Файл: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 11.01.2024
Просмотров: 1131
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Глава 16. Мститель
Самая лучшая месть врагу — не быть на него
похожим
[827]
.
Марк Аврелий
Дженнифер стала моей пациенткой после того, как отказалась от услуг другого психотерапевта. Некоторые сочли бы это плохим знаком, решив,
что она одна из тех, кто вечно чем-то недоволен или, еще хуже, кому уже не поможет ни один специалист. Могло быть и так. Однако переход к другому психотерапевту мог также объясняться тем, что Дженнифер, сознательно или нет, точно знала, что хочет получить и что она этого пока не получила.
А это, согласитесь, скорее очень хороший знак.
Дженнифер могла точно назвать момент, когда поняла, что предыдущей терапии конец; это случилось за несколько месяцев до того,
как она фактически прекратила посещать сеансы. Тот определяющий момент настал, когда Дженнифер рассказала психотерапевту о пикнике, на который она ходила с друзьями, многие из которых взяли на природу маленьких детей, и те весело носились по поляне вокруг взрослых.
Дженнифер была замужней женщиной лет тридцати, и в тот период как раз пыталась решить важнейший для себя вопрос: захочет ли она когда-нибудь иметь детей? Надо сказать, раньше этот вопрос вообще казался ей
«недостаточно нормальным» для того, чтобы его обдумывать. На пикнике
Дженнифер постоянно беспокоило, что бегающие вокруг дети каким-то образом догадаются, что с ней что-то не так, что ее не должно быть там, где находятся они. Промучившись несколько дней, Дженнифер записалась на прием и рассказала о своих проблемах предыдущему психотерапевту. «Я
сказала, что, возможно, мне нужно было бы выйти замуж за мужчину с детьми, чтобы я могла пропустить все это, — вспоминала Дженнифер позже, уже в беседе со мной. — Сейчас, оглядываясь назад, мне непонятно,
зачем я это сказала и что имела в виду. Думаю, я этого никогда не узнаю,
потому что психотерапевт меня об этом не спросила и даже не попыталась оспорить мое странное заявление. Она просто кивнула, причем, как мне показалось, не без некоторого облегчения в связи с тем, что у меня нет детей; так я, во всяком случае, поняла ее реакцию. Как бы там ни было, я почувствовала, что она подтверждает мою гипотезу о том, что я
Самая лучшая месть врагу — не быть на него
похожим
[827]
.
Марк Аврелий
Дженнифер стала моей пациенткой после того, как отказалась от услуг другого психотерапевта. Некоторые сочли бы это плохим знаком, решив,
что она одна из тех, кто вечно чем-то недоволен или, еще хуже, кому уже не поможет ни один специалист. Могло быть и так. Однако переход к другому психотерапевту мог также объясняться тем, что Дженнифер, сознательно или нет, точно знала, что хочет получить и что она этого пока не получила.
А это, согласитесь, скорее очень хороший знак.
Дженнифер могла точно назвать момент, когда поняла, что предыдущей терапии конец; это случилось за несколько месяцев до того,
как она фактически прекратила посещать сеансы. Тот определяющий момент настал, когда Дженнифер рассказала психотерапевту о пикнике, на который она ходила с друзьями, многие из которых взяли на природу маленьких детей, и те весело носились по поляне вокруг взрослых.
Дженнифер была замужней женщиной лет тридцати, и в тот период как раз пыталась решить важнейший для себя вопрос: захочет ли она когда-нибудь иметь детей? Надо сказать, раньше этот вопрос вообще казался ей
«недостаточно нормальным» для того, чтобы его обдумывать. На пикнике
Дженнифер постоянно беспокоило, что бегающие вокруг дети каким-то образом догадаются, что с ней что-то не так, что ее не должно быть там, где находятся они. Промучившись несколько дней, Дженнифер записалась на прием и рассказала о своих проблемах предыдущему психотерапевту. «Я
сказала, что, возможно, мне нужно было бы выйти замуж за мужчину с детьми, чтобы я могла пропустить все это, — вспоминала Дженнифер позже, уже в беседе со мной. — Сейчас, оглядываясь назад, мне непонятно,
зачем я это сказала и что имела в виду. Думаю, я этого никогда не узнаю,
потому что психотерапевт меня об этом не спросила и даже не попыталась оспорить мое странное заявление. Она просто кивнула, причем, как мне показалось, не без некоторого облегчения в связи с тем, что у меня нет детей; так я, во всяком случае, поняла ее реакцию. Как бы там ни было, я почувствовала, что она подтверждает мою гипотезу о том, что я
недостаточно нормальна, чтобы иметь нормальную семью». Иными словами, Дженнифер протестировала реальность и своего психотерапевта,
и ее терапевт этот тест не прошла.
После того сеанса Дженнифер послушно следовала всем назначениям,
но почему-то начала чаще замечать на стоянке автомобиль своего психотерапевта — с ярким детским автокреслом внутри. Теперь
Дженнифер казалось, что ее психотерапевт врач, а она больная. Что ее психотерапевт — здравомыслящая женщина, а Дженнифер не в своем уме.
Ее психотерапевт нормальная, а
Дженнифер ненормальная.
