Файл: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 11.01.2024
Просмотров: 1130
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
это казалось таким особенным и захватывающим; будучи частью этого,
девочка и себя чувствовала такой же особенной, такой же красивой и потрясающей. Однажды мама развлекала беседой очередного мужчину в гостиной их огромной квартиры, а Марта сидела у ее ног уже в ночной рубашке. Девочка смотрела, как женщина, смеясь и болтая, вертит ногой в туфле на высоком каблуке. Это казалось таким гламурным жестом. А когда
Марту наконец отправили спать, она залезла в кровать и устроилась под одеялом, обложив себя мягкими игрушками. Девочка представляла, как,
когда она уснет, мама и ее ухажер зайдут к ней в спальню и увидят, какая она милая и симпатичная.
Маленькая Марта и правда была на редкость милой малышкой а-ля
Ширли Темпл, с красивыми темными волосами и щечками, за которые ее всем хотелось легонько ущипнуть, но ко времени полового созревания она,
как многие дети, превратилась в зубастого «гадкого утенка» со скверной стрижкой. Ее вихры были такими же нелепыми и непослушными, как и длинные руки и ноги. «Мне кажется, что, когда я перестала быть милым маленьким ребенком, то есть привлекательным красивым аксессуаром,
мама стала относиться ко мне враждебно, — говорит Марта. — Я читала это на ее лице каждый раз, когда она на меня смотрела. Как будто она ненавидела меня за то, что я уже не была тем, кем она хотела меня видеть.
А когда мой отец опять женился, она сказала, что он сделал это потому, что я уже не так мила, как в детстве».
Мать Марты очень строго контролировала дочь, очевидно, в надежде изменить ее внешность к лучшему суровыми словами и безжалостными сравнениями. Когда Марта надевала одежду, в которой чувствовала себя комфортно, мама тут же говорила что-нибудь, что заставляло ее чувствовать себя неуверенно: «Без нормальных сережек на тебя никто и не посмотрит!» — с досадой вскрикивала она. А когда девочка забывала причесать вьющиеся от природы волосы, мать подходила к делу еще серьезнее, стараясь подобрать как можно более яркие метафоры: «Ты выглядишь как клок волос, вытащенный из душа!»
Психоаналитик Дональд Винникотт однажды сказал, что «лицо матери
— предвозвестник отражения в зеркале»
[458]
. Он имел в виду, что задолго до того, как дети, пытаясь понять, кто они и как выглядят, начинают пристально вглядываться в зеркало, они привыкают видеть свое отражение в выражениях лиц их родителей. Многие дети смотрят на лица своих матерей — или отцов — и видят там любовь, восторг или принятие.
Но Марта видела на мамином лице только неудовольствие, разочарование и даже отвращение.
девочка и себя чувствовала такой же особенной, такой же красивой и потрясающей. Однажды мама развлекала беседой очередного мужчину в гостиной их огромной квартиры, а Марта сидела у ее ног уже в ночной рубашке. Девочка смотрела, как женщина, смеясь и болтая, вертит ногой в туфле на высоком каблуке. Это казалось таким гламурным жестом. А когда
Марту наконец отправили спать, она залезла в кровать и устроилась под одеялом, обложив себя мягкими игрушками. Девочка представляла, как,
когда она уснет, мама и ее ухажер зайдут к ней в спальню и увидят, какая она милая и симпатичная.
Маленькая Марта и правда была на редкость милой малышкой а-ля
Ширли Темпл, с красивыми темными волосами и щечками, за которые ее всем хотелось легонько ущипнуть, но ко времени полового созревания она,
как многие дети, превратилась в зубастого «гадкого утенка» со скверной стрижкой. Ее вихры были такими же нелепыми и непослушными, как и длинные руки и ноги. «Мне кажется, что, когда я перестала быть милым маленьким ребенком, то есть привлекательным красивым аксессуаром,
мама стала относиться ко мне враждебно, — говорит Марта. — Я читала это на ее лице каждый раз, когда она на меня смотрела. Как будто она ненавидела меня за то, что я уже не была тем, кем она хотела меня видеть.
