Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Как сюда включается Ломов? ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Ч. А кто бабу подхватит кроме него?

ТОВСТОНОГОВ. Часто названия кусков выражают пословицами. «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Но это, как и всякая аналогия, мало что дает. Некоторым образом, объясняя суть, не определяет точного градуса происходящего. А в названии события должен ощущаться именно градус, чтобы он стал впоследствии нашим критерием, контролером. Его и не будет нам дос-

тавать в процессе построения, в процессе практического действенного поиска. Все вроде бы и разобрано, и играется верно, а результат не получается. А какой результат? Как он определен? Приблизительно. Вот и последствия.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. В первом куске удалось разобраться в обстоятельствах. Стало понятно, что там играть. А здесь не покидает ощущение, что до малого круга не добрались, не докопались.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Если название первого куска «Фрачный визит», то название второго так и повисло... Трудно точно определить.

ТОВСТОНОГОВ. Да, вы правы. Это не так просто. Вот и сейчас мы не смогли найти. Будем считать, что второй кусок не найден точно.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Отправные точки нашли.

ТОВСТОНОГОВ. Хотя приблизительно все ваши предположения верны, нет ощущения ясности. Значит, надо будет вернуться еще раз, когда все остальное прорисуется. Пойдем дальше. Монолог.

Ломов. Холодно... Я весь дрожу, как перед экзаменом. Главное — нужно решиться. Если же долго думать, колебаться, много разговаривать да ждать идеала или ждать настоящей любви, то этак никогда не женишься. Брр... Холодно! Наталья Степановна отличная хозяйка, недурна, образованна... чего ж мне еще нужно? Однако у меня уж начинается от волнения шум в ушах. (Пьет воду.) А не жениться мне нельзя... Во-первых, мне уже тридцать пять лет — возраст, так сказать, критический. Во-вторых, мне нужна правильная, регулярная жизнь... У меня порок сердца, постоянные сердцебиения, я вспыльчив и всегда ужасно волнуюсь... Сейчас вот у меня губы дрожат и на правом веке живчик прыгает... Но самое ужасное у меня — это сон. Едва только лягу в постель и только что начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то — дерг! и бьет прямо в плечо и в голову... Вскакиваю, как сумасшедший, похожу немного и опять ложусь, но только что начну засыпать, как у меня в боку опять — дерг! И этак раз двадцать...

Ломов говорит: «Холодно». Значит, все предыдущее должно строиться на полном контрасте. Что-то звенит в воздухе, ощущение жары. Все это для того, чтобы, оставшись наедине, Ломов мог сказать «холодно». И что? На чем строится монолог? На каком действии? Ну, как вы определяли? Совсем никак?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ У. Сказав отцу «я прошу руки вашей дочери», ему нужно подготовить себя ко второму барьеру: «Я прошу вас стать моей женой».

ТОВСТОНОГОВ. Чего Ломов так и не произнес, кстати... Итак? ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Накачивает себя.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Накачивает — глагол, но не действие.

379

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Ищет в себе силы для признания. ТОВСТОНОГОВ. Какие еще мнения?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. До встречи с вами у нас было несколько вариантов. Но все они сейчас отпали. Все они, так или иначе, были связаны с тем, что ему надо решиться. Но слово «решиться» есть в тексте у Ломова. Значит, это действием быть не может. И все это похоже на действие в первом куске.

ТОВСТОНОГОВ. Но там он хотел выдавить из себя эти слова. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Он их произнес.

ТОВСТОНОГОВ. Полгруза сброшено, да. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Но ему все равно надо их произносить.

ТОВСТОНОГОВ. Но кому? Тут барьер повыше, чем Чубуков. С Чубуковым как с мужчиной легче говорить, чем высказать все ей самой.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Р. Значит, с Чубуковым он долго собирался произнести эти слова, нако-

нец, выдавил, грубо говоря, разобрался. А теперь, когда его оставили одного, все сначала? Опять надо собирать себя. Опять все с нуля?

