Файл: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 11.01.2024
Просмотров: 1134
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Глава 10. Чужой
Никто не понимает, что некоторые люди
затрачивают массу энергии на то, чтобы быть просто
нормальными
[499]
.
«Записные книжки», Альбер Камю
Мишель было страшно. По ее словам, окружающий мир казался ей неправильным, и у нее часто возникало ощущение, будто ее не должно в нем быть. Люди в общественных местах иногда выглядели в ее глазах как актеры, играющие разные роли; на занятиях на велотренажерах она смотрела на женщин и мужчин, яростно крутящих педали, и они казались ей смешными и нелепыми, как клоуны, катающиеся на велосипедах по цирковой арене. Либо мир казался ей нереальным, либо она сама — она не была уверена, кто именно, — и со временем Мишель вообще перестала чувствовать себя человеком. Все ее существование было какой-то ошибкой.
Даже когда она общалась с самыми близкими друзьями, ее пугало то, как тяжело ей просто заставить себя улыбаться и казаться счастливой. Иногда она чувствовала себя онемевшей, словно зомби, кем-то вроде ходячего мертвеца.
Может быть, поэтому Мишель так любила кладбища и даже иногда на них дремала. Особенно ей нравилось одно, куда она могла ходить после работы. Оно было совершенно не похоже на «прилизанные», ухоженные кладбища, больше напоминающие поля для гольфа с кучами искусственных цветов на каждую пару метров. Любимое кладбище
Мишель было основано в XVIII веке; там было много старых деревьев и низкие каменные стены из рассыпающихся камней, которые, казалось,
скреплялись одним мхом и которым каким-то непостижимым образом все же удавалось отделять могилы от всего, что их окружало. В зарослях сорняков и клевера стояли надгробные плиты разной высоты и формы,
многие полурассыпавшиеся и покосившиеся. Некоторые из них рассказывали целые истории — например, те, в которых были похоронены солдаты Гражданской войны и их вдовы. Или младенцы, прожившие всего несколько месяцев. Или мужчины, умершие от брюшного тифа, и женщины, скончавшиеся при родах. Если бы кто-нибудь из знакомых случайно наткнулся здесь на Мишель, она могла бы сказать, что это место
* * *
Мишель было четырнадцать, когда тренер Марк впервые попросил разрешения взять ее за руку. Девочка сидела рядом с ним на сиденье в кабине его грузовичка-пикапа; они с шелестом ехали по гравийной дороге,
позади тарахтел трейлер. «Только люди вроде нас с тобой понимают, что такое лошади. Моя жена вечно жалуется на то, что я трачу деньги на конюшне, но ведь чтобы вырастить пони для игры в поло, требуется время,
и еще больше времени нужно для того, чтобы воспитать игроков в поло,
особенно если это своевольная, горячая женщина», — проникновенным речитативом говорил тренер Марк под мерное дребезжание грузовика и трейлера. «Вот и твои родители тоже этого не понимают», — заключил он свою речь. Мишель ничего не ответила, и он, чуть подождав, продолжил.
«Потому что, если бы понимали, то заплатили бы мне больше, чтобы ты могла больше заниматься верховой ездой», — как бы между делом добавил он, и эти слова удивили Мишель, потому что она-то всегда думала, что возражения родителей против ее выбора вида спорта носили исключительно финансовый характер и их непонимание тут ни при чем.
Впрочем, это уже не имело значения, потому что Мишель недавно заключила с тренером Марком взаимовыгодную сделку: она могла сколько угодно кататься на лошадях в его конюшне, если взамен будет заниматься выездом, а также чистить стойла и упряжь. Заключив соглашение, Мишель чувствовала себя самой счастливой девочкой в мире, ведь она будет обхаживать лошадей самого тренера Марка… на самом же деле это он обхаживал ее.