А когда мой отец опять женился, она сказала, что он сделал это потому, что я уже не так мила, как в детстве».
Мать Марты очень строго контролировала дочь, очевидно, в надежде изменить ее внешность к лучшему суровыми словами и безжалостными сравнениями. Когда Марта надевала одежду, в которой чувствовала себя комфортно, мама тут же говорила что-нибудь, что заставляло ее чувствовать себя неуверенно: «Без нормальных сережек на тебя никто и не посмотрит!» — с досадой вскрикивала она. А когда девочка забывала причесать вьющиеся от природы волосы, мать подходила к делу еще серьезнее, стараясь подобрать как можно более яркие метафоры: «Ты выглядишь как клок волос, вытащенный из душа!»
Психоаналитик Дональд Винникотт однажды сказал, что «лицо матери
— предвозвестник отражения в зеркале»
[458]
. Он имел в виду, что задолго до того, как дети, пытаясь понять, кто они и как выглядят, начинают пристально вглядываться в зеркало, они привыкают видеть свое отражение в выражениях лиц их родителей. Многие дети смотрят на лица своих матерей — или отцов — и видят там любовь, восторг или принятие.
Но Марта видела на мамином лице только неудовольствие, разочарование и даже отвращение.
В подростковом возрасте, рассматривая себя в зеркале, девочка чувствовала себя так, будто смотрит на себя через объектив фотокамеры своей матери. Загнанная в ловушку чужой перспективы, она постоянно сканировала себя на предмет уязвимых мест и несовершенств. Каждая вещь в ее шкафу, казалось, была помечена бирками, которые могла видеть только она сама, и на них были начертаны благоприятные либо неблагоприятные замечания матери: «Тебе нужно носить такие яркие цвета, как этот» или «В этом ты выглядишь как лесбиянка». То же самое относилось к каждой части тела Марты и ко всем симпатиям и антипатиям,
которые у нее возникали: суждения матери касались абсолютно всего.
Иметь собственные идеи казалось опасным. И действительно, когда Марта рассказывала о своем детстве, ее истории были больше о матери, чем о ней самой.
Марта не слишком много помнит о своих детских мыслях или чувствах, разве что то, что практически каждый раз, выходя из своей комнаты, она чувствовала тревогу, сильное смущение и страх не оправдать ожиданий матери. Если она выходила, не распрямив кудряшки, мама иногда пыталась тут же расчесать ее щеткой; это было довольно больно, а волосы в результате становились наэлектризованными и совершенно непослушными. «Твои волосы выглядят, как хвост сумасшедшей белки! —
с досадой вскрикивала мать, после чего обычно переходила к негативным прогнозам. — Никто на тебе такой не женится!» Несколько раз женщина при этом так разъярялась, что била дочь щеткой по голове, да так сильно,
что та ломалась. А несколько раз девочка даже теряла сознание.
Когда отец Марты однажды позвонил и сказал, что у него и его новой жены родился ребенок, мать Марты пинала металлическую мусорную корзину до тех пор, пока та не смялась, а затем бросилась на пол в рыданиях, вызванных жалостью к себе. «Все будет хорошо, мам. Папа о нас не забудет», — старалась успокоить ее Марта, нагнувшись к ней и гладя ее по спине. «Да, но твои волосы от этого не распрямятся!» —
выкрикнула в ответ мать, слабо отталкивая Марту ногой и глядя на нее залитыми слезами глазами; взгляд был одновременно жалкий и ненавидящий, полный обвинения.