Ее психотерапевт достойна иметь нормальную семью, а Дженнифер нет.
Спустя некоторое время
Дженнифер предоставила своему психотерапевту новую возможность укрепить ее в страхах и сомнениях. На сеансе она упомянула о еще одном общественном мероприятии, на этот раз на работе, предполагавшем общение с детьми. Тогда Дженнифер с немалым удивлением отметила, что резвилась с сыновьями и дочерьми коллег без напряжения и даже с удовольствием. Кто-то из коллег даже попросил ее время от времени присматривать за его ребенком. «Может, я все-таки могла бы быть матерью», — задумчиво произнесла Дженнифер на сеансе, делая попытку развернуть свои мысли в этом направлении. Однако вместо того, чтобы рассмотреть надежду, которая, возможно, зарождалась в ее душе, психотерапевт усмотрела в этом замечании противоречие. «Мне кажется, вы говорили, что не хотите детей», — отрезала она.
«Знаете, я ее чуть не возненавидела за это, — призналась
Дженнифер, — и больше к ней не ходила. Тогда я этого не знала, но теперь понимаю, что мне очень хотелось, чтобы она усомнилась в обоснованности моего страха относительно того, что мне никогда не стать хорошей матерью. Думаю, в определенном смысле это была довольно эффективная психотерапия, потому что я перестала посещать ее с мыслью, что ни за что не позволю никому себя недооценивать. Благодаря этому я поняла, что она во мне ошибалась. И что я в себе ошибалась».
* * *
Говорят, дети чем-то похожи на маленьких ученых
[828]
. Они рождаются с неистребимым желанием понять окружающий мир и приспособиться к нему, и в ходе этого разрабатывают собственные теории о том, как все работает. Машины гудят. Кошки мяукают. Кухонная плита может быть раскаленной, но не все время. Когда эти теории снова и снова получают
и ее терапевт этот тест не прошла.
После того сеанса Дженнифер послушно следовала всем назначениям,
но почему-то начала чаще замечать на стоянке автомобиль своего психотерапевта — с ярким детским автокреслом внутри. Теперь
Дженнифер казалось, что ее психотерапевт врач, а она больная. Что ее психотерапевт — здравомыслящая женщина, а Дженнифер не в своем уме.
Ее психотерапевт нормальная, а
Дженнифер ненормальная.
Ее психотерапевт достойна иметь нормальную семью, а Дженнифер нет.
Спустя некоторое время
Дженнифер предоставила своему психотерапевту новую возможность укрепить ее в страхах и сомнениях. На сеансе она упомянула о еще одном общественном мероприятии, на этот раз на работе, предполагавшем общение с детьми. Тогда Дженнифер с немалым удивлением отметила, что резвилась с сыновьями и дочерьми коллег без напряжения и даже с удовольствием. Кто-то из коллег даже попросил ее время от времени присматривать за его ребенком. «Может, я все-таки могла бы быть матерью», — задумчиво произнесла Дженнифер на сеансе, делая попытку развернуть свои мысли в этом направлении. Однако вместо того, чтобы рассмотреть надежду, которая, возможно, зарождалась в ее душе, психотерапевт усмотрела в этом замечании противоречие. «Мне кажется, вы говорили, что не хотите детей», — отрезала она.
«Знаете, я ее чуть не возненавидела за это, — призналась
Дженнифер, — и больше к ней не ходила. Тогда я этого не знала, но теперь понимаю, что мне очень хотелось, чтобы она усомнилась в обоснованности моего страха относительно того, что мне никогда не стать хорошей матерью. Думаю, в определенном смысле это была довольно эффективная психотерапия, потому что я перестала посещать ее с мыслью, что ни за что не позволю никому себя недооценивать. Благодаря этому я поняла, что она во мне ошибалась. И что я в себе ошибалась».
* * *
Говорят, дети чем-то похожи на маленьких ученых
[828]
. Они рождаются с неистребимым желанием понять окружающий мир и приспособиться к нему, и в ходе этого разрабатывают собственные теории о том, как все работает. Машины гудят. Кошки мяукают. Кухонная плита может быть раскаленной, но не все время. Когда эти теории снова и снова получают
подтверждение, они становятся убеждениями, которые впоследствии обычно крайне трудно изменить. Очень многое из того, что мы считаем обучением, предполагает познание материального мира, обретение понимания того, как в нем функционируют вещи, — но у детей также складываются теории и убеждения о том, как функционируют люди. Дети,
подвергшиеся насилию, узнают, что взрослые могут быть опасными. Дети алкоголиков узнают, что в любое время человек может ни с того ни с сего на тебя разозлиться. Дети с больными братьями и сестрами узнают, что некоторые люди рождаются с серьезными болезнями. Подростки,
пережившие сексуальное насилие, делают вывод, что заводить романтические отношения опасно.
К совершеннолетию дети составляют собственное мнение не только об окружающем мире, но и о самих себе, по крайней мере на какой-то период.
