ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2019
Просмотров: 1034
Скачиваний: 2
IX.
СИМПТОМАТИЧЕСКИЕ
И СЛУЧАЙНЫЕ ДЕЙСТВИЯ
Описанные
выше действия, в которых мы нашли
выполнение того или иного бессознательного
намерения, выступают в форме нарушения
других – преднамеренных – действий и
совершаются под предлогом неловкости.
Те случайные действия, о которых мы
будем говорить теперь, отличаются от
ошибочных действий лишь тем, что они не
стремятся установить связь с каким-либо
сознательным намерением и в силу этого
не нуждаются в предлогах. Они выступают
сами по себе и не встречают сопротивления,
ибо в них никто не подозревает цели и
намерения. Их совершают, «ничего при
этом не думая», «чисто случайно», «чтобы
куда-нибудь руки деть», и рассчитывают,
что такой ответ положит конец расследованию
о значении этого поступка. Для того
чтобы оказаться в таком исключительном
положении, действия эти, не находящие
себе оправдания в неловкости, должны
удовлетворять определенным условиям:
не должны бросаться в глаза и эффект их
должен быть незначителен.
Я
собрал значительное количество такого
рода случайных действий у себя и у других
– и после тщательного исследования
отдельных примеров полагаю, что они
скорее заслуживают названия симптоматических
действий. Они выражают нечто, чего в них
не подозревает действующий субъект и
что он обычно собирается не сообщать,
а оставить при себе. Таким образом,
подобно всем остальным рассмотренным
выше феноменам, они играют роль
симптомов.
Конечно,
наиболее обильную жатву такого рода
случайных или симптоматических действий
мы собираем при психоаналитическом
лечении невротиков. Не могу удержаться,
чтобы не показать на двух почерпнутых
отсюда примерах, как далеко идет и как
тонко бывает обусловливание этих
незаметных явлений бессознательными
мыслями. Грань, отделяющая симптоматические
действия от ошибочных, нечеткая, поэтому
эти примеры я мог бы отнести и к предыдущей
главе.
а) Молодая
женщина рассказывает во время визита,
что ей пришло в голову: вчера, обрезывая
ногти, она «порезала себе палец, когда
хотела срезать тонкую кожицу у ногтя».
Это настолько неинтересно, что с
удивлением спрашиваешь себя, зачем об
этом вспоминать и говорить, – и
приходишь к предположению, что имеешь
дело с симптоматическим действием. И
действительно, палец, с которым произошло
это маленькое несчастье, был тот самый,
на котором носят обручальное кольцо.
Кроме того, это была годовщина ее свадьбы,
и это обстоятельство сообщает поранению
тонкой кожицы вполне определенный
смысл, который нетрудно разгадать.
Одновременно с этим она рассказывает
также сон, содержащий указания на
неловкость ее мужа и на фригидность ее
как женщины. Однако почему она поранила
себе палец левой руки, в то время как
обручальное кольцо носят ведь на правой?
Ее муж юрист – «доктор права» [57 -
По-немецки игра слов: «доктор права» и
«доктор правой руки» (Rechte). – Примеч.
перев.], а когда она была девушкой, то
втайне была неравнодушна к врачу (в
шутку: «доктор лева») [58 - Linke – левая
рука. – Примеч. перев.]. Брак с левой
стороны (левой руки) имеет тоже вполне
определенное значение [59 - Zur linken Hand
heiraten – вступать в морганатический
брак. – Примеч. ред. перевода.].
б) Молодая
барышня рассказывает: «Вчера я совершенно
ненарочно разорвала пополам билет в
сто гульденов и дала одну половинку
даме, бывшей у меня в гостях. Что, это
тоже симптоматический поступок?» Более
тщательное расследование обнаруживает
следующие детали. Барышня посвящает
часть своего времени и состояния делам
благотворительности. Вместе с другой
дамой она заботится о воспитании одного
ребенка-сироты. Билет в сто гульденов
– это присланный ей взнос той другой
дамы, который она вложила в конверт и
пока оставила у себя на письменном
столе.
Гостьей
была уважаемая дама, оказывающая ей
содействие в других благотворительных
делах. Дама эта хотела записать себе
имена лиц, к которым можно обратиться
за пожертвованиями. Под рукой не было
бумаги, и тогда моя пациентка схватила
конверт, лежавший на письменном столе,
и, не думая о его содержимом, разорвала
его на две части, из которых одну оставила
у себя, чтобы оставить у себя копию
списка, а другую передала своей
посетительнице. Замечателен безобидный
характер этого нецелесообразного
поступка. Как известно, ассигнация не
теряет цены, будучи разорвана, если
только из остатков можно составить ее
всю целиком. Что дама не выбросила бы
этого куска бумаги, тому была порукой
важность записанных имен; не могло быть
также сомнения в том, что она вернет
ценное содержание конверта, лишь только
заметит.
Какое
же бессознательное намерение должно
было выразиться в этом случайном,
совершенном по забывчивости действии?
