Файл: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми.pdf

правонарушениям или алкоголизм.
Самоконтроль даже может рассказать нам кое-что о том, почему у одних людей, переживших серьезную психологическую травму,
развивается посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), а у других нет. Исследования головного мозга с применением метода МРТ
позволяют предположить, что в префронтальной коре людей
[397]
,
столкнувшихся с травматическими переживаниями, у которых развилось
ПТСР, наблюдается меньшая активность и менее сильные межнейрональные связи по сравнению с людьми, которые тоже пережили травму, но не страдают от ПТСР. Это говорит о том, что частично ПТСР
может быть следствием неадекватного контроля амигдалы по принципу
«сверху вниз»
[398]
, который, в свою очередь, является результатом неуправляемости реакции «бей или беги». Действительно, один из аспектов лечения ПТСР предусматривает выработку у пациента большего контроля над мыслями, чувствами и поступками. Далее, как известно, одним из определяющих признаков ПТСР считается ощущение подавленности и беспомощности в результате травмы, а самоконтроль позволяет нам чувствовать ответственность за себя и свою жизнь, даже если мы не можем контролировать события, которые с нами происходят.
Прогностическая надежность самоконтроля настолько сильна, что в этом качестве сопоставима с уровнем интеллекта и социально- экономическим статусом
[399]
, но важно помнить, что самоконтроль и эти два фактора не одно и то же
[400]
. Это означает, что самоконтроль —
ситуация возможности, способ, которым психологически устойчивый ребенок может добиться большого успеха и преуспеть в жизни, даже не будучи умнейшим или привилегированным. Разумеется, как наглядно демонстрирует исследование Мишела на базе дошкольников, у некоторых людей от природы самоконтроль выше, чем у других, и они, скорее всего,
добьются в жизни большего
[401]
. (Так что мама Элизабет была отчасти права: девочке действительно повезло в том, что она способна себя контролировать, в отличие от брата) Однако самоконтроль — не просто врожденный дар, доступный для «его имущих» и недосягаемый для
«неимущих». Его можно развивать и усиливать посредством практики и решения сложных задач
[402]
, и у людей, которые борются с серьезными проблемами и невзгодами в своих семьях или районах проживания, такой практики предостаточно. Им каждый день предоставляется возможность практиковаться в умении сдерживать язык и эмоции в общении с больным братом или сестрой, душить слезы в присутствии школьных хулиганов, на

цыпочках обходить развалившегося в гостиной отца-алкоголика, избегать опасных кварталов по дороге домой и усердно работать над достижением своей главной цели — побегом из этой страшной реальности. По всей вероятности, сверхнормальные люди изначально приходят в этот мир со щедрой долей самоконтроля — скорее всего, в детстве они легко прошли бы «тест с зефиром», — но нельзя, конечно, недооценивать огромного влияния их полного погружения в среду, где нужно день за днем строго контролировать свои мысли, чувства и поступки.
Повзрослев, многие сверхнормальные люди объясняют выживание и успехи именно своими особыми способностями контролировать каждый прожитый день и, следовательно, судьбу. По сути, те, кто успешно справляется с неблагоприятными жизненными обстоятельствами,
действительно часто добиваются этого как минимум благодаря сильному самоконтролю и умению настраиваться на нужный курс
[403]
. Как показало долгосрочное исследование на острове Кауаи
[404]
, в рамках которого ученые наблюдали за многообразной выборкой гавайских младенцев вплоть до достижения ими среднего возраста, те, кому удалось победить крайне негативные обстоятельства детства, уже в подростковом возрасте верили в собственную эффективность
[405]
и способность преодолевать препятствия, ждущие их впереди. А еще одно исследование в этой области
— в нем участвовало почти три тысячи человек в возрасте от 25 до 74 лет
— продемонстрировало, что отсутствие родительской поддержки в детстве четко ассоциируется с хроническими психическими и физическими проблемами во взрослой жизни, однако люди, которые чувствуют, что контролируют себя и свою жизнь
[406]
, таких проблем не имеют.
Сверхнормальные отличаются удивительной способностью реализовывать исполнительные функции; в своем строго контролируемом и целенаправленном подходе к жизни они чем-то напоминают маленьких гендиректоров. Они ставят перед собой конкретные цели и даже рисуют для себя плакаты («Будь совершенным!»). И делают это, зная, что совершенство — продукт не только наличия потрясающего «сырья», но и
— а может, и в первую очередь, — готовности и способности заставить это
«сырье» давать нужные результаты
[407]
. Хоть Элизабет никогда не призналась бы в этом публично, в глубине души она чувствовала себя всемогущей. Она чувствовала, что способна достичь всего, что наметила,
надо только действовать мудро — как она, разумеется, обычно и действовала. «Я просто не приемлю неудачи, — призналась она мне. —
Если ты чего-то действительно хочешь, то непременно этого добьешься».