Некоторые выводы, сделанные сверхнормальными людьми, такие как я
борец, я самостоятелен и инициативен, мои уникальные способности
обязывают меня творить добро, позволяют им летать выше, чем от них,
возможно, ожидают окружающие, а иногда даже намного выше сверстников, тогда как другие выводы не столь позитивны и снижают их самооценку. Например, у меня есть секрет, я не такой, как все, я плохой, я
одинокий.
Одним из самых распространенных становится убеждение — то, что мучило Дженнифер, — что они недостаточно нормальны, чтобы иметь нормальную семью. Так же как ребенок, воспитываемый в нищете, решает,
что теплое пальто и новые игрушки предназначены для других детей, люди,
которые росли без любви и защиты, укрепляются в мысли, что все это не для них, а для других, нормальных. «Я не только никогда ни в кого не влюблялась, я даже никогда не мечтала об этом. Это было нечто, что существовало для других людей, для тех, у кого были нормальные семьи и дома»
[829]
, — писала Мэрилин Монро в автобиографии «Моя история».
Иногда сверхнормальные чувствуют и боятся, что их опыт так сильно изменил их в худшую сторону, что их просто невозможно любить. Вот отрывок из мемуаров похищенной в детстве Элизабет Смарт, которые, как и у Монро, называются «Моя история». «Я просто не могла на них не смотреть. Они казались такими счастливыми. Такими влюбленными.
Такими нормальными, — вспоминает Элизабет свои мысли, когда она однажды увидела старую чету, идущую вдоль променада, по которому плелась и она со своими похитителями. — У меня никогда не будет такого счастья. И такой жизни. У меня никогда не будет настоящего мужа. И
подвергшиеся насилию, узнают, что взрослые могут быть опасными. Дети алкоголиков узнают, что в любое время человек может ни с того ни с сего на тебя разозлиться. Дети с больными братьями и сестрами узнают, что некоторые люди рождаются с серьезными болезнями. Подростки,
пережившие сексуальное насилие, делают вывод, что заводить романтические отношения опасно.
К совершеннолетию дети составляют собственное мнение не только об окружающем мире, но и о самих себе, по крайней мере на какой-то период.
Некоторые выводы, сделанные сверхнормальными людьми, такие как я
борец, я самостоятелен и инициативен, мои уникальные способности
обязывают меня творить добро, позволяют им летать выше, чем от них,
возможно, ожидают окружающие, а иногда даже намного выше сверстников, тогда как другие выводы не столь позитивны и снижают их самооценку. Например, у меня есть секрет, я не такой, как все, я плохой, я
одинокий.
Одним из самых распространенных становится убеждение — то, что мучило Дженнифер, — что они недостаточно нормальны, чтобы иметь нормальную семью. Так же как ребенок, воспитываемый в нищете, решает,
что теплое пальто и новые игрушки предназначены для других детей, люди,
которые росли без любви и защиты, укрепляются в мысли, что все это не для них, а для других, нормальных. «Я не только никогда ни в кого не влюблялась, я даже никогда не мечтала об этом. Это было нечто, что существовало для других людей, для тех, у кого были нормальные семьи и дома»
[829]
, — писала Мэрилин Монро в автобиографии «Моя история».
Иногда сверхнормальные чувствуют и боятся, что их опыт так сильно изменил их в худшую сторону, что их просто невозможно любить. Вот отрывок из мемуаров похищенной в детстве Элизабет Смарт, которые, как и у Монро, называются «Моя история». «Я просто не могла на них не смотреть. Они казались такими счастливыми. Такими влюбленными.
Такими нормальными, — вспоминает Элизабет свои мысли, когда она однажды увидела старую чету, идущую вдоль променада, по которому плелась и она со своими похитителями. — У меня никогда не будет такого счастья. И такой жизни. У меня никогда не будет настоящего мужа. И
детей»
[830]
. Такой вывод сделала Смарт в тот момент, хотя время показало,
что она ошибалась.
Истории жизни
Монро и
Смарт во многих отношениях исключительны, но подобные выводы о любви и семье делаются, к сожалению, очень часто. Мне приходится слышать нечто подобное от сверхнормальных клиентов практически каждый день. Любовь для других людей. Счастливые семьи для других людей. Я слишком занят выживанием, чтобы думать о процветании. В самом деле, некоторые исследователи утверждают, что с эволюционной точки зрения позитивные эмоции, такие как любовь
[831]
, в какой-то мере «излишни», потому что, хоть они и вносят вклад в общее благополучие и долгосрочное хорошее самочувствие, благотворно сказываясь на здоровье и способствуя размножению, когда запускается реакция «бей или беги», они не нужны.
Так воспринимают любовь и многие сверхнормальные: как расточительность и излишество, как роскошь, которая им, вероятно,
никогда не будет доступна.
И в этом многие сверхнормальные люди тоже довольно сильно похожи на супергероев. Супергерои, может, и побеждают злодеев и спасают мир,
но в большинстве случаев домой они возвращаются в полном одиночестве
[832]
. Супермен хоть и запрыгивает одним прыжком на небоскребы, не способен найти выход из любовного треугольника,
состоящего из него самого, Лоис Лейн и его альтер-эго Кларка Кента. Чудо- женщина, может, и управляется ловко своим лассо истины, но, как и Супермен, не может признаться самой себе в том, что угодила в ловушку романтических отношений со Стивом Тревором и своим земным
«я», Дианой Принс. Бэтмен меняет женщин как перчатки, но в любви ему вечно не везет. А в одном из самых трагических сюжетов комиксов о Человеке-пауке он, пытаясь спасти любовь своей жизни Гвен Стейси,
случайно убивает ее.