Посетительница имела вполне определенное
отношение к нашему курсу лечения. Это
она в свое время отрекомендовала меня
больной девушке как врача, и, если я не
ошибаюсь, моя пациентка считает себя в
долгу перед ней за этот совет. Не должна
ли была половинка ассигнации изображать
нечто вроде гонорара за посредничество?
Все же это было бы в достаточной мере
странно.
Однако
к этому присоединяется еще и материал
иного рода. За несколько дней до этого
посредница совершенно иного свойства
спросила у одной родственницы, не угодно
ли будет барышне познакомиться с неким
господином; и в то же утро, о котором
идет речь, за несколько часов до посещения
дамы, было получено от этого господина
письмо, в котором он сделал моей пациентке
предложение, давшее повод к большому
веселью. Когда затем дама начала разговор
с вопроса о здоровье моей пациентки,
эта последняя могла подумать: «Подходящего
врача ты мне отрекомендовала, но если
бы ты могла помочь мне найти подходящего
мужа (а за этим скрывалось: получить
ребенка), я была бы тебе все же более
благодарна». В силу этой вытесненной
мысли обе посредницы слились для нее
воедино, и она вручила своей посетительнице
гонорар, предназначавшийся в ее фантазии
для другой. Это решение станет вполне
убедительным, если добавить, что не
далее как накануне вечером я ей рассказал
про такого рода случайные или
симптоматические действия. Она
воспользовалась первым же случаем,
чтобы сделать нечто аналогичное.
Все
эти в высшей степени распространенные
случайные и симптоматические действия
можно было бы разделить на две группы,
в зависимости от того, происходят ли
они в силу привычек, регулярно при
известных обстоятельствах, или же
являются актами единичными. Первые
(человек играет цепочкой от часов, щиплет
бороду и т. п.), являющиеся едва ли не
характерными для данного лица вообще,
близко соприкасаются с разнообразными
формами тика и подлежат рассмотрению
в связи с ними. Ко второй группе я отношу
такие явления, как, например, человек
играет палкой, оказавшейся у него в
руках, чертит карандашом, подвернувшимся
под руку, бренчит монетами в кармане,
лепит из теста или какого-нибудь другого
пластического материала, теребит свое
платье и т. д. За этими различными
видами игры систематически обнаруживаются
при психическом анализе известные смысл
и значение, не находящие себе иного
выражения. Обыкновенно данное лицо и
не подозревает о том, что оно нечто
подобное делает или что оно так или
иначе вносит модификации в свои обычные
жесты; оно не слышит и не видит также и
эффекта этих действий. Оно не слышит,
например, шума, который производит,
побрякивая монетами в кармане, и выражает
удивление и недоверие, когда на это
обращают его внимание. Полно значения
и заслуживает внимания врача также и
все то, что человек, часто сам того не
замечая, проделывает со своим платьем.
Каждое видоизменение обычного костюма,
мелкая неряшливость – скажем, незастегнутая
пуговица, каждый след обнажения – все
это выражает нечто, чего владелец платья
не хочет сказать прямо или в большинстве
случаев даже и не может выразить.
Толкование этих мелких случайных
действий, равно как и доказательства
для этого толкования вытекают каждый
раз с достаточной убедительностью из
сопутствующих условий, в которых
происходил данный визит, из темы
разговора, из тех мыслей, которые приходят
в голову данному лицу, когда его внимание
обращается на его якобы случайный
поступок. В данной связи я воздержусь
от того, чтобы подкрепить мои утверждения
примерами и анализом их; упоминаю все
же об этих вещах потому, что полагаю,
что и в применении к нормальным людям
они имеют то же значение, что и для моих
пациентов.
Из
моего психотерапевтического опыта я
могу привести случай, когда красноречивое
показание было дано рукой, игравшей
хлебным шариком. Моим пациентом был
мальчик, еще не достигший 13 лет, но уже
два года страдавший истерией в тяжелой
форме; продолжительное пребывание в
водолечебнице оказалось безрезультатным,
и я взял его наконец к себе для
психоаналитического лечения. Я
предполагал, что он должен был столкнуться
с теми или иными явлениями сексуального
характера и что сообразно с его возрастом
его должны были мучить половые вопросы;
я воздерживался, однако, от того,
чтобы прийти ему на помощь своими
разъяснениями, так как хотел еще раз
проверить свои предпосылки. Меня
интересовало, каков будет тот путь,
которым обозначится у него искомое. Мне
бросилось тогда в глаза, что он однажды
катал что-то пальцами правой руки,
засунул затем в карман, продолжал там
играть, потом опять вытащил и т. д. Я
не спрашивал, что у него в руке; однако
он сам показал мне это, раскрыв вдруг
руку. Это был хлебный мякиш, смятый в
комок. В следующий раз он опять принес
с собой такой комок, и в то время как мы
беседовали, он лепил из него с невероятной
быстротой, прикрыв глаза, фигуры, которые
меня заинтересовали. Это были несомненно
человечки, с головой, двумя руками, двумя
ногами – нечто вроде грубейших
доисторических идолов; между ногами у
них он оставлял отросток, который он
вытягивал в виде длинного острия.
