Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

ждой клеточке происходящего найти психофизическое самочувствие человеко-волка».

—А вам не кажется, что сцена совсем про другое, совсем! Вот вы задали зверя, и надо забыть про него. Отрывок большой, в нем можно найти еще два-три места, напомнив об обстоятельстве «загнанность», и хватит! Основная беда — запутались в сквозном действии, не за чем следить, а ведь то, за чем следит зритель, — это и есть по существу действенный процесс. Но где он у вас? Оба чем-то безумно взволнованы и сыпят друг другу что-то непонятное. Что я успел увидеть? Андрею страшно. Дальше? Дальше опять страшно. Может быть, что-нибудь еще произойдет? Нет, опять ощущение опасности, игра состояния. И так до конца: однособытийный, одноритмичный двадцатиминутный отрывок с интеллигентно-истерическими проявлениями по поводу беременности жены. Так, наверно, с прыжками, перебежками может фланировать по комнате только чеховский любовник хористки, подслушивающий, что там за дверью изрекает его супруга. В каком событии вы живете? Как оно развивается? У Распутина есть какие-то отношения между любящими людьми или нет? Или вас это не интересует? Вот как вы рассуждали, расскажите.

Режиссер назвал эту сцену переломным моментом повести, ее центральным событием: «Про что отрывок? Самое главное, что здесь случилось, пришла к родному человеку, а встретила волка».

—Вот я и играю человека, живущего по-волчьи, — не выдержал исполнитель роли, — но Георгий Александрович говорит: нельзя, ложь, фальшь, бездейственно, хотя я в каждой клеточке действия пытался это сыграть, а что играть — иное не знаю. Ведь по Распутину я зверь! Пурга, а шаги слышу даже на лежанке. Дерганный от вечной тревоги. Что было бы, если вдруг вошла не Настена, а чужой человек? Я бы выстрелил, не задумываясь. Дезертир — отступать некуда!..

Товстоногов попросил определить ведущее предлагаемое обстоятельство отрывка.

—Для меня то, что я стал зверем, — настаивал исполнитель. — Возьмем начало сцены, когда мне послышались шаги...

—Оставьте в покое начало, там как раз все ясно.

—И дальше, встретились. «Как дома? Как отец, не заметил пропажи ружья?» Ага, не заметил, вроде бы успокоился, но поговорили — опять тревога.

—Кто определит ведущее предлагаемое обстоятельство? — Товстоногов предложил всему курсу принять участие в анализе.

Пока студенты собирались с мыслями, режиссер выдвинул несколько версий названий. «Неожиданное свидание», «Тайная встреча» — точно определить сложно.

—Простите, что перебиваю, но вам надо понять раз и навсегда: метод действенного анализа предполагает поиск элементарного. Если вам сложно определить ведущее предлагаемое обстоятельство, то вы ничего в повести не поняли. «Неожиданное свидание» — первое событие отрывка,

яже говорю о ведущем предлагаемом обстоятельстве, то есть событии, вскрывающем его сквозное действие! Ребенок может родиться! Вот в этих страшных условиях у Настены от Андрея должен родиться ребенок — вот событие этой сцены!

Теперь в обсуждение включились все.

—Что значит для нее беременность? Мечта сбылась! А у актрисы сразу такое горе. Почему? Война? Да плевать на нее!

—Мне кажется, отрывок — пример жизни персонажей в разных событиях. Для нее беременность — это беда. Для него — продолжение рода!

—Ты говоришь не о разных событиях, а о разных отношениях к одному и тому же событию

— беременности!

—А почему ты считаешь, что для нее беременность беда? Это в результате отрывка может быть беда! И то вряд ли! Бедой беременность становится тогда, когда Настену выгнали из дома,

389

когда ей приходилось врать, что забеременела она от уполномоченного, когда стали следить, куда она по ночам бегает.

—Четыре года не беременела, а тут ведь никто не знает, что от мужа, что он здесь, дезертировал, как кому что она объяснит? Она что — ненормальная? Она не понимает, как на нее деревня будет смотреть через несколько месяцев?

Спор длился довольно долго. Георгий Александрович не вмешивался. И на курсе, и на репетициях в театре бывают минуты, когда он как бы отдает инициативу, разрешая высказаться всем,

пока аргументы не исчерпают себя.

