Файл: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 11.01.2024
Просмотров: 1139
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
смерть близкого родственника, о которой мы никому не рассказываем,
окажет на наше здоровье не менее негативное влияние, чем сексуальное насилие, которое хранится в тайне ото всех. В результате исследований в этой области Пеннебейкер пришел к выводу, что «отказ от обсуждения негативного события с кем-либо или от сообщения о нем может причинить больший ущерб, чем сам негативный опыт»
[714]
. Так что, судя по всему,
хранить секреты крайне вредно для здоровья.
Это касается очень многих сверхнормальных людей, у которых есть те или иные секреты; к счастью, другая работа Пеннебейкера позволяет предположить, что рассказывать о своих проблемах никогда не поздно, что огромным облегчением может стать разговор о самых темных днях
[715]
даже спустя много лет после этих событий. В рамках одного исследования,
проведенного совместно с Далласским мемориальным центром изучения холокоста, социолог опрашивал жертв холокоста
[716]
, средний возраст которых составлял шестьдесят пять лет. Так вот, за сорок лет, прошедших с момента окончания Второй мировой войны, только треть участников исследования подробно обсуждала этот страшный опыт с другими людьми.
Причины, по которым остальные две трети этого не делали, наверняка покажутся знакомыми любому сверхнормальному человеку: жертвы холокоста просто хотели идти вперед, забыв о прошлом; они чувствовали,
что никто не поймет их уникальный опыт; им не хотелось расстраивать родных и друзей. Далее участникам исследования предложили все же обсудить время, проведенное в концлагерях, трудовых лагерях и гетто;
беседа длилась от одного до двух часов. Год спустя у тех, кто смог более свободно говорить о своем страшном опыте, наблюдались явные улучшения состояния здоровья. Аналогичное исследование, проведенное в сотрудничестве с Фортуноффским видеоархивом свидетельств холокоста при Йельском университете, выявило, что жертвы, которые хотели и могли говорить о холокосте
[717]
, как бы трудно это ни было, также сообщали о лучшем здоровье, как физическом, так и психическом.
Разумеется, мысль, что обсуждение того, что гложет и беспокоит человека, может иметь целебный эффект даже спустя годы после ужасного события, предложена не Пеннебейкером. Она лежит в основе исповеди в христианстве; на ней базируется и психотерапия
[718]
. В конце XIX века
Зигмунд Фрейд и его коллега, венский психотерапевт Йозеф Брейер,
выдвинули идею так называемой разговорной терапии
[719]
. Они предположили, что многие эмоциональные и физические симптомы являются следствием невысказанных воспоминаний, обычно о негативных,
окажет на наше здоровье не менее негативное влияние, чем сексуальное насилие, которое хранится в тайне ото всех. В результате исследований в этой области Пеннебейкер пришел к выводу, что «отказ от обсуждения негативного события с кем-либо или от сообщения о нем может причинить больший ущерб, чем сам негативный опыт»
[714]
. Так что, судя по всему,
хранить секреты крайне вредно для здоровья.
Это касается очень многих сверхнормальных людей, у которых есть те или иные секреты; к счастью, другая работа Пеннебейкера позволяет предположить, что рассказывать о своих проблемах никогда не поздно, что огромным облегчением может стать разговор о самых темных днях
[715]
даже спустя много лет после этих событий. В рамках одного исследования,
проведенного совместно с Далласским мемориальным центром изучения холокоста, социолог опрашивал жертв холокоста
[716]
, средний возраст которых составлял шестьдесят пять лет. Так вот, за сорок лет, прошедших с момента окончания Второй мировой войны, только треть участников исследования подробно обсуждала этот страшный опыт с другими людьми.
Причины, по которым остальные две трети этого не делали, наверняка покажутся знакомыми любому сверхнормальному человеку: жертвы холокоста просто хотели идти вперед, забыв о прошлом; они чувствовали,
что никто не поймет их уникальный опыт; им не хотелось расстраивать родных и друзей. Далее участникам исследования предложили все же обсудить время, проведенное в концлагерях, трудовых лагерях и гетто;
беседа длилась от одного до двух часов. Год спустя у тех, кто смог более свободно говорить о своем страшном опыте, наблюдались явные улучшения состояния здоровья. Аналогичное исследование, проведенное в сотрудничестве с Фортуноффским видеоархивом свидетельств холокоста при Йельском университете, выявило, что жертвы, которые хотели и могли говорить о холокосте
[717]
, как бы трудно это ни было, также сообщали о лучшем здоровье, как физическом, так и психическом.
