Файл: Евреинов Н.Н. Демон театральности (2002).doc

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 18.05.2024

Просмотров: 1643

Скачиваний: 2

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

СОДЕРЖАНИЕ

{5} Философия театра николая евреинова

{29} Театр как таковойi

{31} К новому читателю(Предисловие ко 2‑му изданию)

{34} Предисловие без маски, но на котурнах(к 1‑му изданию книги, 1912 г.)

{39} Апология театральности

{43} Театрализация жизниEx cathedra

{69} Тайна статиста

{72} К вопросу о пределах театральной иллюзииБеседа

{77} Несмешное «вампуки»cciiАнафораcciii

{81} О театральной пьесеЭкстракт статьи

{83} Театральные инвенции Ценность искренности

Своя красота

[Интерес к театру и к мировым вопросам

Театральность и театральщина

В минуту жизни трудную

Сценический императивccxxi

Мой идеал

Чтение как тайная театрализация

Чары театра

Театральность как аппетитность

Урок испанцев

Еще об искренности

{86} Артистическое определение

Intelligendaccxxiii

Халатное отношение к театральности

Желание

Форма и суть

{87} Обязательная театральность и ее чары

Дважды два (арифметический парадокс)

Табачная вывеска

{88} Плохо скроенная, но крепко сшитая сентенция

К актерам

Простой народ

Маскарадный язык

Критики?

Опоздавшие слепцы

Удивленье э. Т. А. Гофмана

{90} [Три инвенции из «Красивого деспота»ccxxviii

Как понимать?

Парадокс

{92} В категории театральности

Заклятому врагу театральности

Театральность как оправдание

Рекорд театральности

Смертельный страх и театральный соблазн

Моя «Веселая смерть»ccxxxv

{94} Новые театральные инвенцииccxxxvi Что весит на весах космоса — ленточка в косичке вертлявой девчонки

{95} В чем мой «monumentum aere perennius»ccxxxvii?

Жизненность и театральность

Театр — зеркало жизни

{96} Какими мы любим себя

Тайна настоящих актеров

{99} Введение в монодрамуccxxxix

{113} Театр для себяcclxvi Часть первая (Теоретическая) {115} Взвитие занавеса

{117} Театрократия Пригоршня раз навсегда взвешенных слов

{131} К философии театра

I. «Театр» и театр

II. Воля к театру

III. Малолетние «преступники»

IV. Преступление как атрибут театра

Postscriptumcccxxv

V. Каждая минута — театр

«На бис»

VI. Дон Кихот и Робинзон

VII. Режиссура жизни

VIII. Актеры для себя

IX. Эксцессивный «театр для себя»

1. Театральная гипербулия

{199} 2. «Король-безумец»

3. Русские «оригиналы»

4. Эротический «театр для себя»

{219} 1) Зритель

2) Актер

3) И зритель, и актер

5. Патомимы

Часть вторая (прагматическая) {241} Мы, аристократы театра! (Эстокада)

{269} Урок профессионалам

{277} Об отрицании театра (Полемика сердца)

{289} Театр пяти пальчиков

{292} Театр в будущем (Нефантастичная фантазия)

{297} Мой любимый театр

{299} Часть третья (практическая) {301} «Театр для себя» как искусство

I Общественный театр на взгляд познавшего искусство «театра для себя» (Из частной переписки)

IiОб устройстве «Спектаклей для себя»(Проповедь индивидуального театра)

1. Theatrum extra habitum mea spontedccxx

3. Страхование успеха «спектаклей для себя»

{321} IiiСуд понимающих… (Сон, настолько же невероятный, насколько и поучительный)

{351} Пьесы из репертуара «театра для себя» Выздоравливающий

Авто-куклы

{355} Бал дурного тона

Сантиментальная прогулка

Бразильянское

Ночью, в каюте…

Кейф в гареме

Утонченный Grand Guignoldcccxlii

Обед с шутом

Счастливая Аркадия

Примерка смертей Из записной книжки (d’inachevйedccclx)

Доброе, старое время

Туристы в Петрограде

Поучения, к обрядам относящиеся

Об инсценировке воспоминаний

{406} Занавес падает

{407} Демон театральностиcmvi {409} I. Леонид Андреев и проблема театральности в жизни

{413} II. Из «дневника сатаны»

{415} III. Христианский пережиток

{498} Именной указатель

{527} Список литературы,упоминаемой и цитируемой Евреиновым

{419} Комментарии

И что мне помешает Воздвигнуть все миры, Которых пожелает Закон моей игры?

Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я — поэт. Косней во тьме тусклая, бытовая или бушуй яростным пожаром, — над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном!.. И в самом деле! Неужели мудрость наша над морем случайного бывания не может восставить светлый мир, созданный дерзающею волею нашею?.. Конечно может! Туманной фатой фантазии облечется докучный мир обычности, и за туманною фатою неясными встанет очертаниямижизнь творимая и несбыточная!.. Разве не прав был Пико Мирандолаdccxci, говоря, что «вся природа заключена в известные пределы: но ты, человек, один на земле, предпишешь себе свой закон. Поставленный в середине мира,ты, сам свободный, придашь себе вид, какой желаешь». И правда! Я постиг, что мир — одно мое убранство, мои следы, что я сам творец исам свое творенье.

Околдовал я всю природу, И оковал я каждый миг! Какую страшную свободу Я, чародействуя, постигdccxcii! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я — Бог таинственного мира, Весь мир в одних моих мечтахdccxciii.

И всякому из вас, голосящему здесь, подобно плененному зверю, я говорю:

Живи и верь обманам, И сказками, и мечтам: Твоим душевным ранам Отрадный в нихбальзамdccxciv.

Помните, что естьиная жизнь, ночная, дивная, похожая на сказку,другая, кроме этой дневной, грубой, солнечной, и хорошо, что можно переселиться{344} в другое тело, раздвоить свою душу, иметь свою тайну!..Мир мечты!.. Что значило б искусство, если б оно не было беспрерывным устремлением из мира действительности вмир мечты, освобожденьем от оков повседневности! Я верю, наступают времена, когда искусство пересоздаст мир в духе и плоти. Первая ступень — создать новый мир в видениях искусства наперекор действительности и жизни. Вторая ступень — пересоздать плоть мира, самую жизнь, — превратить действительность в восторг, уничтожить грань между должным и сущим, слить их воедино так, чтобы мир жизни был так же радостен и экстатичен, как мир искусства… Уже теперь намечается новое жизнеощущение… Люди тоскуют о чем-то новом. И массы людские приобщаются к этой новой тоске… Религия перестала отвечать современной душе, философия убита точными науками, и мятущейся человеческой душе остается искусство, которое возродит мир. Искусство же наиболееволевое— это искусство театральное, особенно склонное навлекать на себяпассивное состояние души, погруженной в мечтательность. Только, по-видимому, пассивное, ничто так властно не двигает человека вперед, как мечта!.. Театр, не обвеянный мечтою и не рождающий в душе зрителя мечтаний, не театр, а толькообезьяна театра!..Неоцененное преимущество мечты состоит в том, что здесь творящий и воспринимающий совмещаются в одном лице, и в том, что здесь творческий замысел находится в наибольшем соответствии со средствами исполнения. Как и во всяком искусстве, материал мечтания берется из действительности, — но ни одно искусство не умеет так свободно, легко и действенно комбинировать элементы действительности. Потому создания мечты обладают наибольшей несомненностью и убедительностью, наивысшею художественной ценностью и наибольшею очищающею силою.Даже и злая мечта низводит в душу человека такое утешение и просветление, которое едва доступно другим искусствам на самых их высоких ступенях!.. И люди были бы гораздо счастливее и богаче душою, если бы они знали, чтомечтание есть также творческая деятельность, как и всякое другое искусство.


Евреинов. Дорогой Федор Кузьмич, ваша философия — радостная прелюдия к «театру для себя», а ваши аргументы…

Ф. Сологуб (перебивая). Я не умею аргументировать, афилософствую как поэт, по удачному выражению Достоевского.

Шопенгауэр (улыбаясь). И это ценно, по справедливому замечанию Шопенгауэра.

Евреинов. Признание, достойное сына поэтессыdccxcv!..(Светский смех и рукопожатия между Шопенгауэром и Ф. Сологубом.) У вас ведь много общего, господа, не только в философии мироотрицания, но и в представлении о свободе воли, даже в аналогии, проводимой между жизнью и театром!