ТОВСТОНОГОВ. А мне кажется, Ломов уже на фанфарах! На высоте! По ритму уже на высоком градусе! С этих нот начинается монолог.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ У. По результату ликование идет? ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Но это не ложится на текст. Не сойдется! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. А если бороться с текстом? Он сейчас на радости.

ТОВСТОНОГОВ. Вы видели у Эфроса «Женитьбу»? Как интересно сделано начало! Меня просто покорило! Сколько раз я видел: сидит Подколесин и сладко мечтает. «Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что, наконец, нужно точно жениться. Что, в самом деле?» А тут вдруг сходу взять на такой высоте?! Обрушить на зал неистребимое желание жениться!? «Что? В самом деле! Живешь, живешь, такая скверность становится!!» С такой ноты взять? Как неожиданно! И как прекрасно органично легло на гоголевский текст! Начать пьесу о слабом человеке с такой силой! Прямо обратным ходом! Опрокидывание всех привычных представлений. Гоголь не только не теряется, а выигрывает. Какой поворот! Но ничего не нарушено! Вот пример свободного, раскованного и в то же время ненасильственного отношения к автору. Никакого насилия над Гоголем. А поворачивается все. Выталкивается мысль мощная! Ритм непривычный! Ничего не нарушено. Действие на неукоснительных обстоятельствах, а не на отвлеченном мышлении...

Сколько в спектакле прозрений!.. Грандиозная, конечно, история с Яичницей. Как это прекрасно найдено: трагическая фамилия. Лежит вроде на поверхности. Человеку неудобно. Никто никогда не обращал внимания. Мне в голову не приходило. Ну, всегда Яичница и Яичница. Само по себе это смешно. А оказывается, это совсем не смешно. Человеку фамилию свою неудобно произнести. Драма жизни. И как это все по-настоящему! Как прожито. Ничего искусственного! Совершенно органичная атмосфера. Ну, так что же с действием Ломова? Я почему вспомнил об Эфросе? Тут можно пойти разными путями. Один и тот же текст можно подчинить разным решениям. Можно по результату довести болезнь до максимума, а можно — до предела ликование, которое рвется из него! Впереди предстоит безбрежное счастье! Я бы пошел по второму пути! Опять-таки, исходя из общего. Мы знаем, чем это кончится. Правда?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Конечно! Вперед, вперед!

ТОВСТОНОГОВ. Если уж он взял первый барьер, то уж второй возьмет мастерски! Я бы сделал оптимистически! С верой в победу!.. Но нужно найти глагол.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Настроить себя на победу!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Что ему сейчас мешает? Сказать «волнение» — ничего не сказать. Когда я точно определяю действие, то вижу мизансцену. А сейчас представить себе не могу, что может Ломов делать? Безвольно сел? Нет. Принял таблетки, запил водой? Нет. Снял фрак и обнаружил, что холодно? Снова надел?

ТОВСТОНОГОВ. А вот как раз все это вместе и может быть! Ломов не находит себе места. Не в силах взять себя в руки! Войди посторонний, он застанет Ломова в неприличной позиции. А он обязан себя взять в руки взять! Ему нужно откинуть все сомнения. Это не монолог. Это от-

380

чаянный спор! Так может вести себя взвинченный человек, когда он один! Аномально! Тогда кусок пойдет на большой высоте! Этюд на одинокого безумца. И он сам чувствует. Культивирует даже! Я вслух разговариваю! Почему о болезни? А я даже рад, говоря о болезни! Вот она какая у меня! Сегодня и это болело, и это! Но все это кончится, пройдет! Кончатся мои дергания! Ночные вскакивания! Это можно сыграть! Вот, мне кажется, тот градус, ритм, в котором должен идти монолог! И даже интереснее, если перед нами не ипохондрик, а наоборот, сангвиник. Помещик, который сам выезжает на работу. Проводит все время на воздухе, на коне. Хорошо катается.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Но «взять себя в руки» это из цикла «скрыть неловкость». Борьба с состоянием, с дерганием.

