Файл: Горестная повесть о счастливой любви (народная драма времён Гулага).doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.12.2023
Просмотров: 100
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Е р ш о в а. Да, невесёлая «политграмота»!.. Но вот ведь закавыка: уберут они свои лагеря, а куда ж тогда «врагов народа» будут девать?! Вот и «перерабатывают» эти нелюди нас - в лагерную пыль и штабеля леса…
У л ь я н а (тихо, но твёрдо). Спастись удастся только тем, кому помогает Господь!.. (Крестится). Господи, помилуй!..
Н и к о л а й. Истину глаголешь, Ульяна! Я вот, битый фраер, а – с Божьей помощью - познал здесь, в лагере, пожалуй, самый счастливый день в моей жизни...
Е р ш о в а. А вот это уже совсем интересно!.. Что ж такое приключилось-то с вами – необыкновенное?..
Н и к о л а й. А вот послушайте!.. Пригнали к нам сюда – не так давно – этап. Большинство - женщины. Все - молодые-молодые, наверное, многим и двадцати нет. «Бандеровки» - с Западной Украины, «хохлушки». И среди них - одна красавица: коса у неё - до пят, и лет ей - от силы шестнадцать… И вот она так ревёт, так убивается... Сердце у меня ёкнуло, подошёл ближе, спрашиваю... А собралось тут зеков человек двести: и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом… «Чего это девка-то так ревёт?» Кто-то мне отвечает - из ихних же, вновь прибывших: «Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за всё сразу хлеб и выдали. А она поберегла, не ела — день, что ли, какой постный был у неё. А паёк-то этот, который за три дня, — и украли, выхватили как-то у неё. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже всё съели»… А у меня в бараке была - заначка не заначка, а паёк на день — буханка хлеба!.. Ну, я - бегом в барак... Какой хлеб, сами знаете, но всё же - хлеб… Беру - и бегом же назад. Несу этот хлеб и девчонке даю, а она мне: «Hи, не треба!.. Я чести своей за хлиб не продаю!»…
Е р ш о в а. И что – не взяла?
Н и к о л а й. Не взяла!.. Вот тогда я и подумал: «Да Господи! Какая же это честь такая, что человек за неё умереть готов?..» До того и не знал, а в тот день узнал, что это - девичьей честью называется!..
Е р ш о в а. Ну а дальше?
Н и к о л а й. Сунул я этот кусок ей под мышку - и бегом за зону, в лес!.. Я тогда «бесконвойником» уже был… В кусты забрался, встал на коленки... И такие были слёзы у меня!.. Нет, не горькие, а радостные… Вот, думаю, Господь и скажет: «Голоден ты был, Никола, а Меня накормил. — Когда, Господи? — Да вот через ту девочку-то - «бандеровку». Ведь это ты Меня накормил, Никола!»… Вот это был, есть и, думаю, останется до последнего дыхания моего - самый счастливый день в моей жизни…
Общее молчание.
П ё т р. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!..» А я вот недавно пережил один из своих самых чёрных дней… Зашёл как-то к своему земляку – в санчасть… Ну, вы его знаете: лепила местный… (
Е р ш о в о й). Это врачей здесь так называют… Так вот, значит, захожу в санчасть, а «земеля»-хирург – на приёме. Ну, санитар принёс мне (чтоб не скучал) больничный обед – особый, «привилегированный»… Есть я не хотел, но и обед глупо как-то отсылать назад - на кухню… А за окном подметает лагерный двор какая-то девчушка, совсем девочка. Светленькая, в выцветшем, застиранном платьице - из лагерной бумазеи… Что-то в ней такое - деревенски-уютное, домашнее… Я подозвал её, спросил, что она делает здесь – в зоне? Ответила. Оказалось: зечка-малолетка, из Ленинградского этапа. На ошкуровке брёвен занозила палец: он распух, его резали, она уже несколько дней освобождена... Ну, я и говорю ей: «Садись к столу - ешь!»… Согласилась… Ела тихо, опрятно, «воспитанно»… Аккуратно сложила на деревянный поднос посуду… А затем… (Замолкает – у него перехватывает горло).
У л ь я н а. Что с тобой? Плохо тебе?
П ё т р. Да ничего – пустяки… Ну вот… Потом – поднимает платье, стягивает с себя трусики и, держа их в руке, поворачивает ко мне лицо своё неулыбчивое… «Мне лечь - или как?» — спрашивает… А потом - не понимая или испугавшись того, что со мной происходит, - так же, без улыбки, как бы оправдываясь, говорит: «Меня ведь без этого не кормят...»…
Н и к о л а й. И что?
П ё т р. И убежала… И сейчас - каждый раз, когда вспоминаю эту девочку, лицо её нахмуренное, усталые и покорные глаза – ком к горлу подступает... Многое в жизни повидал… Смерти не раз в лицо глядел… И обо многом могу вспоминать… Без всяких усилий… Обо всём - кроме этого… (Н и к о л а ю). А ты говоришь: «девичья честь»!..
Вновь – общая пауза.