Г.А. Давайте разберемся, зачем она сюда пришла?

Один из студентов вспомнил фразу Настены: «Я растеряна».

—Во-от! Значит, мы следим за тем, как в ней и в нем рождается определенное отношение к беременности. С одной стороны, мечта сбылась, с другой — общественное мнение, которое вотвот возникнет. [...] Распутин написал психологический роман, а вы из него сделали детектив. Поймают или не поймают, разоблачат или нет? А нравственные, психологические проблемы остались за бортом. Когда мы, педагоги, говорим; что все сложнейшее надо решать через элементарное, то это не значит, что «Живи и помни» нужно строить как детектив. Детектив у Распутина находится в области большого круга предлагаемых обстоятельств, который не может не отразиться на малом круге. Но, прежде всего, надо сыграть дальний круг — беременность жены. Сколько лет прошло, как женаты, и вот наконец-то! Малый круг — это и есть тот элемент, тот атом, тот кирпичик, из которого складывается сложное построение. А нет малого круга — отсюда и плохая речь, и фальшивая театральность, Вспомните, как вы уронили посуду при известии о ребенке? Штамп. Потом бросились на нее грудью. Что это? Распутин требует других выразительных средств, другой пластики, иного языка, неторопливого, а не мелкого городского гороха. Да и сам процесс осознания у коренного сибиряка весомее, крепче, медленнее. В крови может быть даже заторможенный, но твердый способ существования. Кстати, если не ошибаюсь, в конце повести, услышав голоса на реке, он очень рационально собрался, делово скрыл следы и ушел в пещеру, где, как он считает, его до-олго никто не сможет найти. Никаких прыжков, дерганий, мысль работала хладнокровно, четко, без истерики. Что бы я сделал методически, работая над отрывком в дальнейшем? Прежде всего, задав обстоятельства дезертирства в самом начале, я бы отбросил всякие прятки. Счастливый день и не один. Со мной Настена. Чтобы добраться до меня, она прошла в пургу несколько километров. Слежки за ней не может быть никакой. Разве в такую метель нормальный человек выйдет из дома? И вот в полной безопасности займитесь сутью дела: выяснениями отношений вокруг будущего ребенка. Ищите психологическую природу любящих друг друга людей. Расскажите, что между ними происходит, неукоснительно точно выполняя все переходы, повороты. Сначала он воспринял ее беременность глобально: мой род будет продолжен. Потом конкретно: какова в связи с этим будет ее судьба. Она увидела, что он рад ребенку. Замечательно! Но вдруг поняла, что он совершенно не думает о ней, что он эгоист. Я хочу за этим следить, но вы не даете мне возможности. Нет элементарного фундамента. Один-два раза потом уже найдем места, где напомним зрителям, в каких обстоятельствах идет эта встреча у Распутина, а сейчас репетируйте так, словно вы в будуаре. Главная линия существования должна идти в контрасте с окружающей опасностью, проколы должны быть неожиданны, они, так сказать, являются гарниром к обеду, а гарнир можно приготовить за одну репетицию, главное — найти природу отношений с Настеной. И последнее. Если ясно существо, избегайте словесного мусора. Вся сложность в том, КАК это сделать, КАК это воспроизвести не в словах, не в определениях, а в сценическом процессе.

Из беседы с Г. А. Товстоноговым

—Часто и в печати, и в беседах вы говорите о том, что несмотря на большое количество ваших выпускников не всех из них вы считаете своими учениками. Вы говорите, что нередко

390

они изменяют тем принципам, которые для вас незыблемы, изменяют вашему вероисповеданию. Что вы имеете в виду, говоря об этом?

—Для меня центральной темой искусства является человек и все, что связано с процессом человеческого существования. Я пытаюсь внушить студентам, что открытие любого выразительного средства имеет цену только тогда, когда оно работает на главное: на поиск природы человеческих отношений.

Бессмысленно воспитывать себе подобных. Рано или поздно ученик должен выйти из-под влияния мастера и стать самим собой. Иначе он встанет на путь подражательства, а не на тропу художника. Хочется верить, что каждый из выпускников будет по-своему индивидуален, неповторим, но в то же время хочется, чтобы они запомнили главное: любое — уже существующее или еще неизведанное — эстетическое направление не отменяет законов органики, открытых Стани-

славским.