Закончив отросток, мальчик тотчас же
вновь комкал человечка; позже он его
оставлял, но вытягивал такой же отросток
на спине и других местах, чтобы скрыть
значение первого. Я хотел ему показать,
что понял его, но при этом устранить
возможность отговорки насчет того, что
он, мол, при этой лепке человечков ни о
чем не думает. С этой целью я спросил
его внезапно, помнит ли он историю
римского царя, который дал посланцу
своего сына ответ в саду путем пантомимы.
Мальчик не хотел этого припомнить, хотя
должен был учить об этом несравненно
позднее меня. Он спросил, не история ли
это с рабом, у которого написали ответ
на гладко выбритом черепе. Нет, это
относится к греческой истории, ответил
я и стал рассказывать. Царь Тарквиний
Гордый велел своему сыну Сексту пробраться
во враждебный латинский город. Сын,
успевший завербовать себе сторонников
в этом городе, послал к царю гонца с
вопросом, что ему делать дальше. Царь
ничего не ответил, пошел в сад, велел
там повторить вопрос и молча стал сбивать
самые большие и красивые головки мака.
Гонцу не оставалось ничего другого, как
рассказать об этом Сексту, который понял
отца и нашел удобный случай, чтобы убить
наиболее видных граждан города.
В
то время как я говорил, мальчик перестал
лепить, и когда я еще только начал
рассказывать о том, что сделал царь в
своем саду, то уже при словах «молча
стал сбивать» он молниеносно быстрым
движением оторвал своему человечку
голову. Стало быть, он меня понял и
заметил, что понят мною. Теперь я мог
прямо поставить ему вопросы, дал нужные
ему разъяснения, и в течение короткого
времени мы покончили с
неврозом.
Симптоматические
действия, которые можно наблюдать в
неисчерпаемом изобилии у здоровых, как
и у больных людей, заслуживают нашего
внимания по многим причинам. Врачу они
служат часто ценными указаниями для
ориентировки в новых или недостаточно
знакомых ему условиях; исследователю
людей они говорят нередко все, иной раз
даже больше, чем он сам хотел бы знать.
Кто умеет их ценить, иной раз походит
на царя Соломона, который, согласно
восточной легенде, понимал язык зверей.
Однажды я должен был подвергнуть
медицинскому осмотру незнакомого мне
молодого человека в доме его матери.
Когда он вышел мне навстречу, мне
бросилось в глаза на его брюках большое
пятно белка, которое можно узнать по
особым затверделым краям. После нескольких
секунд смущения молодой человек стал
оправдываться, что он охрип и выпил
поэтому сырое яйцо, причем несколько
капель жидкого белка, очевидно, и вылилось
на его брюки; в подтверждение этого
он мог показать мне яичную скорлупу,
которая еще осталась в тарелке в той же
комнате. Таким образом, подозрительное
пятно было объяснено самым безобидным
образом; однако, когда его мать оставила
нас одних, я поблагодарил его за то, что
он так облегчил мне диагноз, и без
дальнейших вопросов взял за основу
нашего разговора его признание, что он
страдает мастурбацией. В другой раз я
посетил на дому некую столь же богатую,
сколько скупую и глупую даму, ставившую
обычно перед врачом задачу прокладывать
себе дорогу через целое полчище жалоб,
пока не доберешься до самого простого
объяснения ее положения. Когда я вошел,
она сидела за небольшим столом и
занималась тем, что раскладывала кучками
серебряные гульдены; когда она поднялась,
несколько монет упали на пол. Я помог
ей подобрать их, и когда она стала
рассказывать о своих бедствиях, скоро
перебил ее вопросом: стало быть, ваш
знатный зять опять вверг вас в расход?
Она с озлоблением отрицала это – с тем,
чтобы несколько минут спустя рассказать
мне досадную историю о том, как ее
взволновала расточительность зятя. С
тех пор она меня уже больше не приглашала.
Не могу сказать, чтобы с теми, кому
объясняешь значение их симптоматических
действий, всегда устанавливались
дружеские отношения.
Случайные
и симптоматические действия, относящиеся
к области супружеских отношений, имеют
зачастую самое серьезное значение и
могли бы заставить человека, не желающего
считаться с психологией бессознательного,
уверовать в приметы. Когда молодая
женщина во время свадебного путешествия
теряет свое обручальное кольцо, это
дурное начало; впрочем, обыкновенно
оказывается, что она куда-нибудь заложила
его и потом находит. – Я знаю одну
даму, теперь она уже развелась с мужем,
которая сплошь да рядом подписывала
свои бумаги – по имущественным делам
– своей девичьей фамилией, и это за
много лет до того, как она стала ее вновь
носить на самом деле. – Однажды я был
в гостях у молодоженов и слышал, как
молодая женщина со смехом рассказывала,
что с ней недавно случилось. На следующий
день после возвращения из путешествия
она пошла к своей незамужней сестре,
чтобы, как в прежние времена, отправиться
с ней вместе за покупками, в то время
как муж ее пошел по своим делам. Вдруг
ей бросился в глаза какой-то господин,
шедший по другой стороне улицы, она
толкнула сестру и вскрикнула: смотри,
вот господин Л. Она забыла, что этот
господин уже в течение нескольких недель
– ее муж. У меня мороз пробежал по коже,
когда я это услышал; все же я не решился
сделать отсюда соответствующий вывод.