* * *
Каждый год от трех до пяти миллионов детей
[459]
обращаются в органы опеки и попечительства по поводу жестокого обращения. Марта не
была одной из них. Никто не обращался ни в какие органы от ее имени, да и сама она никогда не считала, что над ней кто-то издевается. Конечно,
когда мать била ее щеткой по голове, девочке было больно и обидно, но ведь случалось подобное не так часто, чтобы считать эти действия жестоким обращением; и критиковала ее мама постоянно, но, как казалось,
недостаточно серьезно, чтобы это причиняло девочке реальный эмоциональный вред. «Меня любили. Я жила в красивом доме. У меня ведь не было отца-алкоголика, который избивал бы меня ремнем или запирал в шкафу», — оправдывается Марта.
В силу того что жестокое обращение с детьми обычно имеет место за закрытыми дверями, а также вследствие неточности определения этого крайне негативного явления, оно очень часто проходит незамеченным; по оценкам специалистов, о 85 процентах таких случаев никто не сообщает
[460]
. Физическое насилие — это намеренное телесное повреждение, нанесенное ребенку, как правило, в результате пощечин,
щипков, пинков, ожогов, укусов или ударов посторонним предметом.
Поскольку жестокое обращение с детьми часто путают с дисциплинарными мерами, то насилие в отношении ребенка, которое «оставляет следы», как правило, считается более серьезным и с большей вероятностью указывает на жестокость. Но ведь шлепок, хоть он, безусловно, обиден и оскорбителен, не оставляет синяков, и жестокие родители, которые внимательно следят за внешностью детей, отлично знают, как не оставлять видимых следов насилия на их телах. Никто в школе не видел царапин и синяков на теле Марты, но сама она, сидя на уроках, отлично их чувствовала.
Марта никогда не думала, что соответствует профилю жертвы физического насилия, хотя на самом деле этот профиль совсем не такой четкий, как она считала. Жестокое обращение с детьми встречается в разных расах и социальных классах, и девочки подвергаются ему с той же долей вероятности, что и мальчики. И наиболее часто для этого используются кисти рук и кулаки, а вовсе не ремень, как думала она.
Отцам, как правило, свойственно обращаться с детьми в наиболее жестоких формах
[461]
, что нередко приводит к смертельному исходу, но матери — очевидно, в силу того, что они обычно бывают главными опекунами или родителями-одиночками, — намного чаще, поднимая на детей руку, используют все, что под эту руку попадает
[462]
: деревянную ложку, кулинарную лопатку, щетку и прочие бытовые предметы. Удар щеткой может казаться не таким страшным, как удар ремня, но негативный
когда мать била ее щеткой по голове, девочке было больно и обидно, но ведь случалось подобное не так часто, чтобы считать эти действия жестоким обращением; и критиковала ее мама постоянно, но, как казалось,
недостаточно серьезно, чтобы это причиняло девочке реальный эмоциональный вред. «Меня любили. Я жила в красивом доме. У меня ведь не было отца-алкоголика, который избивал бы меня ремнем или запирал в шкафу», — оправдывается Марта.
В силу того что жестокое обращение с детьми обычно имеет место за закрытыми дверями, а также вследствие неточности определения этого крайне негативного явления, оно очень часто проходит незамеченным; по оценкам специалистов, о 85 процентах таких случаев никто не сообщает
[460]
. Физическое насилие — это намеренное телесное повреждение, нанесенное ребенку, как правило, в результате пощечин,
щипков, пинков, ожогов, укусов или ударов посторонним предметом.
Поскольку жестокое обращение с детьми часто путают с дисциплинарными мерами, то насилие в отношении ребенка, которое «оставляет следы», как правило, считается более серьезным и с большей вероятностью указывает на жестокость. Но ведь шлепок, хоть он, безусловно, обиден и оскорбителен, не оставляет синяков, и жестокие родители, которые внимательно следят за внешностью детей, отлично знают, как не оставлять видимых следов насилия на их телах. Никто в школе не видел царапин и синяков на теле Марты, но сама она, сидя на уроках, отлично их чувствовала.