* * *
Время от времени супергерои находят любовников и спутников жизни,
и даже иногда вступают в брак, но их счастье, похоже, никогда не длится долго. По тем или иным причинам большинство супергероев (или писатели, которые их придумали) не могут понять, как им оставаться теми,
кто они есть, и одновременно любить. Их дни и ночи слишком уж заняты,
[830]
. Такой вывод сделала Смарт в тот момент, хотя время показало,
что она ошибалась.
Истории жизни
Монро и
Смарт во многих отношениях исключительны, но подобные выводы о любви и семье делаются, к сожалению, очень часто. Мне приходится слышать нечто подобное от сверхнормальных клиентов практически каждый день. Любовь для других людей. Счастливые семьи для других людей. Я слишком занят выживанием, чтобы думать о процветании. В самом деле, некоторые исследователи утверждают, что с эволюционной точки зрения позитивные эмоции, такие как любовь
[831]
, в какой-то мере «излишни», потому что, хоть они и вносят вклад в общее благополучие и долгосрочное хорошее самочувствие, благотворно сказываясь на здоровье и способствуя размножению, когда запускается реакция «бей или беги», они не нужны.
Так воспринимают любовь и многие сверхнормальные: как расточительность и излишество, как роскошь, которая им, вероятно,
никогда не будет доступна.
И в этом многие сверхнормальные люди тоже довольно сильно похожи на супергероев. Супергерои, может, и побеждают злодеев и спасают мир,
но в большинстве случаев домой они возвращаются в полном одиночестве
[832]
. Супермен хоть и запрыгивает одним прыжком на небоскребы, не способен найти выход из любовного треугольника,
состоящего из него самого, Лоис Лейн и его альтер-эго Кларка Кента. Чудо- женщина, может, и управляется ловко своим лассо истины, но, как и Супермен, не может признаться самой себе в том, что угодила в ловушку романтических отношений со Стивом Тревором и своим земным
«я», Дианой Принс. Бэтмен меняет женщин как перчатки, но в любви ему вечно не везет. А в одном из самых трагических сюжетов комиксов о Человеке-пауке он, пытаясь спасти любовь своей жизни Гвен Стейси,
случайно убивает ее.
* * *
Время от времени супергерои находят любовников и спутников жизни,
и даже иногда вступают в брак, но их счастье, похоже, никогда не длится долго. По тем или иным причинам большинство супергероев (или писатели, которые их придумали) не могут понять, как им оставаться теми,
кто они есть, и одновременно любить. Их дни и ночи слишком уж заняты,
слишком опасны и, возможно, слишком вредны для их спутников жизни, а тем более для их детей. И это весьма серьезная проблема, потому что, если,
согласно мнению многих специалистов, близкие взаимоотношения — это один из ключевых факторов хорошей жизни, то «в этом плане супергерои могут быть кем угодно, только не супер», как пишут исследователи
Кристофер Петерсон и Нансук Парк в книге The Psychology of Superheroes
(«Психология супергероев»)
[833]
* * *
Отец Дженнифер так часто бил мать, что девочка на всю жизнь запомнила особый ярко-розовый цвет кожи после сильного удара открытой ладонью. В детстве она никак не могла понять, почему ее родители поженились, хоть и не раз слышала объяснения мамы: «Все было хорошо,
пока ты не родилась. После твоего рождения отец уже не мог всегда все делать по-своему». Эти мамины слова сильно озадачивали Дженнифер,
потому что, сколько она себя помнила, ее папа всегда все делал по-своему.
Семья всегда ела его любимые блюда и смотрела его любимые телепередачи. Они на цыпочках ходили по дому, если он спал, и притворялись, что он никому не мешает, когда отец громко хлопал дверью,
уходя на ночную смену.
Много позже Дженнифер поняла, что, когда ее будущий папа,
отслуживший двадцать лет в армии, познакомился с ее будущей мамой,
женщиной с серьезными проблемами зрения и хорошим высшим образованием, он был скорее убежденным холостяком, чем просто холостяком. Мать Дженнифер, по всей видимости, считала замужество сделкой, способной обеспечить ей безопасность, но отцу явно претила мысль о трате заработанных им денег на других, поэтому он очень часто оставлял жену и дочь без самого необходимого. Дженнифер отлично знала это, потому что ей много раз приходилось сидеть в приемной педиатра,
пока медсестра объясняла ее маме, что без оплаты наличными ее дочь на прием не попадет. А когда Дженнифер поставили скобки на зубы, ортодонт отказывался снимать их до тех пор, пока ему не заплатят за работу, и ждать пришлось довольно долго. Когда у Дженнифер начались первые месячные,
и она сказала маме, что ей нужны гигиенические прокладки, та завизжала в панике: «Но на этой неделе мы больше не можем просить у твоего папы деньги!»