Мелкий инцидент этот вспомнился мне
лишь несколько лет спустя, когда брак
этот закончился самым печальным
образом.
О
знаменитой актрисе Элеоноре Дузе один
мой друг, научившийся внимательно
присматриваться к знакам, рассказывает,
что в одной из своих ролей она совершает
симптоматическое действие, ясно
показывающее, из каких глубоких источников
идет ее игра. Эта драма – о супружеской
неверности; героиня только что имела
объяснение с мужем и стоит теперь в
стороне, погруженная в мысли, в ожидании
искусителя. В этот короткий промежуток
времени она играет обручальным кольцом
на пальце, снимает его, надевает вновь
и опять снимает. Теперь она созрела уже
для другого.
Мне
известен также случай с одним пожилым
господином, который взял себе в жены
очень юную девушку и собирался провести
свадебную ночь не в дороге, а в одном из
отелей того же города. Едва они успели
приехать в отель, как он с ужасом заметил,
что при нем нет бумажника, в котором
лежали все деньги, предназначенные для
свадебной поездки; он сунул его куда-нибудь
или потерял. Удалось все же разыскать
по телефону слугу, который нашел бумажник
в старом сюртуке молодожена и принес
его в отель своему господину, вступившему,
таким образом, в брак без состояния.
Благодаря этому он мог на другое утро
отправиться со своей молодой женой в
дорогу; но в течение ночи он, как это и
предвещали его опасения, остался
«несостоятельным».
Утешительно
думать, что приключающиеся с людьми
«потери» являются чаще, чем мы полагаем,
симптоматическими действиями и идут
благодаря этому навстречу хотя бы
тайному намерению пострадавшего лица.
Потеря бывает часто лишь выражением
того, что человек не дорожит утраченным
предметом, втайне не расположен к этому
предмету или к лицу, от которого он
исходит, или, наконец, что готовность
утраты была перенесена на этот предмет
с других, более важных объектов путем
символической связи мыслей. Потеря
более ценных вещей служит выражением
для самых разнообразных импульсов, она
должна либо символически представлять
вытесненную мысль и, стало быть, повторять
напоминание, которое охотнее всего
хотелось бы пропустить мимо ушей, либо
– и это скорее всего – она стремится
принести жертву темным силам судьбы,
культ которых не исчез еще и в нашей
среде [60 - Вот маленькая коллекция
различных симптоматических действий,
наблюдавшихся у здоровых и у больных
людей. Пожилой коллега, не любящий
проигрывать в карты, однажды вечером,
не жалуясь, но в каком-то странном,
сдержанном настроении уплачивает
довольно значительную проигранную
сумму. После его ухода оказывается, что
он оставил на своем месте едва ли не
все, что имел при себе: очки, портсигар,
носовой платок. В переводе это должно
означать: «Разбойники! Ловко вы меня
ограбили». – Один господин, страдавший
время от времени импотенцией, коренящейся
в его искренних отношениях к матери в
детстве, рассказывает о своей привычке
снабжать рукописи и записи буквой S,
первой буквой имени его матери. Он не
переносит, чтобы письма из дому
соприкасались на его письменном столе
с другими, нечистыми письмами, и вынужден
поэтому хранить их отдельно. – Молодая
дама вдруг открывает дверь моей приемной,
в которой еще находится предыдущая
посетительница. Она оправдывается тем,
что «не подумала»; вскоре, однако,
обнаруживается, что она демонстрировала
то же любопытство, которое в свое время
заставляло ее проникать в спальню
родителей. – Девушки, гордящиеся
своими красивыми волосами, умеют так
ловко обходиться с гребнем и шпильками,
что волосы рассыпаются у них во время
разговора. – Многие мужчины, подвергаясь
медицинскому исследованию (в лежачем
положении), высыпают деньги из кармана
и таким образом вознаграждают труд
врача сообразно с тем, как они его
ценят. – Кто забывает у врача предмет,
принесенный с собой, например пенсне,
платок, сумку, показывает этим обыкновенно,
что не может вырваться и хотел бы скоро
вернуться. – Кто возьмет на себя
труд, подобно Юнгу (Uber die Psychologie der Dementia
praecox, 1907, p. 62), проследить те мелодии,
которые напеваешь про себя ненарочно,
часто сам того не замечая, тот сможет
установить, в виде общего правила, связь
между текстом песни и занимающим данное
лицо комплексом.].
Из
числа единичных случайных действий я
приведу пример, который и без анализа
допускает более глубокое толкование и
прекрасно выясняет условия, при которых
подобные симптомы продуцируются самым
незаметным образом; в связи с ним
уместно будет также одно практически
важное замечание.