Марта никогда не думала, что соответствует профилю жертвы физического насилия, хотя на самом деле этот профиль совсем не такой четкий, как она считала. Жестокое обращение с детьми встречается в разных расах и социальных классах, и девочки подвергаются ему с той же долей вероятности, что и мальчики. И наиболее часто для этого используются кисти рук и кулаки, а вовсе не ремень, как думала она.
Отцам, как правило, свойственно обращаться с детьми в наиболее жестоких формах
[461]
, что нередко приводит к смертельному исходу, но матери — очевидно, в силу того, что они обычно бывают главными опекунами или родителями-одиночками, — намного чаще, поднимая на детей руку, используют все, что под эту руку попадает
[462]
: деревянную ложку, кулинарную лопатку, щетку и прочие бытовые предметы. Удар щеткой может казаться не таким страшным, как удар ремня, но негативный
опыт избиения собственным родителем во всех случаях одинаков,
независимо от того, какой инструмент для этого используется, особенно если это происходит неоднократно
[463]
. Любые виды физического насилия порождают в детском теле и разуме сильный стресс, резко повышая риск связанных с ним заболеваний
[464]
Если физическое насилие — это вред, наносимый телу ребенка, то эмоциональное насилие наносит ущерб его разуму
[465]
. В наиболее экстремальных случаях эмоциональное насилие может включать в себя изоляцию или запирание ребенка, например дома или в кладовке, о чем упоминала Марта, а также эксплуатацию труда или развращение ребенка путем приобщения к незаконным или антиобщественным моделям поведения. Чаще всего, однако, как в случае с Мартой, эмоциональное насилие заключается в причинении ребенку словесного вреда путем его отвергания, игнорирования, умаления его заслуг, высмеивания,
пристыжения или угроз. Или, как в случае Марты, переживаемое ребенком эмоциональное насилие происходит в едва заметных формам, как,
например, когда в детях отказываются видеть отдельную, ценную саму по себе личность и постоянно доносят до них идею, что их ценность заключается исключительно в удовлетворении потребностей матери или отца.
Такое эмоциональное насилие известно под названием
«нарциссическое воспитание».
Эмоциональное насилие не требует физического контакта, поэтому обычно считается менее вредным, чем другие формы жестокого обращения с детьми. Однако целый ряд исследований в области психологии
[466]
продемонстрировал, что это совершенно не соответствует истине. В свое время известный австро-американский психоаналитик Рене Шпиц потряс весь психоаналитический мир, обратив внимание коллег — и записав на пленку — на младенцев в детских домах, которых хорошо кормили и за которыми наблюдали врачи, но только на десять малышей приходилась одна нянечка. Лишенные материнской любви, сироты, хоть и сытые и ухоженные, лежали в своих колыбелях скучные, вялые и малоподвижные.
«Верните ребенку мать»
[467]
, — сделал Шпиц известный всем вывод,
указывая на первостепенную важность тесной связи между родителем и ребенком для его нормального развития.
Стоит упомянуть и о другом широко известном исследовании в области психологии, которое сегодня признано неэтичным. Автор этих экспериментов, исследователь Гарри Харлоу, отбирал новорожденных резус-макак у их матерей. Изолированные в своих клетках осиротевшие
независимо от того, какой инструмент для этого используется, особенно если это происходит неоднократно
[463]
. Любые виды физического насилия порождают в детском теле и разуме сильный стресс, резко повышая риск связанных с ним заболеваний
[464]
Если физическое насилие — это вред, наносимый телу ребенка, то эмоциональное насилие наносит ущерб его разуму
[465]
. В наиболее экстремальных случаях эмоциональное насилие может включать в себя изоляцию или запирание ребенка, например дома или в кладовке, о чем упоминала Марта, а также эксплуатацию труда или развращение ребенка путем приобщения к незаконным или антиобщественным моделям поведения. Чаще всего, однако, как в случае с Мартой, эмоциональное насилие заключается в причинении ребенку словесного вреда путем его отвергания, игнорирования, умаления его заслуг, высмеивания,
пристыжения или угроз. Или, как в случае Марты, переживаемое ребенком эмоциональное насилие происходит в едва заметных формам, как,
например, когда в детях отказываются видеть отдельную, ценную саму по себе личность и постоянно доносят до них идею, что их ценность заключается исключительно в удовлетворении потребностей матери или отца.