«С и н ь о р». Ну, развели тут нюни интеллигентские!.. Ага!.. А про «блатных» вы забыли? Им что – тоже по Божьим законам жить прикажете?! Так они вам на это скажут: «А ху-ху – не хо-хо?!»… У них – свои законы, и главная заповедь среди них: «Умри сегодня ты, а я - подожду до завтра!»…
Е р ш о в а (перебивая). Давайте не будем о мерзком!.. Тошнит уже от него!.. (Н и к о л а ю). Вот мне тут – случайно – довелось посмотреть… «Лесоповал» - это же непридуманный ад! Вальщики - по пояс в снегу, по бурелому, зимой - на морозе, летом – под дождём и в болотной грязи… Да эти тяжеленные электропилы: руки от них отламываются и отпадают… Кое-где до сих пор и трелюют ведь вручную: вытаскивают – втроём-вчетвером - брёвна с делянок к дорогам (лежнёвкам – как вы сказали)… О лошадях здесь заботятся больше, чем о людях…
Н и к о л а й. Да уж - не зря же говорят: «зелёный расстрел»… Даже самых крепких мужиков ненадолго хватает… Вот потому-то «свежие посадки» и нужны. Лагерь же как монстр ненасытный – всё время «новой пищи» требует…
У л ь я н а. А у нас некоторым уголовницам («жучкам») даже нравится здесь. Работают-то они «другим местом»… С месяц назад идём с работы, на двери столовой - листок. На нём - синим карандашом и кривыми буквами - нацарапано: «Долой савецкую власть! Долой Сталин!»… Мы, конечно, обомлели все… И вдруг из столовой выбегает наша повариха - латышка Ирма. Кричит: «Какой ужас! Это - девчонка Люська. Я видель, как она бежаль с этим - от барак…». А Люська эта - обезбашенная воровка: лет семнадцати, с фарфоровым личиком, голубыми глазками и соломенными кудряшками…
«С и н ь о р» (перебивая). Ништяк красотка!.. Адресок не дашь?..
Все смеются.
У л ь я н а (недовольно). И не смешно нисколько!.. Ну и вот – вызывает её, Люську, начальник зоны. И она охотно сознаётся, что сделала это нарочно… Срок у неё кончается, а на «воле» жить негде, родных нет… Так решила она ещё годика два перекантоваться в лагере…
Е р ш о в а (в ужасе). Боже мой! Эти люди просто не хотят свободы?.. Но почему?! Ведь ты же, Господи, создал их свободными!..
«С и н ь о р». А они про это и знать – не ведают, да и знать не желают… (У л ь я н е). Ну и что же в оконцовке-то – с этой Люськой?
У л ь я н а. Да отправили дуру в тюрьму (на Центральный лагпункт), а там всыпали ей новый «червонец», но уже по 58-ой статье – как «контре»… Уж как она ни рыдала на суде, как ни умоляла о «прощении» - не помогло!..
П ё т р. Ну а как же? «Врагам народа» - никакой пощады!..
Е р ш о в а. Прости им всем, Господи, ибо не ведают, что творят!..
«С и н ь о р». На Бога-то надейся, да и сам-то не плошай!..
Н и к о л а й. Ладно – мы к концерту-то готовиться будем? А то ведь скоро уж и начальство завалится, а показать-то нам ему пока нечего… (Берёт гитару, к У л ь я н е). Ну и каков я с гитарой? Тоже - хорош? Или – как?
У л ь я н а (смеётся). Да вот так: подлецу - всё к лицу!..
Н и к о л а й. Ну-ну: замнём – для ясности!..
Н и к о л а й напевает первый куплет какого-то русского романса.
Вариант: «Выхожу один я на дорогу» (М.Лермонтов – Е.Шашина).
Н и к о л а й (гордо). Между делом, этот романс научил меня петь сам Поль Марсель!..
Е р ш о в а. Я тоже знаю этот лирический шедевр. Его очень любил исполнять несравненный Вадим Козин…
«С и н ь о р» (насмешливо). Угу: до того как его посадили...
Е р ш о в а. Да, тоже сидит где-то… Говорят – на Дальнем Востоке… (
Н и к о л а ю). А с Полем Марселем мы тоже пересекались - на концертах. Он что - здесь сидел?
Н и к о л а й. Ага! И здесь же освободился – по «актировке», сказывают. Падучей начал страдать: приступы замучили… Здесь же, кстати, жену себе нашёл – гражданскую. Галей, вроде, звали. Тоже – зечка: за «политику» посадили – вместе с матерью… Кантовалась на «швейке» - бухгалтером, кажись… Дочка у них с Полем народилась – в местной больничке… А Поль заведовал музчастью в нашем лагерном театре - на Центральном лагпункте… Такие, говорят, оперетты заворачивал - пальчики оближешь: «Сильва», «Марица», «Роз-Мари», «Цыганский барон»!..