Летом
во время путешествия мне случилось в
одной местности ждать несколько дней
своего спутника. В это время я познакомился
с молодым человеком, который также
чувствовал себя одиноким и охотно
составил мне компанию. Так как мы жили
в одном отеле, то, естественно, сложилось
так, что мы рядом сидели за столом и
вместе совершали прогулки. На третий
день он вдруг сообщил мне после обеда,
что ожидает сегодня вечером со скорым
поездом свою жену. Это пробудило во мне
интерес психолога, ибо я еще утром
заметил, что мой знакомый отклонил
предложение насчет более длительной
экскурсии и во время той небольшой
прогулки, которую мы совершили, не
захотел идти по одной из дорожек, слишком
крутой и опасной, по его мнению. Гуляя
после обеда, он стал вдруг говорить о
том, чтобы я не откладывал из-за него
ужина, так как он сам будет ужинать лишь
когда приедет его жена, вместе с ней. Я
понял намек и сел за стол, когда он
отправился на вокзал. На следующее утро
мы встретились в вестибюле отеля. Он
представил мне жену и добавил затем:
«Ведь вы позавтракаете с нами?» Мне
нужно было еще сходить кое за чем в
ближайшую улицу, и я обещал скоро
вернуться. Когда я вошел в столовую, то
увидел, что мои знакомые уселись за
маленьким столиком у окна, заняв места
по одну сторону его. По другую сторону
стоял стул, на спинке которого висел
большой тяжелый плащ молодого человека,
покрывая сиденье. Я прекрасно понял
смысл этого расположения, бессознательного,
конечно, но тем более выразительного.
Это означало: тебе здесь не место, теперь
ты лишний. Муж не заметил, что я остановился
перед стулом не садясь; жена заметила
это, тотчас же толкнула его и шепнула
ему: «Ты же занял место этого господина!»
В
этом, как и в подобных ему случаях я
говорю себе, что ненамеренные действия
должны неминуемо служить источниками
недоразумений в общении между людьми.
Совершающий их, не подозревая связанного
с ними намерения, не вменяет себе их в
вину и не считает себя за них ответственным.
Но тот, против кого они направляются,
обыкновенно делает из подобных действий
своего партнера определенные выводы о
его намерениях и настроениях и знает о
его переживаниях больше, чем тот готов
признать, больше, чем тот – на его
собственный взгляд – обнаружил. Партнер,
в свою очередь, возмущается, если ему
ставят на вид сделанные из его
симптоматических действий выводы,
считает их ни на чем не основанными, ибо
намерение, руководившее им, не дошло до
его сознания, и жалуется на недоразумение.
При ближайшем рассмотрении такие
недоразумения основываются на том, что
наблюдающее лицо понимает слишком тонко
и слишком много. Чем более «нервны» оба
действующих лица, тем скорее они оба
подают повод к трениям, причем каждый
столь же решительно отрицает свою вину,
сколь уверен в вине другого. Быть может,
в этом и заключается наказание за
внутреннюю неискренность, что люди под
предлогом забывания, ошибки,
непреднамеренности дают проявиться
таким импульсам, в которых лучше было
бы признаваться и себе самому, и другим,
если уже нельзя их преодолеть. Можно
установить как общее правило, что каждый
человек непрестанно подвергает других
людей психическому анализу и благодаря
этому знает их лучше, чем самого себя.
Путь к осуществлению призыва????' o??????
[61 - Познай самого себя. – Примеч. ред.
перевода.] ведет через изучение своих
собственных случайных на вид действий
и упущений.
Х.
ОШИБКИ-ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Заблуждения
(Irrtumer) памяти отличаются от забывания
с ошибочным воспоминанием лишь одной
чертой: ошибка (неправильное воспоминание)
не воспринимается как таковая и находит
себе веру. Употребление слова «ошибка»
связано, однако, с другим условием. Мы
говорим об «ошибке» вместо того, чтобы
говорить о «неправильном воспоминании»
тогда, когда в воспроизводимом психическом
материале должен быть подчеркнут
характер объективной реальности, когда,
стало быть, воспоминанию подлежит не
факт моей внутренней психической жизни,
а нечто, поддающееся подтверждению или
опровержению при помощи воспоминаний
других людей. Противоположностью ошибкам
памяти в этом смысле является незнание.
В
моей книге «Die Traumdeutung» (1900 г.) я допустил
целый ряд искажений исторического и
вообще фактического материала и был
очень удивлен, когда после выхода книги
в свет на них обратили мое внимание. При
более близком рассмотрении я нашел, что
причиной тому было не мое незнание, а
ошибки – заблуждения памяти, которые
можно объяснить путем анализа.
а) На
с. 266 я говорю, что Шиллер родился в
Марбурге, – название города,
встречающееся также в Штирии. Ошибка
сделана в изложении анализа одного
сновидения, которое я видел во время
ночной поездки, когда кондуктор разбудил
меня, выкрикнув название Марбург. В этом
сновидении был задан вопрос об одной
книге Шиллера. Но Шиллер родился не в
университетском городе Марбурге, а в
швабском Марбахе. Я утверждаю, что всегда
знал это.