Такое эмоциональное насилие известно под названием
«нарциссическое воспитание».
Эмоциональное насилие не требует физического контакта, поэтому обычно считается менее вредным, чем другие формы жестокого обращения с детьми. Однако целый ряд исследований в области психологии
[466]
продемонстрировал, что это совершенно не соответствует истине. В свое время известный австро-американский психоаналитик Рене Шпиц потряс весь психоаналитический мир, обратив внимание коллег — и записав на пленку — на младенцев в детских домах, которых хорошо кормили и за которыми наблюдали врачи, но только на десять малышей приходилась одна нянечка. Лишенные материнской любви, сироты, хоть и сытые и ухоженные, лежали в своих колыбелях скучные, вялые и малоподвижные.
«Верните ребенку мать»
[467]
, — сделал Шпиц известный всем вывод,
указывая на первостепенную важность тесной связи между родителем и ребенком для его нормального развития.
Стоит упомянуть и о другом широко известном исследовании в области психологии, которое сегодня признано неэтичным. Автор этих экспериментов, исследователь Гарри Харлоу, отбирал новорожденных резус-макак у их матерей. Изолированные в своих клетках осиротевшие
обезьянки могли выбирать между двумя манекенами, изображавшими суррогатных матерей: один был изготовлен из жесткой холодной проволоки, а второй представлял собой такой же проволочный каркас,
обтянутый мягкой тканью. К первому проволочному манекену были привязаны бутылочки с молоком. Так вот, исключая время кормления,
маленькие макаки лихорадочно, отчаянно цеплялись за мягкую материю
«мамы», явно больше всего на свете стремясь к ласке и комфорту, который давали такие прикосновения
[468]
Родительская забота служит основой нашей безопасности в первые двадцать лет жизни. Это один из величайших капиталов, который имеет ребенок, и этот капитал наделен поистине огромной защитной силой.
Забота родителей не только защищает нас от трудностей, но и помогает справляться с проблемами и невзгодами, которые неизбежно ждут нас на жизненном пути. Когда ребенок живет в неблагоприятной среде — чем бы это ни было вызвано, — главным единственным защитным фактором
[469]
для него становятся любящие, близкие, теплые отношения с родителем или опекуном. Получается, что эмоциональное насилие вдвойне тяжело переносится, поскольку из-за него ребенок подвергается стрессу и в то же время лишается шансов успешно с ним справиться. Возможно, по этой причине некоторые исследователи пришли к выводу, что эмоциональное насилие не только не менее вредно, чем другие виды негативного детского опыта, но и с большей вероятностью, чем другие неблагоприятные жизненные обстоятельства
[470]
, ведет к проблемам с физическим и психическим здоровьем, таким, например, как кардиологические заболевания и депрессия. Леонард Шенголд даже назвал эмоциональное насилие «убийством души»
[471]
. Внешне жертвы такого убийства продолжают жить, но внутри они мертвы.