* * *
Поскольку Элизабет и ее младшей сестре «повезло», им не разрешалось жаловаться на больного брата; судя по всему, им не разрешалось выражать очень многие человеческие эмоции. «В нашей семье было такое правило: “Не можешь сказать чего-то хорошего, не говори ничего”, — вспоминает Элизабет. — По сути, это означало еще одно правило: “Если не чувствуешь ничего хорошего, не чувствуй ничего”».
Впрочем, Элизабет в любом случае не знала, что она чувствовала. Как бы сложно ни было иметь мысли или чувства в отношении проблемы, о которой никто не хочет говорить, еще труднее иметь мысли или чувства по поводу того, о чем никто не может говорить, потому что никто не знает,
что это такое. «В отсутствие четкого диагноза было крайне трудно сделать
Генри ответственным хотя бы за что-нибудь, — вспоминает Элизабет. — В
один момент он был в полном порядке, а в другой у него начиналась истерика. Но что бы с ним ни происходило, он не мог с этим ничего поделать, поэтому, как мне было сказано, я не могла испытывать по этому поводу никаких чувств».
Злость. Печаль. Страх. Эти чувства были в семье под запретом.
Сестрам говорили, что они должны быть «выше этого», в результате многие часы, проведенные ими дома, были посвящены тому, чтобы подняться над человеческим, то есть, по сути, стать сверхчеловеком.
Скажем, за ужином, когда Генри дразнил Элизабет — «Мои уроки труднее твоих», — типичным поведением обычных брата и сестры были бы дальнейшие препирательства, которые наверняка испортили бы ужин всей семье. Но когда Элизабет, вместо того чтобы дразнить брата в ответ,
миролюбиво и спокойно говорила: «Нет, вообще-то мои труднее», —
спокойный ужин прекращался в одно мгновение, потому что Генри швырял в сестру тарелкой. А когда Элизабет сползала под стол и начинала на коленках выползать из комнаты, мама приказывала: «Сейчас же вернись!
Ты никуда не уходишь. Ты сейчас же сядешь на место и извинишься перед братом».
Например, однажды, когда они оба были уже подростками, Генри угрожал Элизабет большим ножом, и папе даже пришлось набрать 911. А
когда полицейские уехали, увозя брата на заднем сиденье автомобиля,
Элизабет с сестрой собрали все «острые предметы» в доме — ножи,
ножницы, отвертки — и спрятали их, сложив в обувную коробку. Позже, во время тягостной поездки в полицейский участок, мать Элизабет

перечисляла разные варианты ее дальнейших действий:
— Ты могла бы предъявить обвинение, но тогда его занесут в базу правонарушителей и у него будут проблемы в будущем… С другой стороны, мы могли на какое-то время отправить Генри в больницу…
— А если его положат в больницу, он сможет когда-нибудь устроиться на работу? — спросила Элизабет, как всегда, обремененная тревогой и ответственностью за будущее брата.
— Да, милая, — ответила мама. — Об этом же никто не будет знать.
— Тогда, я думаю, его нужно положить в больницу, — сказала
Элизабет.
Вспоминая ту поездку спустя годы, Элизабет не смогла сдержать горькой усмешки и печально пошутила: «Он реально хотел меня убить, а мне не позволялось даже в мыслях желать ему того же».
* * *
На момент поступления в колледж у Элизабет был огромный талант,
который специалист по травматическим расстройствам Бессел ван дер Колк описывает как умение «справляться, но не чувствовать»
[408]
. Она посещала семь курсов за один семестр, работала воспитателем в студенческом общежитии, входила в список лучших студентов и двадцать часов в неделю трудилась официанткой. Это может звучать неправдоподобно или даже казаться невозможным, но, по крайней мере отчасти, благодаря своей талантливой префронтальной коре Элизабет всегда была способна на большее, чем большинство ровесников. Каждый семестр девушке требовалось от декана специальное разрешение на добровольную чрезмерную учебную нагрузку, и на каждой такой полугодовой встрече ее отличное настроение и пестрящий всеми цветами радуги планировщик говорили сами за себя. Никто, даже сама Элизабет, не задумывался над тем,
что девушка выпивает по десять чашек кофе в день и спит всего четыре- пять часов в сутки. Часто она даже не замечала, что голодна.
Потом Элизабет поступила одновременно на юридический и медицинский факультет. Там она продемонстрировала свои отличные знания о психиатрических препаратах, которые Генри принимал в течение долгих лет, и о правовой системе. «Откуда ты все это знаешь, Элизабет?»
— недоумевали сокурсники. Все эти достижения четко противопоставляли ее брату: если ему суждено всю жизнь сидеть дома в качестве пациента, то она станет врачом; если он наверняка будет время от времени оказываться