Разумеется, мысль, что обсуждение того, что гложет и беспокоит человека, может иметь целебный эффект даже спустя годы после ужасного события, предложена не Пеннебейкером. Она лежит в основе исповеди в христианстве; на ней базируется и психотерапия
[718]
. В конце XIX века
Зигмунд Фрейд и его коллега, венский психотерапевт Йозеф Брейер,
выдвинули идею так называемой разговорной терапии
[719]
. Они предположили, что многие эмоциональные и физические симптомы являются следствием невысказанных воспоминаний, обычно о негативных,
тревожащих событиях. Они также высказали мысль, что, если предоставить человеку возможность поговорить об этих воспоминаниях,
произойдет своего рода разрядка негативных чувств, за которой последует катарсис, и симптомы ослабнут либо исчезнут. Сегодня, более ста лет спустя, существуют десятки всевозможных форм психотерапии,
эффективность которых подтверждена экспериментальным путем, но почти все они требуют, чтобы клиенты в той или иной степени рассказывали о своих страданиях. Некоторые исследователи в области психотерапии сделали такой вывод: все добросовестные подходы к психотерапии скорее похожи друг на друга, чем отличаются
[720]
; практически все формы терапии
— от психоанализа до бихевиористской и когнитивной психотерапии — в той или иной мере являются разговорными.
* * *
Таким образом, возможно, исповедь действительно полезна для души или по крайней мере для здоровья человека. Данный факт подтвердил метаанализ почти ста пятидесяти исследований
[721]
, хотя до сих пор никто точно не знает, каким образом это происходит
[722]
. Фрейд утверждал, что,
изливая душу, человек открывает путь катарсису, освобождению и очищению от стресса, вызываемого негативными воспоминаниями и эмоциями, однако исследования показывают, что этим дело не ограничивается. Согласно одной из самых популярных теорий, польза,
получаемая при избавлении от хранимых нами тайн и секретов, больше,
чем просто снятие стресса; облекая свой опыт в словесную форму, мы помогаем себе постичь смысл собственных мыслей и чувств
[723]
. Как вы помните, для человека, особенно для ребенка, секреты нередко становятся следствием моментов, когда он говорит себе (если вообще что-либо говорит): «Для описания этого нет слов. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, куда это определить».
Что же это значит — взять чувства или опыт и в буквальном смысле
вложить его в слова? Слова, по сути, ярлыки и категории. Это своего рода коробочки, по которым в организованном порядке раскладывается беспорядочное содержимое нашего ума. Поэтому, говоря о пережитом опыте и переживаниях, мы их сортируем, намеренно или ненамеренно,
просто помещая в те «коробки», где они, скорее всего, должны лежать. Мы можем сказать: «Для этого есть слова. Я знаю, что с этим делать. Я знаю,
произойдет своего рода разрядка негативных чувств, за которой последует катарсис, и симптомы ослабнут либо исчезнут. Сегодня, более ста лет спустя, существуют десятки всевозможных форм психотерапии,
эффективность которых подтверждена экспериментальным путем, но почти все они требуют, чтобы клиенты в той или иной степени рассказывали о своих страданиях. Некоторые исследователи в области психотерапии сделали такой вывод: все добросовестные подходы к психотерапии скорее похожи друг на друга, чем отличаются
[720]
; практически все формы терапии
— от психоанализа до бихевиористской и когнитивной психотерапии — в той или иной мере являются разговорными.
* * *
Таким образом, возможно, исповедь действительно полезна для души или по крайней мере для здоровья человека. Данный факт подтвердил метаанализ почти ста пятидесяти исследований
[721]
, хотя до сих пор никто точно не знает, каким образом это происходит
[722]
. Фрейд утверждал, что,
изливая душу, человек открывает путь катарсису, освобождению и очищению от стресса, вызываемого негативными воспоминаниями и эмоциями, однако исследования показывают, что этим дело не ограничивается. Согласно одной из самых популярных теорий, польза,
получаемая при избавлении от хранимых нами тайн и секретов, больше,
чем просто снятие стресса; облекая свой опыт в словесную форму, мы помогаем себе постичь смысл собственных мыслей и чувств
[723]
. Как вы помните, для человека, особенно для ребенка, секреты нередко становятся следствием моментов, когда он говорит себе (если вообще что-либо говорит): «Для описания этого нет слов. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, куда это определить».