Шопенгауэр. Очень, очень рад.

Евреинов. Не правда ли, Федор Кузьмич?

Ф. Сологуб. Конечно. Вы имеете в виду…

Евреинов.«Театр одной воли»dccxcvi; особенно то место, где так трагично отвергается возможность даже «актерской отсебятины».

{345} Ф. Сологуб. Но ведь действительно, — обыкновенно мы не знаем, что самобытной нашей воли нет, что всякое наше движение и всякое наше слово подсказаны и даже давно предвидены в демоническом творческом плане всемирной игры раз навсегда, так что нет нам ни выбора, ни свободы, нет даже милойактерской отсебятины, потому что и она включена в текст всемирной мистерии каким-то неведомым цензором; и тот мир, который познаем, не иное что, как дивная на виддекорация, а за нею закулисная неряшливость и грязь. Играем как умеем подсказанную нам роль, актеры и в то же время зрители, попеременно аплодирующие друг другу или освистывающие друг друга, приносимые в жертву и в то же время приносящие жертву.

Шопенгауэр (аплодируя). Восхитительно сказано.

Евреинов. Но где же исход? Спасительный исход?

Шопенгауэр. Как где? Ведь мир — только воля! В данном случае воля поэта!

Евреинов (горько). Несвободная воля!

Шопенгауэр (авторитетно). Свобода, которую нельзя найти вoperaridccxcvii(в действии), должна заключаться вessedccxcviii(в бытии, в существовании). Мы должны искать проявления и творения своей свободы не в наших отдельных поступках, но во всем существовании и существе самого человека, егоexistentiadccxcixиessentiadccc. И в этом смысле мир…

Ф. Сологуб (подхватывая). Весь мир — только декорация! Правда! Однако за нею таится не только закулисная неряшливость и грязь, но итворческая душа, — Моя душа…Веселою игрою воздвиг Я миры, — и Я — жертва, и Я — жрец.

Шопенгауэр. Конечно. И нас не обманывает сознание собственновластия и первоначальности, неоспоримо сопровождающее все наши деяния, несмотря на их зависимость от мотивов.


Евреинов (задумчиво).«Веселою игрою»… Но вы же говорили, Федор Кузьмич — не помню где, что мы умерли сердцем для легкой игры! что

Живы дети, только дети, — Мы мертвы, давно мертвыdccci

Стало быть, театр для взрослых невозможен?

Ф. Сологуб. Возможен. И именно тогда, когда мы хотим от него — если мы хоть сколько-нибудь остались живы от безмятежных дней нашего детства — того же, чего хотели некогда и от нашей детской игры, — пламенного восторга, похищающего душу из тесных оков скучной и скудной жизни.

Евреинов. Вы, стало быть, благословляете «театр для себя»?

Ф. Сологуб (как бы не слушая, погруженный в воспоминания). Когда Поль Верлен, лирический, нежный поэт, влача дни свои в нищете, был близок к смерти, он принялся золотить все бедные предметы своей скудной обстановки: колченогий стул, убогая кровать — все засияло перед ним, обманывая воображение бедного поэта блеском творимой красоты…

Евреинов. Но это же «театр для себя»?!

{346} Ф. Сологуб. Театр интимный — а таков между прочим ваш «театр для себя» — наиболее для нас дорогой и желанный; но говорить о нем так трудно… Что сказать о наших играх в детские годы, — играх интимных,в укромных уголках, куда не заглядывали взрослые и чужие?.. Была ведь игра и «для большой публики», в многолюдстве, шуме и буйстве, где было весело до утомления, а здесь… в этих укромных уголках, здесь было жутко и тоже весело, да, весело, и щеки краснели багровее, чем от буйного бега, и в глазах зажигались тусклые огни, и… Нет, об интимном театре говорить очень трудно.(Смеется.)

Евреинов (обращается к Анри Бергсону). Может быть вам не трудно, профессор! — прервите наконец ваше молчание, которое, смущенный им, не знаю, в какую сторону принять.

Ницше (иронично). Estresmagnatacere, говорит Марциалdcccii.