на заднем сиденье полицейской машины, то у нее будет диплом юриста.
Кроме того, ей много раз приходилось наблюдать ссоры родителей из-за расходов, которые неизменно росли из-за болезни Генри, и теперь повзрослевшая Элизабет в полном объеме понимала значение слов мамы,
подслушанных ею когда-то в разговоре с тетей: что однажды Элизабет с сестрой придется взять на себя все заботы о брате, и они должны быть готовы это сделать. Элизабет просто обязана была научиться хорошо зарабатывать; ее семье это было необходимо.
И все же, хоть Элизабет и добивалась больших успехов практически во всех своих начинаниях, она знала, что о своих заслугах — отличной учебе,
поступлении в аспирантуру, назначении старшим ординатором — может только шептать, а еще лучше не говорить вообще. Когда кто-нибудь упоминал о ее достижениях в присутствии брата, она съеживалась; и вся семья замирала от ужаса, если в каком-нибудь общественном месте какой- нибудь знакомый с самыми благими намерениями акцентировал разницу между братом и сестрой: «Ну, а как насчет вас, молодой человек? Вы тоже учитесь в аспирантуре?» Элизабет испытывала сильнейшее чувство вины из-за того, что преуспевает в том, в чем не может преуспеть ее брат. Со временем посыл, который она получала от родителей, сменился с чего-то вроде «Упоминая о том, что твою фотографию повесили на доску почета,
ты расстраиваешь брата» на что-то вроде «Сам факт твоего существования расстраивает твоего брата». И Элизабет ездила домой все реже и реже.
Сверхнормальные, подобные Элизабет, оказываются в мучительной двойной ловушке: семьям нужно, чтобы они преуспевали, но при этом они часто стыдятся и стесняются своих успехов и достижений. Они редко признают и празднуют свои заслуги, если вообще делают это, и их достижения часто становятся источником боли, гнева или печали для тех,
ради чьей защиты они прилагают так много усилий. Хотя многие сверхнормальные люди считают себя не вправе переживать самые простые человеческие эмоции, их нередко переполняет одна весьма сложная эмоция
— чувство вины.
Вина — это социальное, нравственное чувство
[409]
, возникающее в контексте отношений между двумя людьми. Оно возникает, когда мы чувствуем, что нанесли ущерб другому человеку, или когда видим несправедливость и неравноправие в конкретной группе, в частности в своей семье. Вина локализуется в префронтальной коре головного мозга и тесно связана с самоконтролем
[410]
. «Я словно живу в своей проклятой префронтальной коре!» — не раз жаловалась на сеансах Элизабет.

Эволюционная цель вины заключается в стремлении человека к восстановлению справедливости; она подталкивает нас к тому, чтобы сглаживать и устранять неравноправие.
Однако в жизни большинства сверхнормальных людей нет справедливости и, возможно, никогда не будет. Многие из них живут рядом с братьями или сестрами либо матерями или отцами, имеющими проблемы,
которых нет у них самих и которые они не способны разрешить. Несмотря на то что Элизабет чувствовала себя каким-то образом ответственной за беду Генри, она, конечно же, не сделала ничего плохого, за исключением,
возможно, того, что от рождения ее неврологическое развитие было выше.
Чем активнее она пыталась «восстановить справедливость» для своей семьи, стараясь быть как можно лучше и полезнее, то есть сверхнормальной, сверхчеловеком, тем больше превосходила своего брата,
заставляя его чувствовать себя еще хуже. Элизабет не могла сделать ничего,
чтобы улучшить жизнь родителей и брата, кроме как саботировать собственный успех, чтобы их не расстраивать еще больше.
Вину нельзя считать адаптивным качеством, если она не способствует исправлению ситуации. Метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований на основе совокупной двадцатитысячной выборки,
четко показал, что чувство ответственности за события, которыми человек не может управлять
[411]
, прямо связано с депрессией; собственно, по этой причине Элизабет и обратилась к психотерапевту. «Я чувствую себя так,
словно мне не позволяется впадать в депрессию, иметь нервный срыв или что-то в таком роде, ведь мне же так повезло в жизни, — сказала она. — Но я также чувствую, что мне не разрешено и быть счастливой».
Накануне выпускного на медицинском и юридическом факультетах
Элизабет вместо подарков попросила у родителей лишь одно: чтобы это был ее, только ее день. Снова борясь с чувством вины, девушка попросила,
чтобы на выпуск пришли мама с сестрой, а Генри остался с отцом дома;
только тогда она могла бы действительно насладиться этим днем. Но они позвонили в дверь квартиры Элизабет уже вечером, успев вместо вручения дипломов лишь на праздничную вечеринку; мама виновато объяснила, что прием Генри у врача в то утро сильно затянулся. В редчайшем приступе гнева Элизабет, услышав это, воскликнула:
— Я попросила об одной-единственной вещи на окончание университета! Я хотела только одного дня для меня одной! Вы не могли прожить одного дня, не поставив Генри на первое место?! Его обязательно надо было вести к врачу именно сегодня?!
— Генри опять положили в больницу, — холодно произнесла в ответ