Мишель и сейчас, много лет спустя, помнила, что ей всегда очень хотелось быть такой, как все. В ее маленьком городке в сельской
Вирджинии жили белые и черные дети, но совсем не похожих на других было очень мало. Однажды в автобусе какая-то старушка назвала Мишель монголоидом, после чего девочка еще сильнее старалась походить на белых сверстниц, одеваясь в такие же, как у них, джинсы, и по возможности занимаясь тем же, чем они. Мишель умоляла родителей разрешить ей брать уроки верховой езды именно потому, что в ее представлении ни одно занятие на свете не казалось более «белым» и «виргинским». Но, несмотря на то что Мишель начала ездить верхом, чтобы стать популярной среди подружек, очень скоро она искренне полюбила конюшню и пони. Они так приветствовали ее, так радовались ее приходу; кроме того, у девочки быстро проявились большие способности к игре в поло.
Похвалы тренера Марка были редкими и непостоянными, и Мишель неустанно работала над тем, чтобы их заслужить. Его скупые упоминания о стипендии для колледжа или обещание взять девочку с собой на выездной матч по поло могли неделями поддерживать в ней состояние эйфории, но и его гневные тирады, когда она совершала ошибки, например забывала закрыть ворота на конюшне, были способны раздавить ее. «Как можно быть такой неблагодарной, когда я даю тебе такие шансы?!» — грохотал возмущенный тренер. В подобные моменты тренер Марк напоминал
Мишель, что без него она ноль без палочки и если она не будет внимательной, то потеряет все, что имеет.
В тот день в грузовике тренер Марк задал Мишель простой вопрос,
который поставил ее перед мучительным выбором: позволить взрослому мужчине держать себя за руку или сказать «нет» человеку, который мог осуществить все ее мечты. Тренер Марк был родом из Аргентины — как все лучшие игроки поло, о чем он любил напоминать своей подопечной, —
и с ним никто никогда не спорил. Мишель тоже не стала ему противоречить. В ответ на его вопрос она просто смотрела прямо перед собой и молчала, не говоря ни «да», ни «нет». Но он все равно взял ее руку и положил на сиденье между собой и девочкой. Его рука казалась грубой и большой, совершенно не подходящей для ее, маленькой и розовой ладошки. Когда тренер Марк потер внутреннюю часть ее запястья своим сильным большим пальцем — потер слишком сильно, даже больно, —
Мишель захотелось вырваться и отодвинуться. Но она сидела неподвижно,
как статуя, не зная, что делать. А как только машина остановилась у конюшни, она с облегчением выпрыгнула из грузовика, решив, что свободна, и еще не понимая, что настоящие проблемы только начались.
К пятнадцати годам Мишель думала, что у них с тренером Марком
«роман». Не потому, что ей этого хотелось; девочка даже толком не понимала, что значит это слово, и просто не знала, как еще назвать происходящее между ними. Требования тренера Марка постепенно повышались: дай тебя обнять, позволь тебя поцеловать, позволь мне на тебя лечь. Это был поэтапный процесс, совсем не похожий, скажем, на падение с пони; каждое новое событие было лишь чуть-чуть хуже предыдущего. Если бы только Мишель могла сделать так, чтобы он понял,
что она любит его как отца, а не так, как он хочет. Так снова и снова рассуждала девочка. Но тренер Марк тоже умел рассуждать. «Я ведь так много для тебя делаю, — то и дело напоминал он. — Покажи же мне свою благодарность».
Мишель держала происходившее между ними в тайне от всех своих
8 процентов мальчиков и 25 процентов девочек имеют опыт непристойной сексуальной активности в той или иной форме
[502]
. Мы привыкли думать о сексуальном насилии как о чем-то, непременно предполагающем физический контакт
— поцелуй, прикосновения или телесное проникновение, — однако оно совершается каждый раз, когда ребенка используют для сексуальной стимуляции. Это может быть беседа сексуального характера между взрослым и ребенком, рассматривание детских обнаженных тел ради удовлетворения, принуждение детей к наблюдению за мастурбацией взрослого, а также просмотр детской порнографии и, конечно же, ее изготовление. Все эти действия могут производиться при личном контакте, по телефону или в интернете.