ТОВСТОНОГОВ. У нас с вами спора не получится. Очень трудно найти точный глагол. Особенно, если вы не распахали, что мешает? Если не раскрыты обстоятельства, то даже точный глагол может не сыграть. Но если в контексте обнаруженных обстоятельств, глагол начинает проявляться. Даже в пробах... Читаем текст. Что это? Действительно играть дергания? Если обстоятельства определены, то тогда иногда даже не глагол, а два неизвестно откуда слетевших слова попа-

дают на распаханную почву. Глагол вне сопротивления ничего не дает. По тексту дергания, а по обстоятельствам?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Но вот к чему идти? Как назвать кусок? ТОВСТОНОГОВ. Можно назвать «На пороге счастья»! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. «Перед восходом солнца!» ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Ч. «Перед заходом!»

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Георгий Александрович, если Ломов уверен в ее благосклонности, все-таки какая-то неправда в трактовке. Вот, Наталья Степановна входит, Ломов говорит ей: «Прошу вас выслушать меня... Вы удивитесь и даже рассердитесь»... Ну, что Ломову ей говорить это, если он в ней уверен, если заранее знает, что она согласна?

ТОВСТОНОГОВ «Удивитесь и даже рассердитесь» может быть сказано как форма угодничества, а не буквально. Ведь Ломов сам понимает форму своего неприличия. Столько молчал. Столько упущено! А если мы предположили, что уже были ссоры из-за принципов — тем более! Он должен быть наказан! И даже предполагает — как! У него есть сценарий, маленькая пьеса. Он ожидает, что кроме удивления, она еще и рассердится.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Что у него по действию?

ТОВСТОНОГОВ. Мне кажется, здесь есть серия пустых светских фраз, через которые он продирается. Он же словами оттягивает цель, а слова потерялись и лезут черте какие. И чем они нелепее и противоречат обстоятельствам, тем меньше она начинает верить, что он хочет просить ее руки. Тем более, он предполагает, что она может рассердиться. Но я пойду на это. Я столько молчал. Я виноват. Я сейчас обрисую ситуацию в целом. Начну с детства... Детские годы и юность еще не предвещали любви, не было знаков свыше! Поэтому молчание мое в этот период времени оправдано...

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. По действию — оттянуть катастрофу? А катастрофа должна произойти.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Не понимаю! В чем катастрофа? Она может высмеять? Упрекнуть, устроить истерику, скандал? За что?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. За то, что он столько лет молчал!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Но если он предчувствует, что она будет рада, счастлива! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Но для приличия она обязана! И он сам это понимает! ТОВСТОНОГОВ. Если последует ее упрек, он может завестись. Пойти опять на какой-

нибудь принцип!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Вот тогда катастрофа?

ТОВСТОНОГОВ. Поэтому своим рассказом издалека — избежать ее упреков! Логически от них уйти. Чтобы не повторилось его кошмарное прежнее поведение. Ну, что? Я думаю, вам понятен принцип анализа? Ход рассуждений?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Как бы вы определили действия в сцене с лужками? Хотя бы приблизительно. Они же хотят не просто победить в споре? И доказать, что лужки мои? Или прекратить спор?

381

ТОВСТОНОГОВ. Мне кажется, я говорил об этом, когда вожжа попала, то не унять. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Но вот попало.

ТОВСТОНОГОВ. Взрывы должны быть страшные. Но как к ним прийти? Выстроить подход

— самое главное! Мне кажется, действие — максимально оттянуть срыв. И где-то, когда осталось совсем немножечко, когда нам кажется, что кто-то уступит, вот-вот скинет эту пелену и наступит либо перемирие, либо кто-то скажет «это шутка», здесь и должен быть взрыв! И важно так рассчитать, чтобы Воловьи лужки были не выше, чем Угадай и Откатай. Но природа, мне кажется, вот эта. Кинуть все ресурсы на оттягивание открытого столкновения. Именно здесь проявится, разбудили вы импровизационную природу артистов или нет? Обязательно по результату надо высечь юмор. Здесь огромная возможность добиться разнообразия приемов и ходов для попытки уйти из зоны ринга, а потом два взрыва, где второй должен быть сильнее первого. Оба не хотят скандала. Понимают, что это какое-то безумие! И еще интересно, что они оба этого боятся. Оба чувствуют возникновение в себе какого-то желания. Чертовского! Оба знают за собой грех. Они же не первый день общаются. Более того: они еще даже не предполагают, на какую тему вновь могут