Что же это значит — взять чувства или опыт и в буквальном смысле
вложить его в слова? Слова, по сути, ярлыки и категории. Это своего рода коробочки, по которым в организованном порядке раскладывается беспорядочное содержимое нашего ума. Поэтому, говоря о пережитом опыте и переживаниях, мы их сортируем, намеренно или ненамеренно,
просто помещая в те «коробки», где они, скорее всего, должны лежать. Мы можем сказать: «Для этого есть слова. Я знаю, что с этим делать. Я знаю,
куда это определить». Это действие само по себе делает самый необъяснимый или причиняющий беспокойство опыт более организованным и понятным и, соответственно, менее пугающим и расстраивающим. Созвучно сказанному Филлис Дороти Джеймс о детективном произведении, вкладывая чувства в слова, мы восстанавливаем порядок.
Исследования с применением томографии показывают, что сам акт речи смещает активность мозга из миндалевидного тела в префронтальную кору, из места, где «обитают» эмоции, в центр исполнительного функционирования. В одном из таких исследований участникам показывали фотографии сердитых или испуганных человеческих лиц; эти стимулы активируют амигдалу. Одной группе было предложено рассортировать фото, положив сердитые лица к сердитым, а испуганные к испуганным, а другую попросили подобрать слова — сердитое или
испуганное, — описывающие увиденные лица. Так вот, у участников,
которые «маркировали» лица словами, активность префронтальной коры повысилась, а активность амигдалы, напротив, снизилась
[724]
; у участников,
которые просто сортировали фотографии, подобных изменений не наблюдалось.
В других аналогичных исследованиях участникам показывали фотографии образов, которые обычно вызывают в мозге человека негативные эмоциональные реакции, например изображения акул,
змей, пауков, пушек, авиакатастроф, автомобильных аварий или взрывов.
Одних людей попросили просто разложить картинки — собак к собакам,
змей к змеям, — а другим было предложено классифицировать каждую фотографию как естественную или искусственную угрозу. У первой группы наблюдалась мощная реакция в миндалевидном теле, а у второй —
некоторое снижение активности в амигдале и повышение в
префронтальной коре головного мозга
[725]
Все эти исследования показывают, что слова стимулируют смещение активности из миндалевидного тела в префронтальную кору
[726]
, поэтому,
когда мы работаем со словами, разум начинает вытеснять эмоции. «Идея без имени похожа на бродячую собаку или дикую кошку. Чтобы ее одомашнить, вы должны как-нибудь ее назвать»
[727]
, — пишет в своих мемуарах «Все еще жива» жертва холокоста Рут Клюгер. Или, проще говоря, «хочешь кого-то приручить, дай ему имя». Рейчел с удивлением узнала, что у того, что ее брат называл «голыми играми», есть другое название — сексуальное насилие со стороны сиблинга, — и еще большее удивление у нее вызвало то, насколько распространено это негативное
Исследования с применением томографии показывают, что сам акт речи смещает активность мозга из миндалевидного тела в префронтальную кору, из места, где «обитают» эмоции, в центр исполнительного функционирования. В одном из таких исследований участникам показывали фотографии сердитых или испуганных человеческих лиц; эти стимулы активируют амигдалу. Одной группе было предложено рассортировать фото, положив сердитые лица к сердитым, а испуганные к испуганным, а другую попросили подобрать слова — сердитое или
испуганное, — описывающие увиденные лица. Так вот, у участников,
которые «маркировали» лица словами, активность префронтальной коры повысилась, а активность амигдалы, напротив, снизилась
[724]
; у участников,
которые просто сортировали фотографии, подобных изменений не наблюдалось.
В других аналогичных исследованиях участникам показывали фотографии образов, которые обычно вызывают в мозге человека негативные эмоциональные реакции, например изображения акул,
змей, пауков, пушек, авиакатастроф, автомобильных аварий или взрывов.