Мишель никогда не думала, что действия ее тренера по отношению к ней можно рассматривать как сексуальное насилие, потому что, по ее мнению, сексуальное насилие — это то, что с тобой может сделать родственник, или, скажем, то, чего стоит бояться, встретив незнакомца в темном парке. Тем не менее фактически только около 35 процентов детей,
подвергшихся сексуальному насилию, становятся жертвами членов своих семей; кроме того, хотя детей обычно учат остерегаться опасных незнакомцев, всего около 5 процентов из них страдают от людей, которых они не знают, так что эту формулу безопасности стоит считать в лучшем случае неполной. Большинство же несовершеннолетних, подвергшихся сексуальному насилию, около 60 процентов, становятся жертвами людей,
входящих в их круг общения, то есть знакомых вроде тренера Марка. Как это ни ужасно, большинство правонарушителей в этом случае — люди,
которых дети хорошо знают и которым доверяют: учителя, тренеры, няни,
соседи или представители духовенства
[503]
. И в подавляющем большинстве случаев, хоть и не всегда, это мужчины.
Сексуальное насилие со стороны знакомого на первый взгляд может казаться менее вопиющим, чем сексуальное насилие в семье, но не стоит заблуждаться: его последствия столь же серьезны, и предательство в этом случае не менее реально
[504]
. Оно нередко воспринимается как своего рода виртуальный инцест
[505]
, ведь ребенок мог любить и ценить обидчика и доверять ему не меньше, чем родственнику, а в некоторых случаях и больше. «Я считаю это инцестом, — сказала одна молодая спортсменка,
подвергшаяся сексуальному насилию со стороны своего тренера и участвовавшая в исследованиях по этому вопросу. — Учитывая время,
проводимое нами вместе, требования, дружбу, возможности… эти люди дают вам что-то, чего не может дать никто другой. Они для вас как брат, как
Никто не понимает, что некоторые люди
затрачивают массу энергии на то, чтобы быть просто
нормальными
[499]
.
«Записные книжки», Альбер Камю
Мишель было страшно. По ее словам, окружающий мир казался ей неправильным, и у нее часто возникало ощущение, будто ее не должно в нем быть. Люди в общественных местах иногда выглядели в ее глазах как актеры, играющие разные роли; на занятиях на велотренажерах она смотрела на женщин и мужчин, яростно крутящих педали, и они казались ей смешными и нелепыми, как клоуны, катающиеся на велосипедах по цирковой арене. Либо мир казался ей нереальным, либо она сама — она не была уверена, кто именно, — и со временем Мишель вообще перестала чувствовать себя человеком. Все ее существование было какой-то ошибкой.
Даже когда она общалась с самыми близкими друзьями, ее пугало то, как тяжело ей просто заставить себя улыбаться и казаться счастливой. Иногда она чувствовала себя онемевшей, словно зомби, кем-то вроде ходячего мертвеца.
Может быть, поэтому Мишель так любила кладбища и даже иногда на них дремала. Особенно ей нравилось одно, куда она могла ходить после работы. Оно было совершенно не похоже на «прилизанные», ухоженные кладбища, больше напоминающие поля для гольфа с кучами искусственных цветов на каждую пару метров. Любимое кладбище
Мишель было основано в XVIII веке; там было много старых деревьев и низкие каменные стены из рассыпающихся камней, которые, казалось,
скреплялись одним мхом и которым каким-то непостижимым образом все же удавалось отделять могилы от всего, что их окружало. В зарослях сорняков и клевера стояли надгробные плиты разной высоты и формы,
многие полурассыпавшиеся и покосившиеся. Некоторые из них рассказывали целые истории — например, те, в которых были похоронены солдаты Гражданской войны и их вдовы. Или младенцы, прожившие всего несколько месяцев. Или мужчины, умершие от брюшного тифа, и женщины, скончавшиеся при родах. Если бы кто-нибудь из знакомых случайно наткнулся здесь на Мишель, она могла бы сказать, что это место
нравится ей потому, что тут тихо и спокойно. Но есть ведь и другие тихие места, куда она может пойти. Однако Мишель ходила на кладбище потому,
что ей было приятно окружать себя теми, чья жизнь тоже была трудной, —
ну, или доказательствами их существования.
Нахождение же среди живых людей сбивало Мишель с толку, и, когда она пожаловалась врачу, что чувствует себя отрезанной от окружения, та заподозрила у девушки эпилепсию. Впрочем, целый ряд анализов, включая
ЭЭГ с огоньками, пульсирующими в темной комнате, из всех возможных аномалий выявил у нее только низкое артериальное давление
[500]
. В итоге
Мишель порекомендовали потреблять больше соли и пить больше воды. Ее врач не сумел распознать последствие психологической травмы, на что указывало ощущение разъединения и отчуждения, на которое жаловалась
Мишель, так как такой симптом говорит и об эпилепсии. Мы склонны считать пониженное давление признаком отличного здоровья, но у некоторых людей оно идет в комплекте с депрессией и повышенной тревожностью.