столкнуться. Предмет спора каждый раз новый. Он возникнет и для них самих неожиданно. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Если вся природа взаимоотношений Ломова и Натальи Степановны

такова, то какое чувство испытывают они от этого по результату? ТОВСТОНОГОВ. Наваждение, наваждение! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Наваждение, которого оба боятся? ТОВСТОНОГОВ. Да, я так понимаю.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. И оба хотят его предотвратить? ТОВСТОНОГОВ. Совершенно верно.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. И оба стесняются после того, как происходит скандал, и им неудобно друг перед другом?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно, вот именно с этого и начинается второй скандал. С огромного чувства неловкости, когда они поссорились. Как? Почему? Что это было со мной? Нелепость и недоразумение какое-то. Это сначала надо разрешить, а потом объяснить, причем спокойно, чтобы не поддаться раздражению. И тогда тем нелепее, и тем парадоксальнее все последующее. Угадай и Откатай! Ну, что тут говорить? Одна — собака, а другая — черт знает что. (Читает.) Вот, пожалуйста. «Страшное сердцебиение»... Нога онемела... В боку дергает»... «Простите, мы погорячились... Я теперь припоминаю. Воловьи лужки, в самом деле, ваши». (Читает дальше до фразы Ломова: «Я из принципа».)

«Я из принципа!» — Вот что важно! Это слова определяющие. Принцип ему кажется выше всего на свете. Принцип! Даже Воловьи лужки не важны с Откатаем, а важен ПРИНЦИП, который выше всего остального. Они собираются жить вместе! И собаки будут общие, и Лужки! Но ПРИНЦИП над всем!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Наваждение — согласна, но откуда в них возникает желание наваждения? Что они испытывают: страх или удовольствие? Они, по-моему, как наркоманы без этого не могут жить!

ТОВСТОНОГОВ. А зачем вам это? Зачем? ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Нет?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Тогда они изначально противны друг другу.

ТОВСТОНОГОВ. Вам кажется, — они хотят скандала, а мне, — что они борются с ростком возникшего в себе желания скандалить. Вот потому и наваждение, что это от них не зависит.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Но если они борются с наваждением, то лучше им не встречаться. ТОВСТОНОГОВ. А брак-то нужен! Нужно жениться, замуж выходить! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Жениться надо, но на другой.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Ч. Нету другой!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Р. Не только нету, но они еще и получают удовольствие! ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Наваждение в первый момент рождает неловкость, а потом, когда

они расходятся...

ТОВСТОНОГОВ. Когда расходятся, остается ощущение страшной неловкости...

382

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. А потом проходит неловкость, и им снова страшно хочется скандала. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Р. Их просто несет. (Спор.)

ТОВСТОНОГОВ. Наваждение бессознательно. Они им не управляют. Поэтому я и предложил это слово — «Наваждение». Но, вероятно, может быть и такое решение. Сейчас это не принципиально. Не принципиально! Возможно, они садистически получают радость от ссоры. Возможно. Но это другое решение, и я не знаю, подчинится ли ему пьеса? Ранее предложенному решению пьеса подчинится — это я точно знаю. А подчинится ли вашему прочтению, можно решить эмпирическим путем.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Я говорю об обстоятельствах, заданных автором. Если Ломову ехать больше не к кому, а ей выходить не за кого...

—Почему он так долго не появлялся? Почему заикается? Почему не уверен в ее согласии? Да потому что был очередной принципиальный скандал. Поругались на смерть. Вот он долго и не был. И теперь боится: рассказала ли отцу? Простила ли?

—Он все взвесил — скандалы, болезнь, значит, жить один не могу. Но она не идеал. Ждать идеала? Женитьба — компромисс. Выхода нет. Надо более не спорить. Уступать во всем.

—Но неизвестно, как его сегодня примут? Надел фрак. Какое здесь в таком случае действие? Значит, прощен. Это главное!