б) На
с. 135 я назвал отца Ганнибала – Гасдрубалом.
Эта ошибка была мне особенно досадна,
но зато и больше всего убедила меня в
правильности моего взгляда на такого
рода ошибки. В истории Баркидов редкий
из читателей более осведомлен, чем
автор, сделавший эту ошибку и проглядевший
ее при корректировании книги. Отцом
Ганнибала был Гамилькар Барка, Гасдрубал
– имя брата Ганнибала, а также и его
шурина и предшественника на посту
полководца.
в) На
с. 177 и 370 я утверждаю, что Зевс оскопил
и сверг с престола своего отца Кроноса.
Злодеяние это я по ошибке передвинул
на целое поколение; в греческой
мифологии это сделал Кронос со своим
отцом Ураном.
Как
же объяснить, что моя память изменила
мне здесь, в то время как в других случаях,
как в этом могут убедиться читатели
моей книги, к моим услугам оказывается
самый отдаленный и малоупотребительный
материал? И затем, каким образом, при
трех тщательнейших корректурах, я
проглядел эти ошибки, словно пораженный
слепотой?
Гёте
сказал про Лихтенберга: когда он шутит,
то в его шутке таится проблема. По
аналогии с этим можно было бы сказать
про приведенные здесь места моей книги:
где встречается ошибка, там за ней
скрывается вытеснение. Или вернее:
неискренность, искажение, в последнем
счете основывающееся на вытеснении.
При анализе сновидений, приводимых в
этой книге, я был вынужден по самой
природе тех тем, на которые распространялось
содержание сновидения, с одной стороны,
обрывать анализ, не доводя его до полного
окончания, с другой же стороны, смягчить
ту или иную нескромную частность, слегка
искажая ее. Иначе нельзя было поступить,
разве если отказаться вообще от приведения
примеров; у меня не было выбора, это
неизбежно вытекало из особенности,
присущей снам:
Служить
выражением для вытесненного, т. е. не
подлежащего осознанию материала.
Несмотря на это, все же осталось, вероятно,
немало такого, что могло шокировать
щепетильных людей. Это-то искажение или
ощущение известного мне продолжения
мыслей не прошло бесследно. То, что я
хотел подавить, нередко прокладывало
себе против моего желания дорогу в
область того, что было мной включено в
изложение, и проявлялось там в форме
ошибок, незаметных для меня. В основе
всех трех приведенных мной выше примеров
лежит, впрочем, одна и та же тема: ошибки
эти коренятся в вытесненных мыслях,
касающихся моего покойного отца.
Пример
а) Кто даст себе труд прочесть
проанализированное на с. 266 сновидение,
тот заметит – частью прямо, частью из
намеков, что я оборвал анализ на мыслях,
которые должны были заключать в себе
недоброжелательную критику моего отца.
Если продолжать этот ряд мыслей и
воспоминаний, то в нем можно найти одну
неприятную историю, в которой замешаны
книги и некий господин, с которым мой
отец вел дела, по фамилии Марбург, –
то же имя, которое выкрикнул разбудивший
меня кондуктор. При анализе я хотел
скрыть этого господина от себя и от
читателей; он отомстил за себя, забравшись
туда, где ему быть не следовало, и
превратив название родины Шиллера
изМарбаха в Марбург.
Пример
б) Ошибка, благодаря которой я написал
Гасдрубал вместо Гамилькара – имя брата
вместо имени отца, была сделана как раз
в такой связи, в которой дело касалось
моих гимназических мечтаний о Ганнибале
и моего недовольства поведением отца
по отношению к «врагам нашего народа».
Я мог бы продолжить изложение и рассказать,
как мое отношение к отцу изменилось
после поездки в Англию, где я познакомился
с живущим там сводным братом, сыном отца
от первого брака. У моего брата есть
старший сын, одного возраста со мной;
так что поскольку дело шло о возрасте,
ничто не нарушало моих мечтаний о том,
как все было бы иначе, если бы я был сыном
не своего отца, а брата. Эти подавленные
мной фантазии и исказили текст моей
книги в том месте, где я оборвал анализ, –
заставили меня поставить вместо Имени
отца имя брата.
Пример
в) Влиянию воспоминаний о том же брате
я приписываю и третью ошибку – когда я
передвинул на целое поколение мифическое
злодеяние из мира греческих богов. Из
того, в чем меня убеждал мой брат, одно
высказывание осталось у меня надолго
в памяти. «Что касается образа жизни, –
сказал он мне, – то не забывай одного:
ты принадлежишь, в сущности не ко второму,
а к третьему поколению, считая от отца».
Наш отец женился впоследствии вторично
и был, таким образом, намного старше
своих детей от второго брака. Указанную
ошибку я сделал как раз в том месте
книги, где говорю о чувстве почтения,
связывающем родителей и детей.