Когда доктор сказал Мишель о соли и воде, она сидела на смотровом столе в больничной рубашке, расходящейся на спине. Девушка побоялась сказать вслух, что врач выглядит странно: в своей белой куртке с нелепыми рукавами он очень напоминал карикатуру из научного журнала. А вдруг он,
услышав это, потащит ее по коридору и где-нибудь запрет? Чтобы окончательно не уйти от реальности, девушка крепко схватилась за обитый чем-то мягким край смотрового стола; ее разум выполнял при этом трудную умственную работу, спокойно и размеренно констатируя: я сижу в
этой комнате. Доктор говорит. Я слушаю. Ничего странного не
происходит. Я не визжу. Я не сумасшедшая. Впрочем, в последнее утверждение Мишель в действительности не верила.
По ночам безумие представлялось девушке кем-то вроде вора, который способен проникать в темные уголки ее квартиры и даже мозга. Мишель часто старалась не заснуть чуть ли не до самого утра, включая все лампы и телевизор и не выключая до тех пор, пока веки не начинали слипаться сами по себе. Она чувствовала себя ужасно старой и усталой, — и даже представить не могла, что будет, если все и впредь будет продолжаться в том же духе, — но при этом продолжала бояться заснуть, потому что боялась не проснуться. Она боялась не столько того, что может умереть во сне, сколько того, что, проснувшись, обнаружит, что окончательно обезумела.
что ей было приятно окружать себя теми, чья жизнь тоже была трудной, —
ну, или доказательствами их существования.
Нахождение же среди живых людей сбивало Мишель с толку, и, когда она пожаловалась врачу, что чувствует себя отрезанной от окружения, та заподозрила у девушки эпилепсию. Впрочем, целый ряд анализов, включая
ЭЭГ с огоньками, пульсирующими в темной комнате, из всех возможных аномалий выявил у нее только низкое артериальное давление
[500]
. В итоге
Мишель порекомендовали потреблять больше соли и пить больше воды. Ее врач не сумел распознать последствие психологической травмы, на что указывало ощущение разъединения и отчуждения, на которое жаловалась
Мишель, так как такой симптом говорит и об эпилепсии. Мы склонны считать пониженное давление признаком отличного здоровья, но у некоторых людей оно идет в комплекте с депрессией и повышенной тревожностью.
Когда доктор сказал Мишель о соли и воде, она сидела на смотровом столе в больничной рубашке, расходящейся на спине. Девушка побоялась сказать вслух, что врач выглядит странно: в своей белой куртке с нелепыми рукавами он очень напоминал карикатуру из научного журнала. А вдруг он,
услышав это, потащит ее по коридору и где-нибудь запрет? Чтобы окончательно не уйти от реальности, девушка крепко схватилась за обитый чем-то мягким край смотрового стола; ее разум выполнял при этом трудную умственную работу, спокойно и размеренно констатируя: я сижу в
этой комнате. Доктор говорит. Я слушаю. Ничего странного не
происходит. Я не визжу. Я не сумасшедшая. Впрочем, в последнее утверждение Мишель в действительности не верила.
По ночам безумие представлялось девушке кем-то вроде вора, который способен проникать в темные уголки ее квартиры и даже мозга. Мишель часто старалась не заснуть чуть ли не до самого утра, включая все лампы и телевизор и не выключая до тех пор, пока веки не начинали слипаться сами по себе. Она чувствовала себя ужасно старой и усталой, — и даже представить не могла, что будет, если все и впредь будет продолжаться в том же духе, — но при этом продолжала бояться заснуть, потому что боялась не проснуться. Она боялась не столько того, что может умереть во сне, сколько того, что, проснувшись, обнаружит, что окончательно обезумела.