Анри Бергсон (к Ницше, утонченно-любезно). Но вы его не послушались, чем подали и мне, в конце концов, скверный пример.(Общий смех.)

Ницше (едва ли задетый). Plaudite,amicidccciii!

Бергсон (озираясь). Мне приходится говорить последнему. Не знаю, нужно ли резюмироватьвсе, что здесь говорилось! Пожалуй, это и невозможно, и бесцельно. Отмечу лишь то общее, в чем, кажется, сошлись все предшествующие ораторы: это общее я бы формулировал так: во-первых, понятие «театр» не исчерпывается представлением о синтезе искусств, обычно связываемом с данным понятием, а шире его и значительнее, причем между театром и жизнью проводится серьезная аналогия в том смысле, что примерным источником ее принимается не жизнь, а театр; во-вторых — ребяческим играм должно быть придано значение гениальной и вожделенной для взрослых откровенности; и в‑третьих — возможная апологетика явления, фиксируемогоm‑r Евреиновым как «театр для себя». Всецело присоединяясь в общих чертах к формулированным мною общим выводам, я позволил бы себе лишь некоторые к ним добавления, которые, быть может, бросят лишний свет на интересующий вас предмет, впрочем, и без меня — оговариваюсь — достаточно освещенный. Начну с того, что сходство жизни с театром может быть найдено еще в большей крайности, чем это сделано предшествующими ораторами.Сам мозг наш я бы назвал органом пантомимы, так как его роль сводится кмимировке жизни духа, кдейственному изображению внешних положений, к которым дух должен приспособиться.Само наше познание— позвольте быть мне модным — я бы сравнил с искусством кинематографа.


Шопенгауэр.

Ницше.Что?.. как вы сказали?..

Уайльд.

Гофман.

Бергсон. Кинематограф…

Шопенгауэр.

Ницше.Что такое кинематограф?..

Уайльд.

Гофман.

{347} Евреинов. Живая фотография. Аппарат, который…(Даю посильное объяснение кинематографа.)

Бергсон. Каково искусство кинематографа, таково же и искусство нашего познания. Вместо того чтобы слиться с внутренним становлением вещей, мы становимся вне их и воспроизводим их становление искусственно. Мы схватываем почти мгновенные отпечатки с проходящей реальности, и так как эти отпечатки являются характерными для этой реальности, то нам достаточно нанизывать их вдоль абстрактного единообразного, невидимого становления, находящегося в глубине аппарата познания, для того чтобы подражать тому, что есть характерного в самом этом становлении. Восприятие, мышление, язык действуют таким образом. Идет ли дело о том, чтобы мыслить становление, или выразить его, или даже его воспринять, мы совершаем не иное что, как приводим в действие род внутреннего кинематографа. Можно, таким образом, сказать, чтомеханизм нашего обиходного познания имеет природу кинематографическуюdccciv.

Ницше. Слишком «профессорское» объяснение!

Бергсон. Это ничего не значит, если оно доказательно.

Ницше. Вы полагаете?

Евреинов. Продолжайте, профессор! — я горю от нетерпения.

Бергсон (после паузы). Итак, жизнь — это театр. В самом деле! — Попробуйте на самое короткое время проникнуться всем тем, что говорится и делается, действуйте, в своем воображении, заодно с теми, которые действуют, чувствуйте с теми, которые чувствуют, дайте, наконец, излиться вашей симпатии во всей ее полноте, и, как бы по мановению волшебного жезла, самые легкие предметы, окружающие вас, отяжелеют, и суровый оттенок ляжет на все вещи. Отрешитесь затем от всего этого, взгляните на жизнь как равнодушный зритель — и много драм обратится в комедию. Кроме этого имейте в виду, что в действительной жизни бывают сцены, настолько близкие «к высокой комедии», что театр мог бы усвоить их, не изменяя ни одного слова.

О. Уайльд. Браво, браво! Французский ученый сразу скажется в изящном остроумии. Это его отличительная черта от немецких ученых.

Ницше. Если вы имели в виду задеть меня, то жестоко ошиблись — я славянин.