Иными словами, за годы детства Дженнифер научилась тому, что
согласно мнению многих специалистов, близкие взаимоотношения — это один из ключевых факторов хорошей жизни, то «в этом плане супергерои могут быть кем угодно, только не супер», как пишут исследователи
Кристофер Петерсон и Нансук Парк в книге The Psychology of Superheroes
(«Психология супергероев»)
[833]
* * *
Отец Дженнифер так часто бил мать, что девочка на всю жизнь запомнила особый ярко-розовый цвет кожи после сильного удара открытой ладонью. В детстве она никак не могла понять, почему ее родители поженились, хоть и не раз слышала объяснения мамы: «Все было хорошо,
пока ты не родилась. После твоего рождения отец уже не мог всегда все делать по-своему». Эти мамины слова сильно озадачивали Дженнифер,
потому что, сколько она себя помнила, ее папа всегда все делал по-своему.
Семья всегда ела его любимые блюда и смотрела его любимые телепередачи. Они на цыпочках ходили по дому, если он спал, и притворялись, что он никому не мешает, когда отец громко хлопал дверью,
уходя на ночную смену.
Много позже Дженнифер поняла, что, когда ее будущий папа,
отслуживший двадцать лет в армии, познакомился с ее будущей мамой,
женщиной с серьезными проблемами зрения и хорошим высшим образованием, он был скорее убежденным холостяком, чем просто холостяком. Мать Дженнифер, по всей видимости, считала замужество сделкой, способной обеспечить ей безопасность, но отцу явно претила мысль о трате заработанных им денег на других, поэтому он очень часто оставлял жену и дочь без самого необходимого. Дженнифер отлично знала это, потому что ей много раз приходилось сидеть в приемной педиатра,
пока медсестра объясняла ее маме, что без оплаты наличными ее дочь на прием не попадет. А когда Дженнифер поставили скобки на зубы, ортодонт отказывался снимать их до тех пор, пока ему не заплатят за работу, и ждать пришлось довольно долго. Когда у Дженнифер начались первые месячные,
и она сказала маме, что ей нужны гигиенические прокладки, та завизжала в панике: «Но на этой неделе мы больше не можем просить у твоего папы деньги!»
Иными словами, за годы детства Дженнифер научилась тому, что
врачи для других людей, и безопасность для других, и счастливые семьи тоже не для нее. Отец постоянно напоминал домочадцам, что, какими бы страшными ни были их лишения, их жизнь несравненно приятнее и лучше,
чем то, что ему пришлось вынести в армии. И довольно долгое время мама
Дженнифер делала вид, что это действительно так. А затем, в один очень необычный день, она вдруг заявила, что не может больше сидеть на потрепанном диване, и они с Дженнифер вытащили развалюху из гостиной и выбросили на двор через перила задней веранды. Когда Дженнифер увидела, как диван с глухим ударом упал на цемент, она почувствовала в душе ветерок надежды, как будто что-то в ее жизни начало меняться к лучшему. Но когда отец вернулся домой, он в ярости сломал матери
Дженнифер руку, и теперь уже Дженнифер визжала в панике, умоляя его остановиться.
«Жена должна быть с мужем и в радости, и в горе», — только и сказала о произошедшем мама.
* * *
В США насилие в семье, точнее говоря, такая его разновидность, как насилие со стороны сожителя, считается одной из самых распространенных форм насильственных преступлений. По оценкам специалистов, ежегодно от двух до четырех миллионов женщин становятся жертвами насилия в семье, и это главная причина травм женщин в возрасте от 15 до 44 лет
[834]
. От четверти до трети женщин, обращающихся в отделение неотложной помощи, получают травмы в результате насилия со стороны сексуального партнера, хотя регистрируются всего около
5 процентов таких случаев.
Отец Дженнифер был уверен, что дом более счастливое место, чем армия, и во многих отношениях так и есть, или по крайней мере должно быть, однако же, по статистике, с 2001 по 2012 год было убито собственными мужьями почти в два раза больше американок, чем на войне в Афганистане или Ираке
[835]
. Как в случае большинства неблагоприятных жизненных обстоятельств, насилие в семье встречается в самых разных расовых, классовых и социально-экономических группах, но особенно уязвимы женщины-инвалиды
[836]
, такие как мать
Дженнифер.
Подавляющее большинство женщин, как с инвалидностью, так и без,
утверждают, что не могут покинуть своих обидчиков из-за денег, по
чем то, что ему пришлось вынести в армии. И довольно долгое время мама
Дженнифер делала вид, что это действительно так. А затем, в один очень необычный день, она вдруг заявила, что не может больше сидеть на потрепанном диване, и они с Дженнифер вытащили развалюху из гостиной и выбросили на двор через перила задней веранды. Когда Дженнифер увидела, как диван с глухим ударом упал на цемент, она почувствовала в душе ветерок надежды, как будто что-то в ее жизни начало меняться к лучшему. Но когда отец вернулся домой, он в ярости сломал матери
Дженнифер руку, и теперь уже Дженнифер визжала в панике, умоляя его остановиться.
«Жена должна быть с мужем и в радости, и в горе», — только и сказала о произошедшем мама.
