Добавлен: 28.03.2023
Просмотров: 157
Скачиваний: 1
Следует заметить, что применение правовых презумпций (в том числе, прямо не поименованных в законодательстве) в большинстве случаев не вызывает споров в судебной практике, в отличие, например, от аналогии закона. В данном случае речь не идет о законодательно установленных условиях применения аналогии. Одним из острых вопросов аналогии является ее применение в случае, если законодательство прямо не устанавливает возможность ее использования при рассмотрении тех или иных правоотношений. По общему правилу, отсутствие в законодательстве норм о возможности применения аналогии в правоотношениях, урегулированных таким законодательством, не препятствует использованию аналогии для разрешения спора, вытекающего из данных правоотноше- ний^^. Однако на практике возникает вопрос о возможности применения аналогии в законодательстве о банкротстве, поскольку Закон о банкротстве не содержит положений о возможности ее использования вообще. Ярким примером является ситуация, в которой учредитель (участник) должника намеревается удовлетворить требования всех его кредиторов в рамках процедуры наблюдения. Законом о банкротстве предусмотрена возможность для данного лица погасить только требования по обязательным платежам (ст. 71.1 Закона о банкротстве), в то время как в процедуре внешнего управления и конкурсного производства учредитель (участник) должника вправе исполнить за него обязательства перед всеми кредиторами (ст. 113, 125, 129.1 Закона о банкротстве).
В связи с отсутствием указания на возможность применения аналогии закона в судебной практике сложилось два прямо противоположных друг другу подхода в отношении вышеописанной ситуации. Согласно первому подходу правила ст. 113 Закона о банкротстве могут быть применены в процедуре наблюдения по аналогии закона в совокупности с положениями ст. 313 ГК РФ, применяемой с учетом специфики, определенной Законом о банкротстве. Второй подход предполагает, что правила ст. 113 Закона о банкротстве не подлежат применению в процедуре наблюдения, поскольку законодатель специально указал на возможность погашения в указанной процедуре только задолженности по обязательным платежам, а применение аналогии закона не предусмотрено в Законе о бaнкpoтcтвe. Поэтому порой применение аналогии закона не является для судов столь очевидным вариантом разрешения прямо неурегулированного законодательством случая.
Тем не менее, следует оговориться, что при использовании правовой презумпции в качестве средства для преодоления пробела в законодательстве для суда должно быть очевидным как наличие данной правовой презумпции, так и наличие пробела в законодательстве, который необходимо преодолеть. Однако, как было показано выше, формальное применение законодательства в некоторых случаях позволяет констатировать отсутствие пробела. Таким образом, по нашему мнению, правовые презумпции могут быть использованы в качестве эффективных средств преодоления пробелов в законодательстве, и при этом они имеют самостоятельное значение. Правовые презумпции могут быть успешно использованы в настоящее время до непосредственного устранения выявленного пробела в законодательстве, их применение, как правило, не вызывает сомнение у правоприменительных органов.
Вопрос о роли правовых презумпций в действующем механизме правового регулирования с недавних пор перестал иметь однозначное решение. В некоторых работах ученых дореволюционной и советской России отмечалось, что правовые презумпции обладают «могущественной силой в области права» входят в догму права как один из ее основных элементов и не направлены на решение только процессуальных вопросов, но еще и материально-правовых. Однако раскрытие этой «могущественной силы» во всей ее полноте, как правило, оставалось за кадром исследования.
В большинстве случаев споры о роли правовых презумпций в действующем механизме правового регулирования возникают в плоскости отнесения их к технико-юридическим категориям, где основное назначение правовых презумпций сводится к распределению бремени доказывания и восполнению недостающих в правовой модели юридических фактов. Тем не менее, в последнее время одним из направлений в исследовании правовых презумпций являются попытки рассмотреть потенциал правовых презумпций быть средствами |способом) преодоления пробелов в законодательстве . Какая-либо специальная работа, посвященная поиску ответа на поставленный выше вопрос, в настоящее время отсутствует. Из последних работ, касающихся данной темы, стоит особенно отметить монографию Булаевского Б.А., диссертационные исследования Демина А.В., Кузнецовой О.А.° и Зуева Ю.Г. Так, Б.А. Булаевский рассуждает о возможности использования правовых презумпций как средств «особого рода», которые в состоянии ликвидировать неопределенности в праве, вызванные особенностью явлений, включаемых в правовое поле.