Одних людей попросили просто разложить картинки — собак к собакам,
змей к змеям, — а другим было предложено классифицировать каждую фотографию как естественную или искусственную угрозу. У первой группы наблюдалась мощная реакция в миндалевидном теле, а у второй —
некоторое снижение активности в амигдале и повышение в
префронтальной коре головного мозга
[725]
Все эти исследования показывают, что слова стимулируют смещение активности из миндалевидного тела в префронтальную кору
[726]
, поэтому,
когда мы работаем со словами, разум начинает вытеснять эмоции. «Идея без имени похожа на бродячую собаку или дикую кошку. Чтобы ее одомашнить, вы должны как-нибудь ее назвать»
[727]
, — пишет в своих мемуарах «Все еще жива» жертва холокоста Рут Клюгер. Или, проще говоря, «хочешь кого-то приручить, дай ему имя». Рейчел с удивлением узнала, что у того, что ее брат называл «голыми играми», есть другое название — сексуальное насилие со стороны сиблинга, — и еще большее удивление у нее вызвало то, насколько распространено это негативное
явление. Она читала о родных братьях и сестрах, о насильниках и жертвах,
и видела сходство и различие между ее и их опытом. В итоге она выбрала слова, которые показались ей самыми точными, и придала смысл тому, что с ней произошло в детстве.
«В результате я подобрала слово тому, что делал со мной брат, —
сказала Рейчел. — Слово насилие мне лично не подошло, потому что это звучит слишком криминально, а я не думаю, что брат совершал преступление намеренно; а может, мне просто не нравится считать себя жертвой. Мне кажется, я много думала об этом, когда была младше, и именно в этом коренится моя любовь к Бэтмену и Коломбо. Я мечтала о правде и справедливости. Но теперь я думаю о том, что произошло, как об ошибке. Мой брат ошибочно считал, что его действия не оказывали на меня дурного влияния, а моя ошибка, хоть и невинная, заключалась в том, что я со всем этим долго мирилась. Так что мы оба допустили ошибку. Теперь,
когда я это вижу, я уже не чувствую себя настолько сбитой с толку. Моя жизнь обрела смысл».
Далее Рейчел рассказала мне о том, что подтолкнуло ее прийти к психотерапевту. «Я никак не могла понять, как мой жених может любить меня, если в прошлом со мной случались такие плохие вещи, если я чувствую себя такой ненормальной. Но теперь я вижу, что некоторые события моей жизни были грустными, но не плохими. Я вижу, как ошибки,
совершенные мной и братом, исказили все для нас обоих, но я больше не чувствую себя сумасшедшей. Я понимаю, почему была подавлена и иногда сердилась, но чокнутой себя не считаю. Я чувствую себя более нормальной, чем когда-либо, потому что рассказала о своих секретах и смогла наконец понять их смысл». Как пишет французская писательница
Анни Эрно в своей книге La Honte
[728]
, «возможно, пересказ, любой пересказ, делает нормальным любое действие, включая самое драматическое»
[729]
Таким образом, есть нечто особенное или хотя бы полезное в том,
чтобы облачать пережитый опыт в слова. «Используй слова!» — говорим мы расстроенному и плачущему ребенку; мы говорим это, потому что интуитивно или благодаря опыту знаем, что слова и предложения способны создавать порядок
[730]
и облегчать поиск смысла. Рассказывая кому-то о своих наихудших днях, мы можем обнаружить, что наши переживания не так плохи, как мы думали, и, возможно, и мы не так плохи, как нам кажется. Это помогает нам понять не только свой опыт, но и самих себя.
и видела сходство и различие между ее и их опытом. В итоге она выбрала слова, которые показались ей самыми точными, и придала смысл тому, что с ней произошло в детстве.
«В результате я подобрала слово тому, что делал со мной брат, —
сказала Рейчел. — Слово насилие мне лично не подошло, потому что это звучит слишком криминально, а я не думаю, что брат совершал преступление намеренно; а может, мне просто не нравится считать себя жертвой. Мне кажется, я много думала об этом, когда была младше, и именно в этом коренится моя любовь к Бэтмену и Коломбо. Я мечтала о правде и справедливости. Но теперь я думаю о том, что произошло, как об ошибке. Мой брат ошибочно считал, что его действия не оказывали на меня дурного влияния, а моя ошибка, хоть и невинная, заключалась в том, что я со всем этим долго мирилась. Так что мы оба допустили ошибку. Теперь,
когда я это вижу, я уже не чувствую себя настолько сбитой с толку. Моя жизнь обрела смысл».