* * *
В США насилие в семье, точнее говоря, такая его разновидность, как насилие со стороны сожителя, считается одной из самых распространенных форм насильственных преступлений. По оценкам специалистов, ежегодно от двух до четырех миллионов женщин становятся жертвами насилия в семье, и это главная причина травм женщин в возрасте от 15 до 44 лет
[834]
. От четверти до трети женщин, обращающихся в отделение неотложной помощи, получают травмы в результате насилия со стороны сексуального партнера, хотя регистрируются всего около
5 процентов таких случаев.
Отец Дженнифер был уверен, что дом более счастливое место, чем армия, и во многих отношениях так и есть, или по крайней мере должно быть, однако же, по статистике, с 2001 по 2012 год было убито собственными мужьями почти в два раза больше американок, чем на войне в Афганистане или Ираке
[835]
. Как в случае большинства неблагоприятных жизненных обстоятельств, насилие в семье встречается в самых разных расовых, классовых и социально-экономических группах, но особенно уязвимы женщины-инвалиды
[836]
, такие как мать
Дженнифер.
Подавляющее большинство женщин, как с инвалидностью, так и без,
утверждают, что не могут покинуть своих обидчиков из-за денег, по
крайней мере отчасти
[837]
. Они опасаются, что не смогут содержать себя и своих детей без помощи партнера, в результате и они, и дети вынуждены жить с мучителями.
По результатам национального обследования подверженности детей насилию, около 20 процентов детей
[838]
, то есть почти 15 миллионов детей младше восемнадцати лет, становятся свидетелями той или иной формы насилия со стороны партнера одного из родителей: толчков, пощечин,
ударов, пинков, удушения, порезов ножом и даже огнестрельных ранений.
Чаще всего насилие в семье исходит от мужчин, но агрессорами могут быть и женщины. В семьях, для которых оно характерно, насилие имеет место в среднем одиннадцать раз
[839]
за период их детства, но среднее число равняется трем, а стандартное отклонение двадцати двум. Проще говоря,
это означает, что хотя во множестве семей насилие случается всего один- два раза, есть дома, в которых ребенок на протяжении всего детства становится свидетелем агрессии десятки, а то и сотни раз. Дом Дженнифер был именно таким.
Считается, что ребенок подвергается воздействию насилия
[840]
, когда слышит шум драки, доносящийся из другой части дома, или видит ушибы или порезы либо сломанную мебель после свершившегося факта, либо когда родитель-жертва или сиблинг-жертва рассказывают ему о произошедшем. Чаще всего, однако, почти в 90 процентах случаев, дети в таких семьях становятся очевидцами того, как один взрослый причиняет физический ущерб другому
[841]
. И хотя этих детей принято называть молчаливыми свидетелями
[842]
, нередко они не так уж и молчаливы. Около половины малышей, переживших этот крайне негативный опыт, плачут и кричат на агрессора в надежде заставить его прекратить насилие и защитить жертву
[843]
Когда тем, кто стал свидетелем домашнего насилия, не причиняют физический ущерб и они сами не являются объектами насилия, их часто считают невредимыми и даже счастливыми. Но, конечно же, дети,
растущие в таких условиях, не чувствуют себя в безопасности.
Непосредственная близость к насилию приводит практически к тем же проблемам развития, как и в случае с жертвами реального физического насилия
[844]
, чрезвычайно негативно сказываясь как на психологическом,
так и на физическом состоянии ребенка. Подобно детям, которые сталкиваются с любыми хроническими неблагоприятными обстоятельствами, дети, живущие бок о бок с насилием в семье, с большей вероятностью, чем их сверстники, страдают от вызываемых стрессом
[837]
. Они опасаются, что не смогут содержать себя и своих детей без помощи партнера, в результате и они, и дети вынуждены жить с мучителями.
По результатам национального обследования подверженности детей насилию, около 20 процентов детей
[838]
, то есть почти 15 миллионов детей младше восемнадцати лет, становятся свидетелями той или иной формы насилия со стороны партнера одного из родителей: толчков, пощечин,
ударов, пинков, удушения, порезов ножом и даже огнестрельных ранений.
Чаще всего насилие в семье исходит от мужчин, но агрессорами могут быть и женщины. В семьях, для которых оно характерно, насилие имеет место в среднем одиннадцать раз
[839]
за период их детства, но среднее число равняется трем, а стандартное отклонение двадцати двум. Проще говоря,
это означает, что хотя во множестве семей насилие случается всего один- два раза, есть дома, в которых ребенок на протяжении всего детства становится свидетелем агрессии десятки, а то и сотни раз. Дом Дженнифер был именно таким.
Считается, что ребенок подвергается воздействию насилия
[840]
, когда слышит шум драки, доносящийся из другой части дома, или видит ушибы или порезы либо сломанную мебель после свершившегося факта, либо когда родитель-жертва или сиблинг-жертва рассказывают ему о произошедшем. Чаще всего, однако, почти в 90 процентах случаев, дети в таких семьях становятся очевидцами того, как один взрослый причиняет физический ущерб другому
[841]
. И хотя этих детей принято называть молчаливыми свидетелями
[842]
, нередко они не так уж и молчаливы. Около половины малышей, переживших этот крайне негативный опыт, плачут и кричат на агрессора в надежде заставить его прекратить насилие и защитить жертву
[843]
Когда тем, кто стал свидетелем домашнего насилия, не причиняют физический ущерб и они сами не являются объектами насилия, их часто считают невредимыми и даже счастливыми. Но, конечно же, дети,
растущие в таких условиях, не чувствуют себя в безопасности.