* * *
Мишель было четырнадцать, когда тренер Марк впервые попросил разрешения взять ее за руку. Девочка сидела рядом с ним на сиденье в кабине его грузовичка-пикапа; они с шелестом ехали по гравийной дороге,
позади тарахтел трейлер. «Только люди вроде нас с тобой понимают, что такое лошади. Моя жена вечно жалуется на то, что я трачу деньги на конюшне, но ведь чтобы вырастить пони для игры в поло, требуется время,
и еще больше времени нужно для того, чтобы воспитать игроков в поло,
особенно если это своевольная, горячая женщина», — проникновенным речитативом говорил тренер Марк под мерное дребезжание грузовика и трейлера. «Вот и твои родители тоже этого не понимают», — заключил он свою речь. Мишель ничего не ответила, и он, чуть подождав, продолжил.
«Потому что, если бы понимали, то заплатили бы мне больше, чтобы ты могла больше заниматься верховой ездой», — как бы между делом добавил он, и эти слова удивили Мишель, потому что она-то всегда думала, что возражения родителей против ее выбора вида спорта носили исключительно финансовый характер и их непонимание тут ни при чем.
Впрочем, это уже не имело значения, потому что Мишель недавно заключила с тренером Марком взаимовыгодную сделку: она могла сколько угодно кататься на лошадях в его конюшне, если взамен будет заниматься выездом, а также чистить стойла и упряжь. Заключив соглашение, Мишель чувствовала себя самой счастливой девочкой в мире, ведь она будет обхаживать лошадей самого тренера Марка… на самом же деле это он обхаживал ее.
Мишель и сейчас, много лет спустя, помнила, что ей всегда очень хотелось быть такой, как все. В ее маленьком городке в сельской
Вирджинии жили белые и черные дети, но совсем не похожих на других было очень мало. Однажды в автобусе какая-то старушка назвала Мишель монголоидом, после чего девочка еще сильнее старалась походить на белых сверстниц, одеваясь в такие же, как у них, джинсы, и по возможности занимаясь тем же, чем они. Мишель умоляла родителей разрешить ей брать уроки верховой езды именно потому, что в ее представлении ни одно занятие на свете не казалось более «белым» и «виргинским». Но, несмотря на то что Мишель начала ездить верхом, чтобы стать популярной среди подружек, очень скоро она искренне полюбила конюшню и пони. Они так приветствовали ее, так радовались ее приходу; кроме того, у девочки быстро проявились большие способности к игре в поло.
Похвалы тренера Марка были редкими и непостоянными, и Мишель неустанно работала над тем, чтобы их заслужить. Его скупые упоминания о стипендии для колледжа или обещание взять девочку с собой на выездной матч по поло могли неделями поддерживать в ней состояние эйфории, но и его гневные тирады, когда она совершала ошибки, например забывала закрыть ворота на конюшне, были способны раздавить ее. «Как можно быть такой неблагодарной, когда я даю тебе такие шансы?!» — грохотал возмущенный тренер. В подобные моменты тренер Марк напоминал
Мишель, что без него она ноль без палочки и если она не будет внимательной, то потеряет все, что имеет.
В тот день в грузовике тренер Марк задал Мишель простой вопрос,
который поставил ее перед мучительным выбором: позволить взрослому мужчине держать себя за руку или сказать «нет» человеку, который мог осуществить все ее мечты. Тренер Марк был родом из Аргентины — как все лучшие игроки поло, о чем он любил напоминать своей подопечной, —
и с ним никто никогда не спорил. Мишель тоже не стала ему противоречить. В ответ на его вопрос она просто смотрела прямо перед собой и молчала, не говоря ни «да», ни «нет». Но он все равно взял ее руку и положил на сиденье между собой и девочкой. Его рука казалась грубой и большой, совершенно не подходящей для ее, маленькой и розовой ладошки. Когда тренер Марк потер внутреннюю часть ее запястья своим сильным большим пальцем — потер слишком сильно, даже больно, —
Мишель захотелось вырваться и отодвинуться. Но она сидела неподвижно,
как статуя, не зная, что делать. А как только машина остановилась у конюшни, она с облегчением выпрыгнула из грузовика, решив, что свободна, и еще не понимая, что настоящие проблемы только начались.