Таковым явлением выступает, например, вина, доказать наличие или отсутствие которой в правоотношениях, возникающих из причинения вреда, достаточно сложно. Именно в таком ключе юридические конструкции, основанные предположениях, в том числе правовые презумпции, способны «усовершенствовать право, сделать его более пластичным, пригодным для эффективного регулирования общественных отношений»” . Однако правовые презумпции выступают в качестве оперативных средств восполнения пробелов в законодательстве и должны быть использованы только в исключительных случаях постольку, поскольку восполнение наличествующих пробелов (неопределенностей) иными средствами невозможно. Презумпция существования какой-либо нормы в законодательстве не допускается, следовательно, применение правовых презумпций для восполнения недостающих правовых норм должно исключаться. Говоря об «иных пробелах в праве», для которых отсутствуют специальные правила восполнения, Булаевский Б.А. ставит вопрос о возможности использования правовых презумпций для преодоления таких пробелов.
Тем не менее, объективная необходимость в применении презумпции должна привести к ее закреплению в норме права и, тем самым, к ликвидации пробела. О каких именно «пробелах в праве» говорит автор не ясно, однако стоит отметить используемый им пример законодательства об интеллектуальной собственности, в котором правовые презумпции являются естественным элементом регулирования правоотношений, возникающих по поводу результатов интеллектуальной деятельности, а также могут быть использованы при попытке урегулировать новые правоотношения. Следует также согласиться с вышеуказанной точкой зрения о том, что правовые презумпции не могут быть средствами восполнения пробелов в законодательстве. Кузнецова O.A., в свою очередь, сравнивает юридические фикции и правовые презумпции и называет их «однопорядковыми явлениями» по отношению к проблеме преодоления пробелов в законодательстве. И те, и другие, по мнению автора, направлены на преодоление пробелов в законодательстве, «экономят» правовое регулирование (что под этим подразумевает автор сказать сложно), упрощают и уменьшают нормативно-правовой массив и служат способами преодоления неопределенности в «юридическом быте».
Однако в силу своей особой роли и «нестандартных свойств» правовые презумпции, как и юридические фикции, не могут быть поставлены вровень с «основными» нормами права, имеющими регулирующее и охранительное значение, и имеют по отношению к ним вспомогательное значение. Зуев Ю.Г. в своей работе утверждает, что правовые презумпции используются не только в процессе доказывания, но и способствуют единообразному пониманию положений материального уголовного закона, а также могут быть использованы при регламентации общественных отношений в целях преодоления коллизий между нормами законов. Автор также соглашается с позицией И.И. Кузнецова, подчеркивая, что уголовно-правовые презумпции действуют на всех стадиях правоприменительной деятельности, способствуя ее эффективности, преодолению противоречий законодательства в процессе правоприменения. Демин A.B. отмечает, что неопределенность в налоговом праве преодолевается различными способами, в частности, важнейшее значение имеет закрепленная в п. 7 ст. 3 НК РФ «коллизионная норма-презумпция» о толковании в пользу налогоплательщиков неустранимых сомнений, противоречий и неясностей актов законодательства о налогах и сборах.
Автор называет данную презумпцию «презумпцией правоты налогоплательщика», однако в науке она известна под другим именем - «презумпция добросовестности налогоплательщика». Исследователь считает, что презумпция правоты является самостоятельной по отношению к презумпции добросовестности. На наш взгляд, как следует из судебных актов КС РФ и ВАС РФ, необходимо признать, что «презумпция добросовестности» является многоаспектным явлением, где «презумпция правоты» выступает в качестве одного из составных компонентов. Применение презумпции, установленной п. 7 ст. 3 НК РФ, должно быть обусловлено, по мнению Демина A.B., неустранимым характером неясностей и противоречий в источнике налогового права. Неустранимый характер означает, что правовую неопределенность можно устранить только путем внесения изменений в законодательство. Иной подход в отношении вопроса об использовании правовых презумпций в качестве средств преодоления пробелов в законодательстве можно найти в исследовании Никиташиной H.A. По ее мнению, одним из основных различий между фикциями и презумпциями является функционал правовых фикций, которые выполняют функцию преодоления неопределенности, как правило, не характерную для презумпций. Исключение составляют только фактически неопровержимые презумпции, которые по своей природе наиболее приближены к фикциям.