Далее Рейчел рассказала мне о том, что подтолкнуло ее прийти к психотерапевту. «Я никак не могла понять, как мой жених может любить меня, если в прошлом со мной случались такие плохие вещи, если я чувствую себя такой ненормальной. Но теперь я вижу, что некоторые события моей жизни были грустными, но не плохими. Я вижу, как ошибки,
совершенные мной и братом, исказили все для нас обоих, но я больше не чувствую себя сумасшедшей. Я понимаю, почему была подавлена и иногда сердилась, но чокнутой себя не считаю. Я чувствую себя более нормальной, чем когда-либо, потому что рассказала о своих секретах и смогла наконец понять их смысл». Как пишет французская писательница
Анни Эрно в своей книге La Honte
[728]
, «возможно, пересказ, любой пересказ, делает нормальным любое действие, включая самое драматическое»
[729]
Таким образом, есть нечто особенное или хотя бы полезное в том,
чтобы облачать пережитый опыт в слова. «Используй слова!» — говорим мы расстроенному и плачущему ребенку; мы говорим это, потому что интуитивно или благодаря опыту знаем, что слова и предложения способны создавать порядок
[730]
и облегчать поиск смысла. Рассказывая кому-то о своих наихудших днях, мы можем обнаружить, что наши переживания не так плохи, как мы думали, и, возможно, и мы не так плохи, как нам кажется. Это помогает нам понять не только свой опыт, но и самих себя.
* * *
В рамках одного весьма показательного исследования, призванного выявить влияние секретов на сообщество
[731]
, шесть студентов
Гарвардского университета на протяжении одиннадцати дней записывали все, что чувствовали и делали в течение каждого дня и каждой ночи. Те, у кого были личные секреты, чувствовали себя не так хорошо в целом и были более тревожными и подавленными, чем их сокурсники, которые ничего не скрывали. Настроение студентам, имеющим секреты, поднимало время,
проводимое в университете, будь то за учебой, в столовой или просто на тусовке с такими же, как они, то есть с другими студентами, у которых тоже были секреты. Но, к сожалению, те, кто что-то скрывал, чаще проводили время в одиночестве.
И это серьезная проблема, потому что, хотя многим кажется, что психологически устойчивым людям не нужен никто, кроме них самих, на самом деле социальная поддержка
[732]
имеет для них огромное значение.
Более того, именно она формирирует ключевое различие между счастливыми и несчастными
[733]
и бывает особенно уместной, когда жизнь наиболее трудна. Одно исследование с участием более семи тысяч взрослых людей, переживших негативный опыт в детском возрасте,
показало, что те, кто имел социальную поддержку, с намного меньшей вероятностью страдали впоследствии от тревоги и депрессии
[734]
. И целый ряд метаанализов, объединивших сотни исследований и тысячи участников, подтверждает, что, как у детей, так и у взрослых, надежным предиктором проблем являются не сами по себе неблагоприятные обстоятельства и не их серьезность, а то, насколько одиноким человек себя чувствует после этого
[735]
. Таким образом, два самых надежных предиктора того, что по окончании несчастливого детства человек сможет комфортно себя чувствовать во взрослом возрасте — это возможность поделиться с кем-то своими секретами и наличие в жизни людей, способных оказать поддержку
[736]
. Часто эти два фактора идут рука об руку: общение создает сообщество. Делиться секретами — один из верных способов сделать взаимоотношения более близкими и искренними, и чаще всего мы признаемся в своих несчастьях тем, на кого, как мы чувствуем, можно положиться.
Одно исследование на тему секретов выявило, что те, кто готов их раскрыть, нуждаются в человеке, который не станет об этом болтать, не
будет их судить
[737]
и не отреагирует невежественно; еще лучше, если этот человек сможет обеспечить вам более глубокое понимание проблемы. По этой причине некоторые сверхнормальные люди, такие как Рейчел, обычно раскрывают свои секреты «профессиональным доверенным лицам»,
психотерапевтам или священнослужителям. Другие находят успокоение в разных анонимных группах поддержки или группах терапии для переживших определенный опыт травмы или хранящих одинаковые секреты; это позволяет им понять, что они далеко не единственные, у кого есть такая проблема
[738]
. Но чаще всего первыми доверенными лицами, и самыми важными агентами перемен, становятся внимательные друзья или заботливые романтические партнеры, то есть простые люди, которые нас знают и понимают
[739]
В мире найдется много людей, которые могут понять сверхнормального человека вроде Рейчел, и это, конечно, не только специалисты. Рейчел, собственно говоря, была частью гораздо более широкого сообщества, чем она осознавала. Она была не только одним из примерно 20 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию
[740]
, но и одной из большинства взрослых, которые, столкнувшись с
неблагоприятными обстоятельствами на ранних этапах жизни, хранят это в секрете. Из-за секрета Рейчел мучило чувство изолированности, а между тем она день за днем проживала рядом со многими-многими людьми,
которые разделяли с ней если не точно такой же опыт сексуального насилия со стороны родного брата, то опыт жизни с секретами. И важность нахождения таких людей невозможно переоценить.