К пятнадцати годам Мишель думала, что у них с тренером Марком
«роман». Не потому, что ей этого хотелось; девочка даже толком не понимала, что значит это слово, и просто не знала, как еще назвать происходящее между ними. Требования тренера Марка постепенно повышались: дай тебя обнять, позволь тебя поцеловать, позволь мне на тебя лечь. Это был поэтапный процесс, совсем не похожий, скажем, на падение с пони; каждое новое событие было лишь чуть-чуть хуже предыдущего. Если бы только Мишель могла сделать так, чтобы он понял,
что она любит его как отца, а не так, как он хочет. Так снова и снова рассуждала девочка. Но тренер Марк тоже умел рассуждать. «Я ведь так много для тебя делаю, — то и дело напоминал он. — Покажи же мне свою благодарность».
Мишель держала происходившее между ними в тайне от всех своих
знакомых, даже, по сути, от самой себя. «Он же латиноамериканец, —
уговаривала она себя. — Может, для них это нормально». Идея о том, что тренер совершает над ней сексуальное насилие, никогда не приходила ей в голову. Они с тренером Марком никогда не занимались сексом, да и вообще, что бы между ними ни происходило, Мишель чувствовала себя скорее его сообщницей, хоть и сопротивляющейся, а не жертвой. Ей было пятнадцать, а не пять, и ее никогда не удерживали силой и не били. И она сама находила разные оправдания, чтобы проводить на конюшне больше времени, а не меньше. Мишель не знала, что в ее возрасте сексуальная активность, даже якобы по согласию, со взрослым человеком, который является авторитетной фигурой, считается преступлением в большинстве стран, включая ее собственную.
В итоге Мишель получила стипендию в поло, за что тренер Марк возжелал благодарности в виде ее девственности перед отъездом в колледж.
Лучше отдаться старшему и опытному человеку, который действительно тебя любит, чем какому-нибудь пьяному мальчишке из университетского братства, уговаривал тренер Марк. Он был очень убедителен, но Мишель не хотела этого делать. А когда девочка отказывалась достаточно долго,
чтобы он понял, что она не намерена сдаваться, тренер Марк назвал ее неблагодарной и запретил ходить на конюшню. В страхе потерять стипендию в колледже Мишель пошла к родителям и все выложила. А они,
не зная, что со всем этим делать, просто строго-настрого наказали ей больше никому об этом не рассказывать, чтобы ей не предъявили иск за клевету.
* * *
Сексуальное насилие над детьми — это сексуальное насилие над самыми уязвимыми гражданами страны
[501]
. Две трети всех сексуальных преступлений, о которых сообщают правоохранительным органам,
совершаются против несовершеннолетних в возрасте до восемнадцати лет.
А наибольшее число жертв сексуального насилия находятся в возрасте
Мишель, — возраст, когда тренер Марк впервые попросил у девочки разрешения взять ее за руку, в четырнадцать лет.
Точно оценить распространенность сексуального насилия над детьми крайне трудно из-за существенных вариаций в методиках скрининга и нежелания жертв сообщать о преступлении, но многочисленные исследования в этой области показывают, что до восемнадцатилетия
уговаривала она себя. — Может, для них это нормально». Идея о том, что тренер совершает над ней сексуальное насилие, никогда не приходила ей в голову. Они с тренером Марком никогда не занимались сексом, да и вообще, что бы между ними ни происходило, Мишель чувствовала себя скорее его сообщницей, хоть и сопротивляющейся, а не жертвой. Ей было пятнадцать, а не пять, и ее никогда не удерживали силой и не били. И она сама находила разные оправдания, чтобы проводить на конюшне больше времени, а не меньше. Мишель не знала, что в ее возрасте сексуальная активность, даже якобы по согласию, со взрослым человеком, который является авторитетной фигурой, считается преступлением в большинстве стран, включая ее собственную.
В итоге Мишель получила стипендию в поло, за что тренер Марк возжелал благодарности в виде ее девственности перед отъездом в колледж.
Лучше отдаться старшему и опытному человеку, который действительно тебя любит, чем какому-нибудь пьяному мальчишке из университетского братства, уговаривал тренер Марк. Он был очень убедителен, но Мишель не хотела этого делать. А когда девочка отказывалась достаточно долго,
чтобы он понял, что она не намерена сдаваться, тренер Марк назвал ее неблагодарной и запретил ходить на конюшню. В страхе потерять стипендию в колледже Мишель пошла к родителям и все выложила. А они,
не зная, что со всем этим делать, просто строго-настрого наказали ей больше никому об этом не рассказывать, чтобы ей не предъявили иск за клевету.