Непосредственная близость к насилию приводит практически к тем же проблемам развития, как и в случае с жертвами реального физического насилия
[844]
, чрезвычайно негативно сказываясь как на психологическом,
так и на физическом состоянии ребенка. Подобно детям, которые сталкиваются с любыми хроническими неблагоприятными обстоятельствами, дети, живущие бок о бок с насилием в семье, с большей вероятностью, чем их сверстники, страдают от вызываемых стрессом
болезней
[845]
, таких как депрессия, расстройства сна, злоупотребление психоактивными веществами и тревожность. По этим причинам само по себе детство, просто проведенное рядом с семейным насильником — не уверена, впрочем, что тут уместно слово просто, — сегодня признано одной из форм жестокого обращения с ребенком, то есть считается негативным опытом детства.
Однако оценить то, как хронические жизненные невзгоды, особенно те, которые являются делом рук человека, которому ребенок доверяет и от которого зависит, влияют на дальнейшие взаимоотношения взрослеющих детей, намного сложнее, чем измерить количество гормонов стресса или депрессивное состояние. Люди, как известно, социальны, поэтому, входя в этот мир, мы изначально запрограммированы на общение с родными и друзьями. От этого во многом зависят наше выживание и удовольствие от жизни, особенно в детстве. А когда те, кто, по законам природы или морали, должны любить и защищать нас, не делают этого, нам бывает крайне трудно представить, что на это способен кто-нибудь другой. Это не только уменьшает чувство доверия, но и негативно сказывается на самых обычных надеждах и мечтах человека. Стремление к любви начинает казаться ему чем-то небезопасным или как минимум тщетным.
После долгих лет попыток помочь матери Дженнифер ее усилия начали казаться тщетными. «Я пыталась ее спасти, но она не слушала меня,
и мне пришлось спасаться самой», — рассказывала Дженнифер о том, как однажды решила покинуть дом и переехать жить к бабушке и дедушке.
Когда девочка в последний раз выходила из дома и садилась в машину друга, ожидавшую ее неподалеку, мать прокричала ей вслед: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» Она сказала это так, будто
Дженнифер непременно должна была делать то же самое, что делала она,
будто ее жизнь непременно будет такой же.
* * *
Идея о том, что история повторяется, многими воспринимается как прописная истина. Исходя из слов, сказанных матерью на прощание,
Дженнифер могла ожидать, что однажды тоже непременно окажется в беде,
в ловушке несчастливого брака, с ребенком, которого она не в состоянии защитить от негативного влияния насилия. Может, как, казалось, думала ее мать, она станет жертвой насилия со стороны спутника жизни, а может,
даже обидчицей. Судя по всему, люди и правда считают чуть ли не само
[845]
, таких как депрессия, расстройства сна, злоупотребление психоактивными веществами и тревожность. По этим причинам само по себе детство, просто проведенное рядом с семейным насильником — не уверена, впрочем, что тут уместно слово просто, — сегодня признано одной из форм жестокого обращения с ребенком, то есть считается негативным опытом детства.
Однако оценить то, как хронические жизненные невзгоды, особенно те, которые являются делом рук человека, которому ребенок доверяет и от которого зависит, влияют на дальнейшие взаимоотношения взрослеющих детей, намного сложнее, чем измерить количество гормонов стресса или депрессивное состояние. Люди, как известно, социальны, поэтому, входя в этот мир, мы изначально запрограммированы на общение с родными и друзьями. От этого во многом зависят наше выживание и удовольствие от жизни, особенно в детстве. А когда те, кто, по законам природы или морали, должны любить и защищать нас, не делают этого, нам бывает крайне трудно представить, что на это способен кто-нибудь другой. Это не только уменьшает чувство доверия, но и негативно сказывается на самых обычных надеждах и мечтах человека. Стремление к любви начинает казаться ему чем-то небезопасным или как минимум тщетным.
После долгих лет попыток помочь матери Дженнифер ее усилия начали казаться тщетными. «Я пыталась ее спасти, но она не слушала меня,
и мне пришлось спасаться самой», — рассказывала Дженнифер о том, как однажды решила покинуть дом и переехать жить к бабушке и дедушке.
Когда девочка в последний раз выходила из дома и садилась в машину друга, ожидавшую ее неподалеку, мать прокричала ей вслед: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» Она сказала это так, будто
Дженнифер непременно должна была делать то же самое, что делала она,
будто ее жизнь непременно будет такой же.