Поэтому при различии взглядов молодых режиссеров на пути театрального искусства, на разницу в программах их будущего поиска, несмотря на пристрастия к тому или иному стилю, важно, чтобы они вынесли из стен института увлечение человеческим содержанием.

И когда я узнаю, что во имя какого бы то ни было уникального приема подминается природа человеческих отношений, то я считаю это предательством, потому что режиссер пренебрег тем, во имя чего существует искусство.

Не секрет, что нынешняя система обучения режиссуре в театральном институте консервативна. Уже много лет ведутся разговоры о том, что педагогический процесс напоминает слепого, прогуливающегося по улицам незнакомого города. В настоящих условиях нельзя не только выявить меру одаренности студента, но и степень его причастности к профессии, порой даже не знаешь, любит ли будущий режиссер свое дело? Греет ли оно человека?

При отсутствии практики (работу с сокурсниками как исполнителями ролей в рассказах, в спектаклях я не считаю режиссерской практикой, потому что коллеги по курсу всерьез не принимают своего товарища как режиссера, а он их как актеров), собственными руками, самостоятельно студент ставит только дипломный спектакль, и я иногда с удивлением обнаруживал, как в недавнем прошлом первые ученики, вырвавшись из стен института «на свободу», создавали нечто такое, что только тогда становилось ясно: работа с людьми им противопоказана.

Режиссер-головастик может заразить труппу неожиданным замыслом, оригинальным решением. Но не способный к воплощению своих идей через актеров режиссер обесценивает себя, становится опасным для театра человеком, так как при наличии неограниченной власти приносит актерам вред. И, конечно, мне трудно считать подобных выпускников учениками, но и публично открещиваться от них уже поздно.

Причем я понимаю и частично оправдываю стремление молодого человека на первом этапе самостоятельной работы к самовыражению, к самовыявлению, к желанию во что бы то ни стало обратить внимание на свою персону. Чем больше у меня выпускников, тем терпеливее и, я бы оказал, снисходительнее я отношусь к этой болезни.

Но если болезнь становится хронической, если время не лечит, если у бывшего моего студента так и не проявляется вкус к центральной проблеме профессии, не пробуждается любовь к поиску природы человеческих отношений, я как педагог терплю аварию, что со мной было, к сожалению, неоднократно.

Не имея возможности встречаться со всеми моими выпускниками, я узнаю о них чаще из рецензий или по рассказам, реже по увиденным спектаклям, — поэтому не могу сказать им в глаза: «За вас я рад, горд, а за вас, как человека театра, мне неловко». Дифференцирование на учеников и вольнослушателей я совершаю мысленно, а не публично.

Да и одно дело личный, пусть жестокий, суровый, но интимный разговор, другое — публичное выступление, где мои слова кое-кто может воспринять как некий приговор учителя, а ученик в этот момент, возможно, многое передумав, перепроверив, пришел собственным горьким путем не на словах, а на деле к выводу, что в искусстве театра является второстепенным, а что — главным, и сделал резкий крен в сторону поиска процесса человеческих взаимоотношений.

Вот на днях я узнал, что один из моих бывших студентов, приверженец направления, которое я условно для себя называю «прибалтийский модернизм», сделал такой крен и на материале средненькой пьесы поставил хороший спектакль за счет удачной работы с актерами. Если это так

— сам я спектакль пока не видел, — если действительно проявились и вкус, и любовь к главной области профессии, то я искренне рад за своего ученика!

391

Рассказ В. М. Шукшина «Танцующий Шива».

Занят курс студентов-сибиряков.

Фонограмма гитарного перебора. Свет. В глубине площадки фронтально стоят парни в зимних шапках, в ватниках. Под мелодическую линию, словно оживая, в танце медленно двинулись на зрителей. Постепенно увеличился темп, парни скинули шапки, ватники. Танцуют все, кроме одного, стоящего в центре. Он объявил: «Василий Шукшин. Танцующий Шива». И затанцевал. А парни застыли. Вырубка света. Крики, удары, звон бьющейся посуды, шум падающей мебели.

Чтобы был понятен ход дальнейших рассуждений, когда снова стало светло, буфетчица, сгребая в ведро осколки бутылок, сообщила, что в столовой произошла драка.