* * *
Сексуальное насилие над детьми — это сексуальное насилие над самыми уязвимыми гражданами страны
[501]
. Две трети всех сексуальных преступлений, о которых сообщают правоохранительным органам,
совершаются против несовершеннолетних в возрасте до восемнадцати лет.
А наибольшее число жертв сексуального насилия находятся в возрасте
Мишель, — возраст, когда тренер Марк впервые попросил у девочки разрешения взять ее за руку, в четырнадцать лет.
Точно оценить распространенность сексуального насилия над детьми крайне трудно из-за существенных вариаций в методиках скрининга и нежелания жертв сообщать о преступлении, но многочисленные исследования в этой области показывают, что до восемнадцатилетия
8 процентов мальчиков и 25 процентов девочек имеют опыт непристойной сексуальной активности в той или иной форме
[502]
. Мы привыкли думать о сексуальном насилии как о чем-то, непременно предполагающем физический контакт
— поцелуй, прикосновения или телесное проникновение, — однако оно совершается каждый раз, когда ребенка используют для сексуальной стимуляции. Это может быть беседа сексуального характера между взрослым и ребенком, рассматривание детских обнаженных тел ради удовлетворения, принуждение детей к наблюдению за мастурбацией взрослого, а также просмотр детской порнографии и, конечно же, ее изготовление. Все эти действия могут производиться при личном контакте, по телефону или в интернете.
Мишель никогда не думала, что действия ее тренера по отношению к ней можно рассматривать как сексуальное насилие, потому что, по ее мнению, сексуальное насилие — это то, что с тобой может сделать родственник, или, скажем, то, чего стоит бояться, встретив незнакомца в темном парке. Тем не менее фактически только около 35 процентов детей,
подвергшихся сексуальному насилию, становятся жертвами членов своих семей; кроме того, хотя детей обычно учат остерегаться опасных незнакомцев, всего около 5 процентов из них страдают от людей, которых они не знают, так что эту формулу безопасности стоит считать в лучшем случае неполной. Большинство же несовершеннолетних, подвергшихся сексуальному насилию, около 60 процентов, становятся жертвами людей,
входящих в их круг общения, то есть знакомых вроде тренера Марка. Как это ни ужасно, большинство правонарушителей в этом случае — люди,
которых дети хорошо знают и которым доверяют: учителя, тренеры, няни,
соседи или представители духовенства
[503]
. И в подавляющем большинстве случаев, хоть и не всегда, это мужчины.
Сексуальное насилие со стороны знакомого на первый взгляд может казаться менее вопиющим, чем сексуальное насилие в семье, но не стоит заблуждаться: его последствия столь же серьезны, и предательство в этом случае не менее реально
[504]
. Оно нередко воспринимается как своего рода виртуальный инцест
[505]
, ведь ребенок мог любить и ценить обидчика и доверять ему не меньше, чем родственнику, а в некоторых случаях и больше. «Я считаю это инцестом, — сказала одна молодая спортсменка,
подвергшаяся сексуальному насилию со стороны своего тренера и участвовавшая в исследованиях по этому вопросу. — Учитывая время,
проводимое нами вместе, требования, дружбу, возможности… эти люди дают вам что-то, чего не может дать никто другой. Они для вас как брат, как
дядя, как отец… с ними ребенок чувствует себя в безопасности и делает все, что они ему говорят. Вот почему это, конечно, инцест»
[506]
Поскольку насильник часто хорошо знаком ребенку, сексуальное насилие, как правило, принимает форму вводимой постепенно регулярной эксплуатации, а не единовременного травматического события. Чтобы подготовить и соблазнить несовершеннолетнего, обидчик сначала создает атмосферу близости и доверия в ходе процесса под названием ухаживание,
который обычно воспринимается как своего рода соблазнение. Все может начаться, как в случае Мишель, с того, что ребенок и потенциальный насильник проводят время наедине, вместе едят что-то вкусное, делятся секретами и развлекаются, и ребенок наслаждается вниманием,
привязанностью и похвалами, которых он, возможно, не получает от родителей или друзей. Постоянно слыша заявления вроде «Ты мой любимчик», или «Я такого еще никому не говорил», или «Ты единственный в этом мире, кто меня действительно понимает», ребенок чувствует себя особенным. Иногда он слышит также обещания манны небесной из разряда тех, в которые всегда готовы верить дети и подростки: «Ты наверняка станешь звездой» или «В один прекрасный день мы с тобой будем вместе».