* * *
«Такого явления, как маленький ребенок, отдельно не существует —
утверждал известный педиатр и детский психоаналитик Дональд
Винникотт. — Начав описывать ребенка, вы обнаружите, что описываете ребенка и еще кого-то»
[472]
. Этими словами Винникотт хотел сказать, что каждое живое существо живет в определенных условиях, маленькие дети растут и взрослеют в контексте того, каковы их родители: молодые или старые, богатые или бедные, опытные или неопытные, здоровые или
обтянутый мягкой тканью. К первому проволочному манекену были привязаны бутылочки с молоком. Так вот, исключая время кормления,
маленькие макаки лихорадочно, отчаянно цеплялись за мягкую материю
«мамы», явно больше всего на свете стремясь к ласке и комфорту, который давали такие прикосновения
[468]
Родительская забота служит основой нашей безопасности в первые двадцать лет жизни. Это один из величайших капиталов, который имеет ребенок, и этот капитал наделен поистине огромной защитной силой.
Забота родителей не только защищает нас от трудностей, но и помогает справляться с проблемами и невзгодами, которые неизбежно ждут нас на жизненном пути. Когда ребенок живет в неблагоприятной среде — чем бы это ни было вызвано, — главным единственным защитным фактором
[469]
для него становятся любящие, близкие, теплые отношения с родителем или опекуном. Получается, что эмоциональное насилие вдвойне тяжело переносится, поскольку из-за него ребенок подвергается стрессу и в то же время лишается шансов успешно с ним справиться. Возможно, по этой причине некоторые исследователи пришли к выводу, что эмоциональное насилие не только не менее вредно, чем другие виды негативного детского опыта, но и с большей вероятностью, чем другие неблагоприятные жизненные обстоятельства
[470]
, ведет к проблемам с физическим и психическим здоровьем, таким, например, как кардиологические заболевания и депрессия. Леонард Шенголд даже назвал эмоциональное насилие «убийством души»
[471]
. Внешне жертвы такого убийства продолжают жить, но внутри они мертвы.
* * *
«Такого явления, как маленький ребенок, отдельно не существует —
утверждал известный педиатр и детский психоаналитик Дональд
Винникотт. — Начав описывать ребенка, вы обнаружите, что описываете ребенка и еще кого-то»
[472]
. Этими словами Винникотт хотел сказать, что каждое живое существо живет в определенных условиях, маленькие дети растут и взрослеют в контексте того, каковы их родители: молодые или старые, богатые или бедные, опытные или неопытные, здоровые или
больные, любящие или безразличные. Даже ребенок, растущий без матери или отца, является тем, кем является ввиду их отсутствия: сначала малышом, а потом подростком и взрослым, у которого нет отца и матери.
Когда ребенок рождается в среднеожидаемом окружении, среда приспосабливается к нему, по крайней мере на какое-то время. «Достаточно хорошая мать, — говорит Винникотт, — начинает с практически полной адаптации к потребностям младенца и со временем постепенно снижает ее уровень»
[473]
. Младенец не может ждать, пока его накормят или уложат спать, и он не может сам успокоиться, так что матери и отцы носятся по дому с бутылочками, подгузниками и сосками до тех пор, пока их малыши чуть-чуть не подрастут, а потом подрастут еще и еще. Став постарше,
ребенок может отложить свои потребности в сторону на минуту или даже на час. Он может в какой-то мере подстроиться под родителей и окружающий мир. При условии нормального развития с годами и десятилетиями родители приспосабливаются к потребностям ребенка все меньше, и так до тех пор, пока он не станет взрослым; и родители и ребенок получают возможность наслаждаться практически равномерной адаптацией к потребностям друг друга. А возможно, однажды родитель заболеет или станет совсем старым и немощным, и тогда приспосабливаться придется взрослому сыну или дочери.
Когда же ребенок растет в окружении, которое по любой причине нельзя считать «достаточно хорошим», приспосабливаться в основном приходится только ему. И тогда уже сын или дочь носятся по дому, стараясь угодить родителям. На цыпочках проходят через комнату, где пьянствует отец. В одиночку ломают голову над трудным домашним заданием, потому что родители заняты хронически больным братом или сестрой. Кормят младших и моют посуду, пока мать, страдающая депрессией, спит весь день в доме с задернутыми шторами. Пропускают обеды в школьной столовой,
потому что отец не заплатил алименты. Или, как Марта, постоянно стараются угодить критически настроенной матери. Какими бы ни были конкретные негативные обстоятельства, ребенок чувствует, что его опекуны не способны реагировать на его желания и потребности, поэтому отлично научается реагировать на их потребности и пожелания
[474]
. Поскольку иметь собственные чувства и предпочтения для них бесполезно или даже опасно, они адаптируются к чувствам и предпочтениям других людей.
