинах, у него был тяжелый, страшный взгляд. Это был абсолютно раздавленный системой человек». С Шаламовым перестали общаться писатели, с которыми он поддерживал отношения много лет. Сам Шаламов утверждал, что ему надоела «беспрерывная спекуляция его именем», а публикации в эмигрантских изданиях были сделаны без его согласия.
Во второй половине 1970-х он тяжело болел и жил в Доме инвалидов и престарелых Литературного фонда в Москве. За рубежом в это же время продолжали публиковать произведения писателя: в 1978 году в Лондоне отдельным изданием без разрешения автора вышли «Колымские рассказы». В последние годы жизни Шаламов почти не мог двигаться, однако продолжал сочинять стихи. В 1982 году, во время перевода из Дома инвалидов в Психоневрологический интернат, Шаламов тяжело простудился. Он умер 17 января 1982 года. Похоронили писателя на Кунцевском кладбище в Москве.
«Колымские рассказы». Шаламов не умер в лагере, чтобы создать впечатляющий по силе психологического воздействия своеобразный колымский эпос, рассказать беспощадную правду о жизни – «не жизни» – «антижизни» людей в лагерях. Основная тема рассказов: человек в нечеловеческих условиях. Автор воссоздает атмосферу безысходности, морального и физического тупика, в котором на долгие годы оказываются люди, состояние которых приближается к состоянию «зачеловеческому». «Ад на земле» может в любой момент поглотить человека. Лагерь отнимает у людей все: их образование, опыт, связи с нормальной жизнью, принципы и моральные ценности. Здесь они больше не нужны. Шаламов пишет: «Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел – лучше ему умереть». Как мы видим,Шаламов открыто полемизирует с Солженицыным, который в конце ХХ века являлся эталоном лагерной прозы. Солженицын благодарил судьбу за свой тюремно-лагерный опыт: «
Я — достаточно там сидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно: — благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!»
Тон повествователя спокоен, автор знает все о лагерях, все помнит, лишен малейших иллюзий. Шаламов утверждает, что нет такой меры, чтобы измерить страдания миллионов людей. То, о чем рассказывает автор, кажется вообще невозможным, но мы слышим объективный голос свидетеля. Он повествует о быте лагерников, об их рабском труде, борьбе за пайку хлеба, болезнях, смертях, расстрелах. Его жестокая правда лишена гнева и бессильного разоблачительства, уже нет сил возмущаться, чувства умерли.
Лагерь, по мнению Шаламова, – это хорошо организованная государственная преступность. Все социальные и моральные категории умышленно заменены на противоположные. Добро и зло для лагеря – наивные понятия. Шаламов пишет о людях «не бывших, не умевших и не ставших героями». В слове «героизм» есть оттенок парадности, блеска, кратковременности поступка, а каким словом определить многолетнюю пытку людей в лагерях, еще не придумали.
Творчество Шаламова стало не только документальным свидетельством огромной силы, но и фактом философского осмысления целой эпохи, общего лагеря: тоталитарной системы.
«Колымские рассказы» - это поиски нового выражения, а тем самым и нового содержания. Новая, необычная форма для фиксации исключительного состояния, исключительных обстоятельств, которые, оказывается, могут быть и в истории, и в человеческой душе. Право на фиксацию этого исключительного опыта, этого исключительного нравственного состояния могут иметь лишь люди, имеющие личный опыт.
«Колымские рассказы» — фиксация исключительного в состоянии исключительности. Не документальная проза, а проза, пережитая как документ, без искажений «Записок из Мёртвого дома». Достоверность протокола, очерка, подведённая к высшей степени художественности, — так я сам понимаю свою работу. В «Колымских рассказах» нет ничего от реализма, романтизма, модернизма. «Колымски е рассказы» — вне искусства, и всё же они обладают художественной и документальной силой одновременно» (Шаламов «О моей прозе»).
5. Концепция «Новой прозы» В. Шаламова
Свои художественные принципы Шаламов изложил в статье «О прозе» (1965). По его словам, XX в., век окончательного «крушения гуманизма», породивший Освенцим, Хиросиму и ГУЛАГ, сделал анахронизмом литературные формы предшествующих столетий, особенно роман с его описательностью, дидактичностью, вымышленными сюжетами и героями. «
Роман умер, — писал Шаламов. — И никакая сила в мире не воскресит эту литературную форму. Людям, прошедшим революции, войны, концентрационные лагеря, нет дела до романа». На смену архаичным в контексте новой реальности литературным формам, на смену описательной «беллетристике», по мысли Шаламова, должна прийти «новая проза» — не вымысел, а подлинная, с документальной точностью отраженная реальность, свидетельство очевидца: «...само событие... а не его описание. То есть — документ, прямое участие автора в событиях жизни». Новая проза исключает всякую «литературность», назидательность, любые искусственные «украшательства» и, напротив, предполагает афористичность стиля, строгую, максимально объективированную манеру повествования, простоту и естественность интонации, точность детали, сюжетную завершенность.
Говоря о новой прозе, Шаламов имел в виду и свои «Колымские рассказы». Они построены на документальной основе, опираются на многолетний лагерный опыт автора, воссоздают подлинные обстоятельства лагерного бытия. Главный герой, в котором угадывается сам автор, носит разные имена — Андреев, Голубев, Крист, Сазонов, но чаще он выступает в роли безымянного рассказчика — свидетеля или участника происходящих событий. Рисуя лагерную жизнь, Шаламов стремится не только к фактографической достоверности, но и к точности выражения чувств, психологии персонажей. Автор «Колымских рассказов» говорил, что его задача — добиться, чтобы читатель, поверив в реальность изображаемого, отнесся к прочитанному не как к информации, дающей пищу для ума, а как к тому, что вызывает сердечное сопереживание.
«Если меня спрашивают, что я пишу, я отвечаю: Я не пишу воспоминаний. Никаких воспоминаний в «Колымских рассказах» нет. Я не пишу и рассказов, вернее, стараюсь написать не рассказ, а то, что было бы не литературой. Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».
Шаламов очень точно обозначил желаемый им статус своего писательства, когда назвал его «уникальным феноменом нелитературной литературы».