Вышеуказанные подходы к роли правовых презумпций в преодолении пробелов в законодательстве имеют право на существование. Кроме того, по нашему мнению, многие из вышеперечисленных точек зрения вполне обоснованы и соответствуют сущности правовых презумпции, не претендуя на расширение их логико-юридической природы. Для обоснования собственной точки зрения на поставленный вопрос мы будем исходить из того, что правовая презумпция представляет собой предположение, имеющие правовое значение, прямо или косвенно закрепленное в нормах права, и действующее вне зависимости от воли суда и иных лиц при наступлении определенных в ней обстоятельств (свойство императивности правовых пpeзyмпций)^^ Иными словами, правоприменителем должны быть использованы не только те презумпции, которые прямо установлены в законе, но и те, которые выводятся из смьюла закона, права, а также отношений, составляющих предмет регулирования сферы законодательства. Как показывает практика, данные презумпции так или иначе получают свое закрепление в тексте правовых норм или в судебной практике, поэтому, мы считаем, что риск «придумывания» новых, не основанных на правовом материале, презумпций является минимальным.
При ЭТОМ, ПО нашему мнению, вопрос о свойстве императивности правовых презумпций не является однозначным в свете того, что применение норм права, в том числе тех, которые содержат в себе правовую презумпцию, зависит, в том числе, от личности конкретного правоприменителя. Тем не менее, в идеале правоприменитель во всех случаях обязан исходить из действия как прямо предусмотренных законом презумпций, так и тех, которые могут следовать из содержания правовых норм косвенно, что не всегда имеет место, например, в судебной практике.
Поскольку существование правовой презумпции может быть выведено из содержания правовых норм, и она может быть непосредственно применена к проблемным (неурегулированным) правоотношениям, по нашему мнению, правовая презумпция является более гибким средством преодоления пробелов в законодательстве, чем аналогия закона. Правовые презумпции позволяют избежать поиска сходных с рассматриваемой юридической ситуацией фактических обстоятельств, урегулированных иными нормами права, обращения к нормам других отраслей законодательства и, в случае необходимости, субсидиарного их применения.
В отличие от использования правовой презумпции, прямое урегулирование отношений при помощи нормы права должно привести к ликвидации пробела в законодательстве. Как было указано выше, правовая презумпция выступает только в качестве средства преодоления пробела. Сам же пробел при этом остается в законодательстве и вопрос об его устранении не снимается. В качестве наглядного примера мы можем рассмотреть положения Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее - Закон о банкротстве), касающиеся представления интересов участников (учредителей) должника в рамках дела о его банкротстве.
Согласно ст. 2 Закона о банкротстве представитель учредителей (участников) должника - это председатель совета директоров или иного аналогичного коллегиального органа управления должника, либо лицо, избранное советом директоров или иным аналогичным коллегиальным органом управления должника, либо лицо, избранное учредителями (участниками) должника для представления их законных интересов при проведении процедур, применяемых в деле о банкротстве.
Учитывая, что наиболее распространенной формой организации юридического лица в Российской Федерации является общество с ограниченной ответственностью с простой структурой управления, мы будем руководствоваться последним определением представителя участников (учредителей) должника, т.е. лицо, которое было избрано участниками (учредителями) для представления своих интересов в деле о банкротстве должника. При этом Закон о банкротстве не содержит норм, регулирующих порядок избрания участниками своего представителя.
Однако Закон о банкротстве устанавливает, что именно представитель участников должника является лицом, участвующим в арбитражном процессе по делу о банкротстве, и имеет все вытекающие из этого статуса права, в том числе, «минимальное» право на ознакомление с материалами дела. Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что избрание представителя участников регулируется общими нормами корпоративного законодательства (в нашем случае, Федерального закона от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью»), которым установлена процедура принятия определяющих для хозяйственного общества решений на общем собрании участников данного общества большинством голосов.
В связи с этим, можно говорить о том, что законодательство, в частности, Закон о банкротстве, исходит из принципа «общего дела» («общего согласия») при принятии решений участниками (большинством участников) хозяйственного общества, влияющих на его деятельность. Однако если мы посмотрим на ситуацию, когда в обществе участниками являются только два человека, один из которых (к примеру, с меньшей долей в уставном капитале) был фактически отстранен от участия в связи с корпоративным конфликтом, и он не согласен с банкротством своего общества, то в данном случае последний будет лишен права представлять и защищать свои интересы в деле о банкротстве, поскольку он не является лицом, участвующим в деле или в арбитражном процессе о банкротстве, и не обладает присущими указанным процессуальным статусам правами.