Учитывая вышесказанное, вам могло показаться, что путь сверхнормальных к здоровью, счастью и сообществу заключается лишь в том, чтобы говорить, говорить и говорить с как можно большим количеством людей, которые согласны их слушать, но, конечно же, все не так просто. Хотя хранить секреты действительно в определенной мере опасно для здоровья, сверхнормальные дети абсолютно правы в своих подозрениях насчет того, что рассказывать о них тоже рискованно
[741]
. Тех,
кто это делает, могут обвинить в происходящем, пристыдить, отвернуться от них или опровергнуть их слова; у них могут навсегда отбить охоту быть честными и откровенными в дальнейшем. Иными словами, поделившись с кем-то секретами, мы можем почувствовать себя более связанными с окружающими или, наоборот, более одинокими, в большей безопасности или подверженными большему риску; все зависит от реакции тех, кому мы доверяемся. В этом суть явления, которое Джеймс Пеннебейкер назвал
[737]
и не отреагирует невежественно; еще лучше, если этот человек сможет обеспечить вам более глубокое понимание проблемы. По этой причине некоторые сверхнормальные люди, такие как Рейчел, обычно раскрывают свои секреты «профессиональным доверенным лицам»,
психотерапевтам или священнослужителям. Другие находят успокоение в разных анонимных группах поддержки или группах терапии для переживших определенный опыт травмы или хранящих одинаковые секреты; это позволяет им понять, что они далеко не единственные, у кого есть такая проблема
[738]
. Но чаще всего первыми доверенными лицами, и самыми важными агентами перемен, становятся внимательные друзья или заботливые романтические партнеры, то есть простые люди, которые нас знают и понимают
[739]
В мире найдется много людей, которые могут понять сверхнормального человека вроде Рейчел, и это, конечно, не только специалисты. Рейчел, собственно говоря, была частью гораздо более широкого сообщества, чем она осознавала. Она была не только одним из примерно 20 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию
[740]
, но и одной из большинства взрослых, которые, столкнувшись с
неблагоприятными обстоятельствами на ранних этапах жизни, хранят это в секрете. Из-за секрета Рейчел мучило чувство изолированности, а между тем она день за днем проживала рядом со многими-многими людьми,
которые разделяли с ней если не точно такой же опыт сексуального насилия со стороны родного брата, то опыт жизни с секретами. И важность нахождения таких людей невозможно переоценить.
Учитывая вышесказанное, вам могло показаться, что путь сверхнормальных к здоровью, счастью и сообществу заключается лишь в том, чтобы говорить, говорить и говорить с как можно большим количеством людей, которые согласны их слушать, но, конечно же, все не так просто. Хотя хранить секреты действительно в определенной мере опасно для здоровья, сверхнормальные дети абсолютно правы в своих подозрениях насчет того, что рассказывать о них тоже рискованно
[741]
. Тех,
кто это делает, могут обвинить в происходящем, пристыдить, отвернуться от них или опровергнуть их слова; у них могут навсегда отбить охоту быть честными и откровенными в дальнейшем. Иными словами, поделившись с кем-то секретами, мы можем почувствовать себя более связанными с окружающими или, наоборот, более одинокими, в большей безопасности или подверженными большему риску; все зависит от реакции тех, кому мы доверяемся. В этом суть явления, которое Джеймс Пеннебейкер назвал
«жестоким парадоксом» саморазоблачения
[742]
Понятно, что многие исследования Пеннебейкера проводились в лабораториях и их участники наговаривали свои откровения на диктофоны или общались с исследователями, которых заранее проинформировали, как нужно реагировать. А вот исследования в реальном мире дали более сложные и неоднозначные результаты. Вот некоторые из них. Ветераны боевых действий, которые, рассказывая о своем опыте во время войны,
сталкивались с негативной реакцией со стороны родственников и специалистов сферы здравоохранения, были более подвержены депрессии и ПТСР
[743]