* * *
Идея о том, что история повторяется, многими воспринимается как прописная истина. Исходя из слов, сказанных матерью на прощание,
Дженнифер могла ожидать, что однажды тоже непременно окажется в беде,
в ловушке несчастливого брака, с ребенком, которого она не в состоянии защитить от негативного влияния насилия. Может, как, казалось, думала ее мать, она станет жертвой насилия со стороны спутника жизни, а может,
даже обидчицей. Судя по всему, люди и правда считают чуть ли не само
собой разумеющимся, что дети, воспитанные в неблагополучных семьях,
очень сильно рискуют стать похожими на тех, с кем выросли. Но, пожалуй,
еще хуже такого настроя бесчисленные повседневные замечания и присказки, постоянно вдалбливающие нам в головы мысль, что это правда.
Яблоко от яблоньки далеко не падает. Каков отец, таков и сын. От осинки не родятся апельсинки. Какова мать, такова и дочь. С кем поведешься, от того и наберешься. Насилие порождает насилие.
Конечно, дети действительно учатся многому, наблюдая за другими людьми
[846]
, и часто подражают им. В этой связи нельзя не упомянуть о самом известном исследовании обучения посредством наблюдения — о знаменитом эксперименте психолога из Стэнфордского университета
Альберта Бандуры с использованием куклы Бобо
[847]
. Кукла Бобо — это чучело размером со взрослого человека в форме кегли для боулинга,
обычно раскрашенное под клоуна; в нижней части Бобо находится груз, как у Ваньки-встаньки, поэтому, если класть куклу или сбивать «с ног», она всегда возвращается в исходное положение. В 1961 году Бандура записал на пленку дошкольников из детского сада Стэнфордского университета;
некоторым малышам показали, как взрослый человек физически обижал куклу Бобо: толкал ее, бил по «лицу» молотком и подбрасывал высоко в воздух. Позже, когда детям предоставили возможность взаимодействовать с куклой, те, кто видел избиение, проявляли большую склонность делать то же самое, нежели те, кто не был его свидетелем. Этот эксперимент считается знаковым как источник впечатляющих данных и
иллюстративного материала: фотографии взрослых и детей, избивающих бедного Бобо, можно найти практически в любом введении в психологию,
поддерживающем распространенную идею, что человеку свойственно руководствоваться правилом «все побежали, и я побежал».
Новаторская работа Бандуры послужила теоретической основой для так называемого цикла насилия
[848]
; речь идет о широко распространенном мнении, что люди, подвергающиеся насилию, обычно сами становятся обидчиками или жертвами. Недостаток этой концепции, формально более известной под названием «передача насилия от поколению поколению»,
заключается в том, что она изображает дисфункцию как нечто вроде заколдованного круга, из которого невозможно выбраться, тогда как доказательств, подтверждающих это, на самом деле недостаточно
[849]
Исследования в области цикла насилия полны методологических проблем.
В частности, в них не исключаются другие важные факторы, такие как нищета, алкоголь или уровень образования; кроме того, данная концепция
очень сильно рискуют стать похожими на тех, с кем выросли. Но, пожалуй,
еще хуже такого настроя бесчисленные повседневные замечания и присказки, постоянно вдалбливающие нам в головы мысль, что это правда.
Яблоко от яблоньки далеко не падает. Каков отец, таков и сын. От осинки не родятся апельсинки. Какова мать, такова и дочь. С кем поведешься, от того и наберешься. Насилие порождает насилие.
Конечно, дети действительно учатся многому, наблюдая за другими людьми
[846]
, и часто подражают им. В этой связи нельзя не упомянуть о самом известном исследовании обучения посредством наблюдения — о знаменитом эксперименте психолога из Стэнфордского университета
Альберта Бандуры с использованием куклы Бобо
[847]
. Кукла Бобо — это чучело размером со взрослого человека в форме кегли для боулинга,
обычно раскрашенное под клоуна; в нижней части Бобо находится груз, как у Ваньки-встаньки, поэтому, если класть куклу или сбивать «с ног», она всегда возвращается в исходное положение. В 1961 году Бандура записал на пленку дошкольников из детского сада Стэнфордского университета;
некоторым малышам показали, как взрослый человек физически обижал куклу Бобо: толкал ее, бил по «лицу» молотком и подбрасывал высоко в воздух. Позже, когда детям предоставили возможность взаимодействовать с куклой, те, кто видел избиение, проявляли большую склонность делать то же самое, нежели те, кто не был его свидетелем. Этот эксперимент считается знаковым как источник впечатляющих данных и
иллюстративного материала: фотографии взрослых и детей, избивающих бедного Бобо, можно найти практически в любом введении в психологию,
поддерживающем распространенную идею, что человеку свойственно руководствоваться правилом «все побежали, и я побежал».
Новаторская работа Бандуры послужила теоретической основой для так называемого цикла насилия
[848]
; речь идет о широко распространенном мнении, что люди, подвергающиеся насилию, обычно сами становятся обидчиками или жертвами. Недостаток этой концепции, формально более известной под названием «передача насилия от поколению поколению»,
заключается в том, что она изображает дисфункцию как нечто вроде заколдованного круга, из которого невозможно выбраться, тогда как доказательств, подтверждающих это, на самом деле недостаточно
[849]
Исследования в области цикла насилия полны методологических проблем.
В частности, в них не исключаются другие важные факторы, такие как нищета, алкоголь или уровень образования; кроме того, данная концепция