Худенький паренек по прозвищу Шива в чем-то обвинил плотников, один из которых, Ваня, хотел за это обвинение ударить Шиву бутылкой, но не ударил, потому что Шиву защитил бригадир. Потом Шива танцевал, пародируя Ваню, пантомимически демонстрируя, как Ваня «задним местом» из пола гвоздь вынимал. Потом взорвавшегося Ваню бригадир лесорубов ударил и, когда все ушли, единственный, кто отнесся к Ване по-человечески, был Шива. Он нагнулся к лежащему парню, дал ему платок вытереть кровь с разбитой десны, сел рядом с ним и, раскачиваясь, стал что-то причитать.

Георгий Александрович попросил режиссера поблагодарить и отпустить исполнителей.

— Мне, к сожалению, надо уезжать. Поговорим подробно в следующий раз... И все же минуты три есть, мне бы хотелось, чтобы режиссер высказал свое впечатление.

То ли студент почувствовал что-то недоброе, то ли потому, что работа не нравилась ему самому, но вдруг он сказал:

—Вообще-то у меня есть другой рассказ. «Враги» Хантера.

—Нет, меня интересует ваше мнение по данной работе.

—Мне сейчас многое не понравилось. Я показывал этап Аркадию Иосифовичу, он предложил совершенно другой вариант решения, но, уйдя от своего, я не вышел на предложение Кацмана. Получилось нечто средненькое.

Студент-режиссер рассказа спросил, есть ли какие-то принципиальные замечания, чтобы он мог подумать и, может быть, что-то доработать к следующему занятию.

—Принципиальные? Есть. Первое. В этом рассказе фальшиво звучит радио. Надо найти настоящего хорошего баяниста.

—Да они почти все играют. Это же коренные сибиряки, целый курс.

—Да? Тем лучше. Пришли люди после работы отдыхать...

—А, может быть, буфетчица приготовит баян, вынесет его.

—На баяне должен быть построен пролог. Буфетчица у вас появляется позже. Кроме того, как раз она против баяна. Раз пришли с баяном, значит надолго, лишние хлопоты. Мало ли что может случиться под пьяную лавочку? Второе. Интересный, способный паренек играет Шиву, но, к сожалению, иногда наигрывает. Дальше. Я не понял, что, против Вани был применен недозволенный метод драки?

—Да, бригадир его подло ударил.

—А откуда мы это узнаем? Сейчас мы видим прием, достойный восхищения, а отсюда непонятен мотив сближения в конце Шивы и Вани. Во время удара обязательно дайте буфетчице авторский текст. И вот еще что мне кажется важным. Не надо Ване с бутылкой идти на Шиву через всю сцену, да еще пугать его... Такой здоровый мужик. Взял бутылку — уже страшно. Уже со всех сторон: «Ваня, не надо, поставь на место, кончай!» Запомните: если автор дает действующим лицам так много текста по поводу некоего физического действия, значит, само действие должно быть минимальным! Но это все лишь самые поверхностные ощущения, типажи у вас хорошие, а логику построения надо проверить, кое-что осталось непонятным. Рассказ сложен и тем, что в нем занято много исполнителей. Меня насторожило ваше легкомысленное отречение от работы, никогда так легко не отказывайтесь от сделанного. Там за дверью вас ждут люди, которые в вас поверили. Уж взялся за гуж...

392

Снова показ рассказа В. М. Шукшина «Танцующий Шива».

В прологе появился баян, после объявления названия крики, удары. Товстоногов просит буфетчицу после возвращения света тут же сказать: «В столовой произошла драка», а затем убирать помещение.

— Мы думаем, слыша животные крики: здесь ломают зубы, но свет, все тихо, спокойно. И сразу текст продавщицы про драку. «Вот как это было». Дальше можете убирать сколько угодно, фраза сказана, мы заинтригованы, будем терпеливо ждать.

Вошли лесорубы, накупили вина, расселись за столами, Шива начинает их оскорблять.

—Знаете, почему не высекается юмор, — спросил Георгий Александрович. — Потому что

играете впрямую, попробуйте говорить не со всеми, а будто бы сам с собой, как юродивый. А все постепенно оценят этот странный разговор.

—А я, — сказал исполнитель Шивы, — как бы в публичном одиночестве.