по сравнению с теми, кого, по их ощущениям, сообщества воспринимали хорошо. И в случае с ВИЧ-позитивными мужчинами и женщинами, те, кто раскрыл свой статус, отличались лучшим физическим здоровьем и самочувствием в целом, но только при условии всесторонней поддержки их социальных групп
[744]
. Женщины, которым предстоял аборт и которые пользовались полной поддержкой тех, кому они об этом сообщили, были менее склонны к депрессии после данной травматической процедуры
[745]
, нежели те, кто столкнулся с неоднозначной реакцией окружающих или никому об этом не рассказывал. То же касается женщин,
которые лечились от бесплодия
[746]
. Мужчины и женщины нетрадиционной сексуальной ориентации сообщали о лучшем самочувствии в дни, когда могли открыто об этом говорить и чувствовали, что люди их понимают
[747]
Что касается миротворцев в Сомали, их стресс меньше зависел от того,
были ли они свидетелями военных действий, чем от того, как другие люди воспринимали их откровения о том, что они видели в этой раздираемой противоречиями воюющей стране
[748]
. Точно так же для жертв сексуального насилия и насильственных преступлений негативная реакция окружающих была более надежным предиктором ПТСР, чем сам травматический опыт
[749]
. И если одни люди, раскрыв свои секреты в сети,
чувствуют себя намного лучше, то другие, столкнувшись с негативными комментариями и нападками
[750]
, испытывают боль и опустошение.
Особенно важны, очевидно, самые первые откровения, поскольку они нередко определяют, пойдет ли человек на это опять и когда он это сделает
[751]
. Как писал Джон Стейнбек, «раскрывая свои секреты или рассказывая что-то, человек обязательно должен думать о том, кто его слушает или читает, потому что у любой истории столько же версий,
сколько читателей»
[752]
* * *
«Я оказалась в совершенно невозможном положении, — объяснила мне Рейчел. — Я воздерживаюсь от того, чтобы рассказывать людям свою историю, потому что чувствую, что она, возможно, не полностью моя. Я
чувствую себя персонажем в истории своего брата, потому что его история всегда шла впереди моей и оказывала на меня огромное влияние. Это страшно несправедливо, потому что мне кажется, что если я расскажу людям, что сделал мой брат, то позволю его истории стать моей и тем самым перенесу прошлое в настоящее, чего я предпочла бы не делать. Я
чувствую себя так, будто меня наказывают за то, чего я не делала. При этом, не рассказывая людям о своем брате, я чувствую, будто не говорю им всей правды, будто я лгунья. Или подделка. И в результате меня не отпускает ощущение, что если бы я была по-настоящему смелой, я бы просто все всем рассказала, и все».
Мы с вами живем в культуре, которую философ Хлоя Тейлор назвала
«культурой исповеди»
[753]
. Сегодня нас каждый день окружают примеры —
в виде автобиографий и мемуаров, редакционных статей и блогов, ток-шоу и реалити-шоу, — людей, решивших поделиться с миром своими секретами. Некоторые, рассказывая свои истории громко и гордо,
чувствуют, что освобождаются и обретают новые возможности, и многие сверхнормальные люди черпают утешение и силы в откровениях других людей. Когда человек громко и открыто говорит о проблемах, о которых принято только шептаться, это повышает осведомленность общества и снижает уровень его порицания; откровенные свидетельства реальных людей могут приводить к реальным изменениям и действительно приводят к ним. Мы видим множество примеров тех, кто обрел смысл и спасение,
преодолел самый мрачный и унизительный опыт благодаря тому, что облек его в конкретные слова и громко рассказал о нем другим. Менее заметны,
однако, те, кто сделал иной выбор, решив ни за что не делиться с окружающими своими тайнами.
Безусловно, молчание чревато угрозами, но из этого не следует
[754]
,
что единственный способ жить смелой или правдивой жизнью, — «всем все рассказать, и все», как выразилась Рейчел. Еще раньше Рейчел говорила, что ждет от жизни «правды и справедливости», но почему-то ее жизнь не воспринималась ею ни честной, ни настоящей; девушке казалось,
что она навечно привязана к ошибке, совершенной ее братом. Но, судя по всему, что-то в ней требовало саморазоблачения. И когда Рейчел спустя