—Все равно мечта о лучшей жизни. Ломову надо найти компромисс между болезнями, скандалом и счастливым будущем.

ТОВСТОНОГОВ. Сейчас мы вернемся к тому, с чего я начал. Пьесы Чехова, его рассказы поддаются разному толкованию. Мы взяли на поверку произведение, условно договорившись, что нас интересует частное, — анализ кусков, поиск микро-конфликтов, а общее — трактовку мы затрагивать не будем. Но, как выяснилось, это тоже трактовка. От интерпретации никуда не деться! Я могу априори предполагать, что и ваше решение возможно. Оно требует другого сквозного, логики, цепи конфликтов, построения — всего другого. Важно, чтобы методика была та же. Если вы сумеете при помощи методики убедить нас заразительностью исполнителей, я сниму перед вами шляпу и скажу: «Вы сумели неожиданно для меня решить Чехова». Или, если увижу, что не получается, скажу: «Материал этому не подчиняется. Или вы не смогли довести с исполнителями логику до конца или иная причина, но что-то не сходится». Утверждать, что верно, а что нет — нельзя. Я и не берусь этого делать. Я исхожу из толкования, которое мне кажется естественным и верным, чтобы раскрыть вам метод анализа. Вы тем же методом откроете пьесу по-другому. Поэтому наш спор бесплоден. Спор о толковании можно решить только спектаклем, реально выстроенным сценическим произведением, которое либо убедит, либо нет. Возможно, Ломов и Наталья Степановна получают радость от борьбы за то, чье мнение победит, за то, чье прозвучит последнее слово! Возможно, они борются за главенство своих принципов и хотят нового столкновения, стремятся к нему, как к самому сладострастному моменту жизни. Лично я так материал не ощущаю, но утверждать «так нельзя» не берусь.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Георгий Александрович, вот часто приходится слышать: «Это не Чехов, это не Толстой!» Как вы относитесь к таким мнениям?

ТОВСТОНОГОВ. Я их ненавижу.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Вы не могли бы поподробней о вашем отношении?

ТОВСТОНОГОВ. У каждого есть каноническое представление о том или ином авторе. Свое личное представление. Но объявлять с этой точки зрения — «Это не Чехов, не Толстой, не Достоевский»? А кто дал право на это объявление? Авторы? Кто есть истина высшей инстанции? Я могу сказать, что ни «Чайку», ни «Три сестры», ни «Вишневый сад» у Эфроса не принимаю. Могу поделиться — почему. Я считаю, что главное в Чехове — неистребимая любовь автора к персонажам. Любовь, понимаете? «Палата № 6». Художественный прием в этом произведении выражен с особой силой и наглядностью. Чехов влюбляет нас в главного персонажа. Влюбляет. Для чего? Для того чтобы, демонстрируя распад человека, паралич воли, заставить вас его ненавидеть. И какого трагического эффекта он добивается, именно потому что вы его любите!? Понимаете мою мысль, да? Если вы не полюбили Прозоровых, то не будет драмы в четвертом акте. Поэтому, когда идет разговор о разоблачении трех сестер, что они сами, как Наташа, такие же мещанки, где для меня граница? Именно для меня? Все, о чем я говорю — это, на мой взгляд, а

383

не нечто безусловное! Как угодно можно трактовать пьесу, но если вы лишите меня любви к персонажам, вы убьете Чехова! Можно смещать тему, жанр, характеры, но не эту пуповину, которая и есть особенность драматургии Чехова. Все равно четвертый акт положил Эфроса на лопатки. Все равно его сыграли, как бабушка Подобродари велела! Никуда не деться! Полк уходит, сестры плачут, только поздно! Три акта мы смеялись над мещанством сестер. Поздно. Вот когда я смотрю такого Чехова, где нарушен его импульс, главный отправной ход, то думаю: для меня это не Чехов. Не его художественный способ воздействия. Когда же говорят: «Не Чехов», — потому что нет привычного представления: почему не идет дождь, почему ничего не капает, где реплики, которые тихо говорят? Вот если это имеется в виду, когда говорят «не Чехов», то цена этому пять копеек. Налицо готовое штампованное консервативное мнение.