Г.А. Да. Где-то перед вами невидимый собеседник, с которым вы вступаете в общение... Вот- вот-вот... А что, если встать и в размышлении пройтись?! Этакое сомнамбулическое состояние. Напридумайте огромный монолог, из которого мы слышим отдельные слова, короче, сыграйте этюд на безумца. А все посмотрите: Шива сдвинулся, какой там у вас текст? Смелее, смелее, не шепчите? «Чего ты?» Значит — точно! Попадите в логику Шукшина! Вот теперь Шива может посмотреть внимательно на каждого. На «недоумеваете, почему я вас прохиндеями назвал» вступите в открытое общение... Нет-нет, не торопитесь, осмотрите все лица! «Недоуме-ваааеееетеее?» — Длиннее скажите, не констатируйте, иначе дешево продаете прекрасный текст. Все посмотрели на Шиву, теперь на бригадира: что с ним делать? А Шива съел котлетку. Сочно жрите! «Вы — семеро хмырей», — не ругайте их, пожалейте, — «три месяца назад раааадовались, а теперь вас обидели? Ох ты, е-е-е...» не договорил, не выругался, потому что, не прожевав котлетку, трудно ответить, а жевательно-пищеварительный процесс при вашем пошатнувшемся здоровье в суровых таежных условиях — это дело серьезное. Мотните головой, глотая, а все последите за ним. Вот, проглотил, а теперь спокойно: «Это вы-ы, — подчеркните, — вы-ы обманули». Полное бесстрашие, всех здоровых мужиков в шок вогнал. «Ну-ну», — произнес бригадир, медленно встал, прошелся по площадке, издалека взглянул на Шиву, похлопал по плечу одного лесоруба, второго, мол, посмотрите со мной вместе, какой смелый парень в одной с нами компании сидит.

Товстоногову не понравилась, как он сказал, «длинная, искусственная, режиссерски поставленная пауза». — «Но она есть у Шукшина», — доказывал постановщик, раскрыв книгу. «Можно

япрочту?»

—Давайте внесем в наше занятие теоретическую часть, — обратился Георгий Александрович ко всем присутствующим. — Надеюсь и актерскому курсу кое-что из рассуждении в будущем пригодится. Вы, вероятно, заметили, что, с одной стороны, я радуюсь, если мы попадаем в логику автора, а с другой, категорически против буквального следования ремаркам? Вроде бы противоречие. На самом деле его нет, если вы сохраняете верность духу, а не букве произведения. У авторахудожника, а таковым являлся и является Шукшин, значение имеет все: каждая ремарка, построение фразы, точка в конце ее, многоточие или вопросительный знак. И, конечно, надо провести исследовательскую работу, дабы разгадать авторскую логику, отношение к происходящему, словом, провести весь подготовительный процесс, о котором мы не раз говорили в течение четырех лет обучения. Предварительный анализ должен помочь вам попасть в авторскую природу, уловить тональность, найти сценически эквивалентные прозе условия игры. Но при этом надо попытаться воспитать в себе еще одно качество: умение отрешиться от анализа, отложить рассказ, как ни странно, даже забыть, насколько возможно, детали его содержания, оставив в памяти главное — основной ряд событий, сквозное действие, которые будут диктовать вам критерии построения. Воспитание как бы отказа от домашней работы даст вам надежду на сохранение свежести восприятия материала, на критическую самооценку и право на сочинительство. Важно попасть в природу автора, но не менее важно быть в этой природе свободным. Выстраивая борьбу, надо сочинить рассказ заново, а потом сверить получившееся с

393

литературной основой. Если есть совпадение — вы победили! Иной путь, путь использования литературы как справочника, неизменно ведет к провалу. Скрывать книгу и смотреть, как по автору: куда перейти, когда вздохнуть, засмеяться — это мнимое, поверхностное проявление верности оригиналу. Процесс жизни, подменяемый его внешним выражением, взятым из авторских комментариев, приведет вас к иллюстративности, вряд ли претендующей на художественный результат. Верность же духу произведения вознаграждается парадоксальной особенностью: даже привнеся в материал что-то свое, вы все равно сделаете это в авторской природе! Надеюсь, теоретически вам ясно, о чем я говорю. Вся сложность в