Е р ш о в а. Я слышала: сейчас он - в Ленинграде, руководит оркестром в тамошнем цирке. А устроил его туда, якобы, сам Шостакович – однокашник по консерватории. Рассказывают, они в молодости даже халтурили вместе: тапёрами в кинотеатрах – «озвучивали» игрой на пианино немые фильмы…
Н и к о л а й продолжает напевать – со второго куплета романса.
Остальные «бригадники» приступают к репетиции своих концертных номеров.
Вариант: коллективная читка-инсценировка фрагмента тюремного «рóмана» - в переводе на «феню» Л.Н. Гумилёва.
Исполнители (попеременно): П ё т р, Е р ш о в а, Н и к о л а й, У л ь я н а.
Свет медленно гаснет.
Конец первой сцены.
Сцена 2.
Освобождение
Лето 1956 года.
Снова – площадь в лагерной зоне.
С одной стороны - барак, с другой – здание, на котором вывеска - «КВЧ».
У выхода из КВЧ – «культбригадники» в полном составе: наблюдают за происходящим.
У барака - колонна зеков, человек двадцать-тридцать: все - в лагерных робах, «чунях» (или «ЧТЗ» - ботинках на авторезине), прокопчённые солнцем, какие-то «замусоленные», но с виду – оживлённые, даже весёлые.
Здесь же капитан Л е д е н ц о в, лагерные надзиратели и охранники.
Л е д е н ц о в (повелительно и громко). Слушай мою команду! Идём в строю! Не растягиваться! Не разговаривать! Шаг влево, шаг вправо - считаются побегом! Конвой стреляет без предупреждения! Ша-а-гом – ма-арш!..
Колонна зеков медленно движется через площадь - к выходу из лагпункта.
По бокам колонны - конвоиры с винтовками, две овчарки, а вдоль неё снуёт с пистолетом в руке Л е д е н ц о в.
Во главе колонны - три зека-музыканта, инструменты у них – «с бору по сосенке»: баян, труба, барабан.
Оркестрик играет фальшиво, но с воодушевлением:
«Нас утро встречает прохладой…».
П ё т р (Н и к о л а ю, удивлённо). Куда это их повели? Воскресенье же – выходной, вроде!..
Н и к о л а й. А нынче, чтоб ты знал, земеля, - большой праздник: «ежегодный слёт передовиков-стахановцев» - на Центральном посёлке, в Доме культуры лагеря!..
П ё т р. Так туда же – восемь километров, и с гаком!..
Н и к о л а й. Ништяк – дойдут! Видишь - какие они все счастливые да весёлые?..
П ё т р. А чего уж тут веселиться-то? И - чему?
Н и к о л а й. Ну, брат, ты что - совсем отупел в своей школе, да?! Да ведь и с «мужских» и с «женских» зон мужики и бабы жилы рвут, чтоб на этот слёт попасть… Там ведь как всё устроено? На сцене, как полагается, – речи, концерт, в фойе – буфет… А по всем углам и закоулкам – могучая идёт… Хм… (отворачиваясь от женщин, вполголоса) – случка!.. (В полный голос, расшаркиваясь перед женщинами). Одним словом – любовь!.. Мужикам этого и надо: они весь год о том мечтали… Да и бабам тоже хорошо: глядишь, забеременеют, а там и сроки скостят, и от тяжёлых работ освободят… Есть, правда, неувязочка: мужиков, как обычно, раз в десять больше, чем баб… Так что - сам понимаешь, что там творится: Содом и Гоморра местного разлива!..
П ё т р. Конец света!..
Н и к о л а й. Да тьфу на тебя! Мораль тут разводишь!.. А ты про «колымские трамваи» слыхал что-нибудь?.. А про «чекистскую рулетку» в бабских зонах?.. Про любовь лагерную не рóманы – былины слагать надо…
«С и н ь о р»: Ой-ой-ой: можно подумать!.. Да всё проще гораздо – и омерзительнее… Со мной вот тут в «кандее» один «блатарь» мантулился, и решил как-то своими «подвигами» поделиться… Так вот: попал он в Сибири на женский прииск -многолюдный, с тяжелой «каменной» работой, с голодухой… А он базарит: «Славно пожил зиму»… Там, говорит, любую бабу бери – и всего лишь за хлеб, «за паечку». А обычай, уговор такой был: отдаёшь пайку ей в руки - ешь! И пока ты с ней, должна она эту паечку съесть, а что не успеет - отбираешь обратно… Ну, говорит, с утречка паечку эту получаешь - и в снег её! Заморозишь её, родимую, а много ли баба угрызет замороженного-то хлебушка?!... За одну пайку трёх баб можно было поиметь… Вот тебе – и вся любовь!..
Н и к о л а й. А я вот другое видел. На пересылке… Вообразите - расставание с подругой… Навсегда!.. Тут не то чтоб «дан приказ ему на Запад, ей - в другую сторону»... Да нет: по Северам разметают - оставь надежду… И вот, представьте - неувязочка: что-то там спуталось, не сошлось - зеки и зечки хлынули изо всех дверей на огромный двор… И мигнуть-то не мигнул я, а уж и очутился в каком-то зековском круге: все с мешками - у кого в руках