Следует отметить, что умение предвидеть, чего хотят другие и давать им это, считается особым талантом большинства сверхнормальных. «Годам к десяти я уже понял, что могу находиться в любой ситуации и выживать, а
Когда ребенок рождается в среднеожидаемом окружении, среда приспосабливается к нему, по крайней мере на какое-то время. «Достаточно хорошая мать, — говорит Винникотт, — начинает с практически полной адаптации к потребностям младенца и со временем постепенно снижает ее уровень»
[473]
. Младенец не может ждать, пока его накормят или уложат спать, и он не может сам успокоиться, так что матери и отцы носятся по дому с бутылочками, подгузниками и сосками до тех пор, пока их малыши чуть-чуть не подрастут, а потом подрастут еще и еще. Став постарше,
ребенок может отложить свои потребности в сторону на минуту или даже на час. Он может в какой-то мере подстроиться под родителей и окружающий мир. При условии нормального развития с годами и десятилетиями родители приспосабливаются к потребностям ребенка все меньше, и так до тех пор, пока он не станет взрослым; и родители и ребенок получают возможность наслаждаться практически равномерной адаптацией к потребностям друг друга. А возможно, однажды родитель заболеет или станет совсем старым и немощным, и тогда приспосабливаться придется взрослому сыну или дочери.
Когда же ребенок растет в окружении, которое по любой причине нельзя считать «достаточно хорошим», приспосабливаться в основном приходится только ему. И тогда уже сын или дочь носятся по дому, стараясь угодить родителям. На цыпочках проходят через комнату, где пьянствует отец. В одиночку ломают голову над трудным домашним заданием, потому что родители заняты хронически больным братом или сестрой. Кормят младших и моют посуду, пока мать, страдающая депрессией, спит весь день в доме с задернутыми шторами. Пропускают обеды в школьной столовой,
потому что отец не заплатил алименты. Или, как Марта, постоянно стараются угодить критически настроенной матери. Какими бы ни были конкретные негативные обстоятельства, ребенок чувствует, что его опекуны не способны реагировать на его желания и потребности, поэтому отлично научается реагировать на их потребности и пожелания
[474]
. Поскольку иметь собственные чувства и предпочтения для них бесполезно или даже опасно, они адаптируются к чувствам и предпочтениям других людей.
Следует отметить, что умение предвидеть, чего хотят другие и давать им это, считается особым талантом большинства сверхнормальных. «Годам к десяти я уже понял, что могу находиться в любой ситуации и выживать, а
иногда даже и процветать, — пишет известный пианист Джеймс Роудс в своих мемуарах, — потому что обладаю манипулятивной силой супергероя»
[475]
. Многие такие люди описывают себя как хамелеонов,
способных слиться с любой средой, или как оборотней, которые способны автоматически оценить любую ситуацию и вписаться в окружающий мир.
Надо сказать, этот талант к «изменению цвета и формы» в полной мере согласуется с результатами исследований, которые показывают, что люди,
успешно реагирующие на жизненные трудности, имеют склонность к когнитивной и эмоциональной гибкости
[476]
. Сверхнормальные способны
«делать все, что нужно», чем бы это «нужно» ни было.