Несколько
раз случалось также, что мои друзья и
пациенты, чьи сновидения я излагал или
намекал на них при анализе, обращали
мое внимание на то, что я неточно передаю
пережитое нами совместно. Это были опять
исторические ошибки. После исправления
я рассмотрел отдельные случаи и опять-таки
убедился, что припоминал неправильно
фактическую сторону дела лишь там, где
при анализе я что-либо намеренно исказил
или скрыл. Здесь опять, стало быть,
незамеченная ошибка выступает заместителем
намеренного умолчания или вытеснения.
От
такого рода ошибок, коренящихся в
вытеснении, резко отличаются другие
ошибки, основывающиеся на действительном
незнании. Например, незнанием объясняется,
что я раз на прогулке в Вахау думал, что
посетил место пребывания революционера
Фишгофа. Здесь имелось лишь совпадение
имен: Эммерсдорф Фишгофа лежит в Каринтии.
Но я этого просто не знал.
Еще
одна пристыдившая меня и вместе с тем
поучительная ошибка – пример временного
невежества, если можно так выразиться.
Один пациент напомнил мне как-то раз о
моем обещании дать ему две книги о
Венеции, по которым он хотел подготовиться
к своему пасхальному путешествию. Я их
отложил уже, ответил я, и пошел за ними
в свою библиотеку. На самом деле я забыл
отобрать их, ибо был не особенно доволен
поездкой моего пациента, в которой видел
ненужное нарушение курса лечения и
материальный ущерб для врача. В библиотеке
я на скорую руку отыскиваю те две книги,
которые имел в виду. Одна из них –
«Венеция – город искусств»; кроме этого,
у меня должно быть еще одно историческое
сочинение из подобной же серии. Верно,
вот оно: «Медичи»; беру его, несу к
ожидающему меня пациенту, с тем чтобы
в смущении признать свою ошибку. Ведь
я же знаю, что Медичи ничего общего не
имели с Венецией, но в данный момент я
в этом не увидел ничего неправильного.
Пришлось быть справедливым: я так часто
указывал моему пациенту на его собственные
симптоматические действия, что спасти
свой авторитет я мог лишь честно признав
скрытые мотивы моего нерасположения к
его поездке.
В
общем удивляешься, насколько стремление
к правде сильнее у людей, чем обыкновенно
предполагаешь. Быть может, это результат
моих работ над психическими анализами,
но я не могу лгать. Стоит мне сделать
попытку в этом направлении, и я тотчас
же совершаю какую-нибудь ошибку или
другое ошибочное действие, которым моя
неискренность выдает себя; так и было
в тех примерах, которые я уже привел и
которые приведу еще ниже.
Среди
всех ошибочных действий механизм
ошибки-заблуждения обнаруживает
наименьшую связанность; иными словами,
наличие ошибки свидетельствует лишь в
самой общей форме о том, что соответствующей
душевной деятельности приходится
выдерживать борьбу с какой-либо помехой,
причем самый характер ошибки не
детерминируется свойствами скрытой
расстраивающей идеи. Следует, однако,
задним числом заметить, что во многих
несложных случаях обмолвок и описок
надо предположить то же самое.
Каждый
раз, когда мы совершаем обмолвку или
описку, мы имеем право заключить о
наличии помехи в виде душевных процессов,
лежащих вне нашего намерения; надо,
однако, допустить, что обмолвки и описки
нередко повинуются законам сходства,
удобства или стремления ускорить
процесс, причем фактору, играющему роль
помехи, не удается наложить свою
собственную печать на получающуюся в
результате обмолвки или описки ошибку.
Лишь благоприятный словесный материал
может обусловить ошибку, но вместе с
тем он ставит ей также и предел.
Чтобы
не ограничиваться лишь своими собственными
ошибками, приведу еще два примера; их с
тем же основанием можно было бы отнести
в разряд обмолвок и действий, совершаемых
по ошибке, но при равноценности всех
этих явлений это не играет роли.
а) Я
запретил своему пациенту вызывать по
телефону женщину, с которой он собирался
порвать, так как всякий разговор вновь
разжигает борьбу, связанную с отвыканием.
Предлагаю ему сообщить ей письменно
свое последнее слово, хотя и есть
некоторые трудности в доставке писем.
В час дня он приходит ко мне и сообщает,
что нашел путь, чтобы обойти эти трудности,
и спрашивает между прочим, может ли он
сослаться на мой авторитет как врача.
Два часа он занят составлением письма,
но вдруг прерывает писание и говорит
находящейся тут же матери: «Я позабыл
спросить профессора, можно ли упомянуть
в письме его имя»; спешит к телефону,
просит соединить себя с таким-то номером
и спрашивает в трубку: «Г. профессор уже
пообедал? Можно его попросить к телефону?»
В ответ на это раздается изумленное:
«Адольф, ты с ума сошел?» – тот именно
голос, которого он, согласно моему
предписанию, не должен был больше
слышать. Он лишь «ошибся» и вместо номера
врача сказал номер любимой женщины.