Бергсон. Поразительно, сколько явлений в мире можно объяснить чрез театр. Вот вы коснулись остроумия. А приходило ли вам в голову, чтоостроумие, в широком смысле,это известный способ мыслить драматическиdcccv, определенная способность видеть вещиsub specie theatridcccvi? Между тем это именно так. Вместо того чтобы пользоваться своими идеями как безразличными символами, остроумный человек их видит, слышит, а главное — заставляет их разговаривать между собою, подобно людям. Он выводит их на сцену и сам отчасти выступает вместе с ним. Остроумный народ непременно увлекается театром. Каждый остроумный человек до некоторой степени поэт, так же как каждый хороший чтец отчасти актер. В тесном же смысле под остроумием подразумевается известная способность набрасывать{348} мимоходом комические сцены, но набрасывать их так осторожно, быстро и легко, что все кончается прежде, чем мы успеваем это заметить.


О. Уайльд. Браво,chermaоtre! Это самое остроумное определение остроумия!

Евреинов (Бергсону). Следуя вашей трехчастной формулировке выводов из сегодняшнегоcolloquium’a, я жду, если вы кончили с любезно-поучительными добавлениями к первой ее части, таких же добавлений ко второй.

Бергсон. Ваша чисто режиссерская приязнь к порядку отрадна сердцу философа!.. Итак — о детских играх и ребячестве. Прибавлю к сказанному о сем почтенными коллегами лишь то, что в большей части наших приятных эмоций есть несомненномного, так сказать,ребяческого; и кто знает, не являются ли самые приятные ощущения взрослого ничем иным, как вновь оживающими чувствами детства, благоуханным веянием, которое все реже и реже посылает нам наше все более и более удаляющееся прошлое. Но каков бы ни был ответ на этот общий вопрос, одно остается вне сомнений: существует тесная связь между удовольствием, которое доставляет игра ребенку, и аналогичным удовольствием взрослого. Чего же больше, если даже строгий отец принимает иногда по забывчивости участие в проказах своего ребенка! А что случается, вряд ли требует доказательств.

Евреинов (после паузы). Теперь осталось главное, что хочется услышать из ваших уст, профессор!

Бергсон (мягко). Главное вообще или главное для вас?

Евреинов. Для меня, во-первых, но только «во-первых»… — Ваше отношение к «театру для себя»!

Бергсон (живо). Оно вытекает из моего отношения к театру вообще… Истина в том, что существует особая логика воображения, которая не имеет ничего общего с логикой разума, которая иногда даже противоречит ей и с которой, однако, философии необходимо считаться. Мы имеем здесь пред собою как бы логику сновидения. Для восстановления этой логики необходимо усилие особого рода, необходимо удалить внешнюю кору нагромоздившихся предрассудков и укоренившихся понятий, чтобы заметить в глубине своего «я» беспрерывную смену образов, взаимно переплетающихся, волнующихся, подобно зыби подземного озера. Прибегу к сравнению. Жизнь нашей планеты была долгим усилием покрыть твердой и холодной корой огненную массу кипящих металлов. Но существуют вулканические извержения. И будь земля живым существом, как этого желала мифология, она, думается мне, охотно грезила бы в своей мирной дремоте об этих резких извержениях, в которых она внезапно снова овладевает собою, вновь проявляется в том, что в ней есть самого глубокого. Именно такого рода удовольствие доставляет нам драма. Среди спокойной мещанской жизни, которой требует от нас общество и рассудок, она будит в нас нечто, внутренние порывы чего мы чувствуем, и вызывает наружу страсти, которые опрокидывают все. Нас заинтересовывает в драме не столько то, что нам рассказывают о других, сколько то, что нам дают возможность заглянуть{349} в самих себя, провидеть целый мир смутных порывов, которые хотели бы проявиться. Нам сдается, будто мы слышим воззвание к бесконечно древним атавистическим воспоминаниям, столь глубоким, столь чуждым нашей современной жизни, что в течение нескольких минут эта жизнь кажется нам чем-то нереальным, чем-то условным, чем-то таким, что мы должны подвергнуть коренной проверке. Это означает, что под полезными приобретениями и поверхностными наслоениями драма нашла более глубокую действительность. Я сказал, что существует особая логика воображения. Я могу прибавить, что воображению присуща даже вполне установившаяся философия, на основании которой во всякой черте человеческого тела воображение видит усилие души, формирующей материю…