Так было и с Мартой, которая со временем стала истинным виртуозом быстрых изменений и всегда была готова надеть маску, костюм, поведение или эмоцию, подходящие к той или иной ситуации. То, насколько быстро она, едва увидев кого-то — друга на улице, учителя в классе, продавца в магазине, маминого ухажера, — предугадывала его ожидания и становилась тем, кого, по ее мнению, они хотели в ней видеть, даже вызывало тревогу, во всяком случае, у нее самой. Она умело играла роли,
которых от нее ожидали другие люди, и после школы взяла этот талант с собой в школу исполнительских искусств, поступать куда решила в старших классах.
Способность приспосабливаться к окружению, безусловно, важное для жизни качество. Мы все в основном достаточно разумны, чтобы соблюдать формальные и неформальные правила, установленные в обществе, а дома извлекаем выгоду из того, что угождаем родителям и соответствуем их ожиданиям. В разном окружении все мы прибегаем к разным социальным сценариям, поступая и действуя одним образом на работе или в школе,
другим в общении с друзьями, третьим дома с родными и так далее. Мы все подстраиваемся под обстоятельства. Когда же психологически устойчивый ребенок окончательно отказывается от надежды, что кто- нибудь когда-нибудь станет учитывать его потребности, это заходит слишком далеко. Адаптация к среде становится для него не просто актом социальной вежливости, а чуть ли не образом жизни
[477]
. Подобно Марте,
которая видела себя через объектив фотокамеры своей матери,
сверхнормальный ребенок нередко практически живет в таком же режиме.
Он сосредоточен на внешнем мире и мотивирован реальностью, и вся его жизнь организована вокруг интуитивной оценки и удовлетворения ожиданий других людей. Очевидно разумный выбор образа действий надежно защищает его от атак извне, ведь сверхнормальный ребенок
[475]
. Многие такие люди описывают себя как хамелеонов,
способных слиться с любой средой, или как оборотней, которые способны автоматически оценить любую ситуацию и вписаться в окружающий мир.
Надо сказать, этот талант к «изменению цвета и формы» в полной мере согласуется с результатами исследований, которые показывают, что люди,
успешно реагирующие на жизненные трудности, имеют склонность к когнитивной и эмоциональной гибкости
[476]
. Сверхнормальные способны
«делать все, что нужно», чем бы это «нужно» ни было.
Так было и с Мартой, которая со временем стала истинным виртуозом быстрых изменений и всегда была готова надеть маску, костюм, поведение или эмоцию, подходящие к той или иной ситуации. То, насколько быстро она, едва увидев кого-то — друга на улице, учителя в классе, продавца в магазине, маминого ухажера, — предугадывала его ожидания и становилась тем, кого, по ее мнению, они хотели в ней видеть, даже вызывало тревогу, во всяком случае, у нее самой. Она умело играла роли,
которых от нее ожидали другие люди, и после школы взяла этот талант с собой в школу исполнительских искусств, поступать куда решила в старших классах.
Способность приспосабливаться к окружению, безусловно, важное для жизни качество. Мы все в основном достаточно разумны, чтобы соблюдать формальные и неформальные правила, установленные в обществе, а дома извлекаем выгоду из того, что угождаем родителям и соответствуем их ожиданиям. В разном окружении все мы прибегаем к разным социальным сценариям, поступая и действуя одним образом на работе или в школе,
другим в общении с друзьями, третьим дома с родными и так далее. Мы все подстраиваемся под обстоятельства. Когда же психологически устойчивый ребенок окончательно отказывается от надежды, что кто- нибудь когда-нибудь станет учитывать его потребности, это заходит слишком далеко. Адаптация к среде становится для него не просто актом социальной вежливости, а чуть ли не образом жизни
[477]
. Подобно Марте,
которая видела себя через объектив фотокамеры своей матери,
сверхнормальный ребенок нередко практически живет в таком же режиме.
Он сосредоточен на внешнем мире и мотивирован реальностью, и вся его жизнь организована вокруг интуитивной оценки и удовлетворения ожиданий других людей. Очевидно разумный выбор образа действий надежно защищает его от атак извне, ведь сверхнормальный ребенок