Проявления насилия часто нарастают, начинаясь с кажущихся невинными нарушений личного пространства, например с комментариев сексуального характера или едва заметных прикосновений. С каждым разом обидчик требует чуть-чуть большего, используя для получения желаемого игру и убеждение вместо силы и принуждения. А ребенок или подросток, стараясь не лишиться поддержки ценного для него взрослого,
часто сам находит этим заигрываниям объяснения и оправдания. Так,
вместо того чтобы поверить в то, что тренер Марк попросту использует ее,
Мишель твердила себе, что он приехал из другой страны, в которой подобные вещи, возможно, в порядке вещей.
Мишель соглашалась далеко не на все просьбы тренера, но в конечном счете сделала достаточно, чтобы обвинять в произошедшем только себя.
Она не знала, что в трети случаев сексуального насилия над детьми имеет место такое явление, как уступчивость жертвы
[507]
. При этом со стороны кажется, что ребенок или подросток вступает в сексуальные отношения добровольно. Тем не менее никакая сексуальная активность с лицом, не достигшим установленного законом так называемого возраста сексуального согласия, не может считаться деянием по согласию
[508]
. Поскольку детьми и подростками легко манипулировать и их обычно учат повиноваться взрослым и авторитетным людям, считается, что они не способны давать
[506]
Поскольку насильник часто хорошо знаком ребенку, сексуальное насилие, как правило, принимает форму вводимой постепенно регулярной эксплуатации, а не единовременного травматического события. Чтобы подготовить и соблазнить несовершеннолетнего, обидчик сначала создает атмосферу близости и доверия в ходе процесса под названием ухаживание,
который обычно воспринимается как своего рода соблазнение. Все может начаться, как в случае Мишель, с того, что ребенок и потенциальный насильник проводят время наедине, вместе едят что-то вкусное, делятся секретами и развлекаются, и ребенок наслаждается вниманием,
привязанностью и похвалами, которых он, возможно, не получает от родителей или друзей. Постоянно слыша заявления вроде «Ты мой любимчик», или «Я такого еще никому не говорил», или «Ты единственный в этом мире, кто меня действительно понимает», ребенок чувствует себя особенным. Иногда он слышит также обещания манны небесной из разряда тех, в которые всегда готовы верить дети и подростки: «Ты наверняка станешь звездой» или «В один прекрасный день мы с тобой будем вместе».
Проявления насилия часто нарастают, начинаясь с кажущихся невинными нарушений личного пространства, например с комментариев сексуального характера или едва заметных прикосновений. С каждым разом обидчик требует чуть-чуть большего, используя для получения желаемого игру и убеждение вместо силы и принуждения. А ребенок или подросток, стараясь не лишиться поддержки ценного для него взрослого,
часто сам находит этим заигрываниям объяснения и оправдания. Так,
вместо того чтобы поверить в то, что тренер Марк попросту использует ее,
Мишель твердила себе, что он приехал из другой страны, в которой подобные вещи, возможно, в порядке вещей.
Мишель соглашалась далеко не на все просьбы тренера, но в конечном счете сделала достаточно, чтобы обвинять в произошедшем только себя.
Она не знала, что в трети случаев сексуального насилия над детьми имеет место такое явление, как уступчивость жертвы
[507]
. При этом со стороны кажется, что ребенок или подросток вступает в сексуальные отношения добровольно. Тем не менее никакая сексуальная активность с лицом, не достигшим установленного законом так называемого возраста сексуального согласия, не может считаться деянием по согласию
[508]
. Поскольку детьми и подростками легко манипулировать и их обычно учат повиноваться взрослым и авторитетным людям, считается, что они не способны давать