б) В
одной дачной местности некий школьный
учитель, бедный, но красивый молодой
человек, до тех пор ухаживал за дочерью
некоего столичного домовладельца, пока
девушка не влюбилась в него страстно и
не убедила свою семью согласиться на
их брак, несмотря на разницу в положении
и на расовые различия. Однажды учитель
пишет письмо брату, в котором говорится:
«Девчурка совершенно не красива, но она
очень мила, и этого было бы достаточно.
Но решусь ли я жениться на еврейке, не
могу тебе еще сказать». Письмо это
попадает в руки невесте, и брак
расстраивается; в это же время брат
изумляется любовным излияниям,
адресованным ему. Лицо, сообщившее мне
об этом, уверяло меня, что здесь была
ошибка, а не ловко подстроенная комбинация.
Известен мне еще один случай, когда
дама, недовольная своим прежним врачом,
но не хотевшая ему прямо отказать, тоже
перепутала письма; в этом случае по
крайней мере и я могу удостоверить, что
этот обычный водевильный прием был
применен не в силу сознательной хитрости,
а в результате ошибки.
Быть
может, читатели будут склонны считать
объясненную здесь группу ошибок мало
распространенной и не особенно важной.
Я хочу, однако, обратить их внимание на
то, не имеем ли мы основания рассматривать
с той же точки зрения также и ошибочные
суждения (заблуждения) людей в жизни и
науке. Быть может, лишь избранные и
наиболее уравновешенные умы способны
уберечь картину воспринятой ими внешней
действительности от того искажения,
которое она претерпевает, проходя через
психическую индивидуальность
воспринимающего лица.
XI.
КОМБИНИРОВАННЫЕ
ОШИБОЧНЫЕ ДЕЙСТВИЯ
Два
из приведенных в предыдущей главе
примеров – моя ошибка с Медичи,
перенесенными мною в Венецию, и ошибка
молодого человека, добившегося, несмотря
на запрет, возможности поговорить со
своей возлюбленной, – описаны мной,
собственно, неточно и при более тщательном
рассмотрении оказываются комбинацией
из забвения и ошибки. Такая же комбинация
Может быть еще яснее показана на других
примерах.
а) Один
мой друг рассказывает мне следующий
случай: «Несколько лет тому назад я
согласился быть избранным в члены бюро
одного литературного общества,
предполагая, что общество поможет мне
добиться постановки моей драмы, и
регулярно, хотя и без особого интереса,
принимал участие в заседаниях, происходящих
каждую пятницу. Несколько месяцев тому
назад я получил обещание, что моя пьеса
будет поставлена в театре в Ф., и с тех
пор я стал регулярно забывать о заседаниях
этого общества. Когда я прочел вашу
книгу об этих вещах, я сам устыдился
своей забывчивости, стал упрекать себя
– некрасиво, мол, манкировать теперь,
когда я перестал нуждаться в этих
людях, – и решил в следующую пятницу
непременно не позабыть. Все время я
вспоминал об этом намерении, пока,
наконец, не оказался перед дверью зала
заседаний, но, к моему удивлению, двери
были закрыты, заседание уже состоялось.
Я ошибся днем: была уже суббота!»
б) Следующий
пример представляет собой комбинацию
симптоматического действия и закладывания
предметов; он дошел до меня далекими
окольными путями, но источник вполне
достоверен.
Одна
дама едет со своим шурином, знаменитым
художником, в Рим. Живущие в Риме немцы
горячо чествуют художника и между прочим
подносят ему в подарок античную золотую
медаль. Дама недовольна тем, что ее шурин
недостаточно ценит эту красивую вещь.
Смененная своей сестрой и вернувшись
домой, она, раскладывая свои вещи,
замечает, что неизвестно каким образом
захватила с собой медаль. Она тотчас же
пишет об этом шурину и уведомляет его,
что на следующий день отошлет увезенную
ею вещь в Рим. Однако на следующий день
медаль так искусно была заложена куда-то,
что нет возможности найти ее и отослать;
и тогда дама начинает смутно
догадываться, что означала ее рассеянность:
желание оставить вещь у себя.
Не
стану утверждать, чтобы подобные случаи
комбинированных ошибочных действий
могли нам дать что-либо новое, что не
было бы нам известно уже из примеров
отдельных ошибочных действий, но смена
форм, ведущих, однако, все к тому же
результату, создает еще более выпуклое
впечатление о наличии воли, направленной
к достижению определенной цели, и гораздо
более резко противоречит взгляду, будто
ошибочное действие является чем-то
случайным и не нуждается в истолковании.
Обращает на себя внимание также и то,
что в этих примерах сознательному
намерению никак не удается помешать
успеху ошибочного действия. Моему другу
так и не удается посетить заседание
общества, дама оказывается не в состоянии
расстаться с медалью. Если один путь
оказывается прегражденным, тогда то
неизвестное» что противится нашим
намерениям, находит себе другой выход.
Для того чтобы преодолеть неизвестный
мотив, требуется еще нечто другое, кроме
сознательного встречного намерения:
нужна психическая работа, доводящая до
сознания неизвестное.