Файл: Евреинов Н.Н. Демон театральности (2002).doc

{406} Занавес падает

Я бы очень желал, чтобы мне удалось ясностью изложения одолеть свойственную содержанию этих мыслей темноту; но я очень хорошо вижу, что ко мне должно прийти на помощь собственное размышление читателя, для того чтобы я был понят вообще и понят правильно.

Шопенгауэр («Мир как воля и представление», т. 1, кн. 1, § 27)

Конец!

Представленье сыграно…

Занавес падает…

Любезный DocteurProlocuteur^cmivобъяснил, при взвитии занавеса, о чем будет речь впереди, дав посильноеопределение тому, что послужило названьем всему целому.

Он говорил очень кратко, этот мудрый «доктор»! — Он помнил, конечно, что значение пролога не простирается за рамки помощи в ориентировке, и, будем надеяться, знал, что такое исключительно сложное явление, как «театр для себя», вообще не может быть словами всесторонне охвачено, исчерпывающе определено, ясно формулировано и конспектно резюмировано.

Для усвоения существенно-основного, того неопределимо-большого, к чему данный пролог, в своих размерах и значении, относится так же, как указательный палец Колумба в открытой им Америке, — для этого нужна настоящая магия действа на большой арене, властной вместить на своем протяжении весь ensemble^cmvотдельных мыслей и чувств в из взаимных столкновениях, поддержках, дополнениях, контрастах и сплетениях. Словом — нужно подлинное представление с умело данными антрактами, представление с возможно-мастерским развитием отдельных положений и непременно со всеми перипетиями наиболее важных, показательных, капризных и рискованных моментов в этих положениях.

Такое представление и дано на всем протяжении настоящей книги-арены.

И теперь, когда «занавес упал», публике предоставляется самой разобраться во всем здесь происшедшем с мысле-чувством «театра для себя».

Автор решительно уклоняется от эпилога.

В конце концов позвольте ему не быть навязчивым хоть в заключении произведения, основная идея которого должна, и без дальнейших услуг автора, стать «навязчивой идеей» каждого, ее познавшего.

{407} Демон театральностиcmvi {409} I. Леонид Андреев и проблема театральности в жизни

Недавно мне в руки попал «Дневник Сатаны» Леонида Андреева^cmvii, и чем я больше вчитывался в это неоконченное произведение покойного писателя, тем явственней вспоминал наше последнее с ним свидание.

Это было тревожной осенней ночью 1917 г. на квартире у Л. Андреева (Мойка, 1), и длилось наше свидание около пяти часов: в час ночи я пришел к нему (по настойчивому приглашению письмом и через Н. И. Кульбина^cmviii), а ушел около 6 ч<асов> утра, почти все время оставаясь с глазу на глаз с знаменитым писателем, необычайно возбужденным темой нашего разговора. А тема была исключительно для меня интересная:театральность и ее значение в нашей жизни. Только что вышла из печати моя 3‑я книга «Театра для себя», где я как бы «заставляю» Л. Андреева стать приверженцем моей теории, и это послужило поводом нашего скорейшего, нашего, казалось, неотложного свидания.

Мы словно чувствовали, что уж больше никогда не увидимся на этом свете (что и сбылось на радость Великой Разлучнице!), и поэтому высказывались до конца, категорично, заостренно до колкости.

По-видимому, его больно мучила идея неизбывной театральности, которую я, признавая присущей всем людям, видел, между прочим, особенно ярко реализующейся в сочинениях Л. Андреева, так же как и во всей его жизни, насколько она была мне известна.

— Вы одеваетесь то в бархатную куртку а laartiste^cmix, то в русофильский армяк, в котором демонстративно отправляетесь в Мариинский театр, на удивление фрачной публике, то облачаетесь, катаясь по морю, в полуспортивный, полуформенный костюм английского «капитана» и подстригаете волосы, которые обычно оставляете длинными, как подобает человеку, играющему роль «мыслителя»… Ваш дом в Финляндии — воплощенье театральной грезы о старинном замке. Вы любите картины из «Театра чудес», украшая стены своего кабинета увеличенными копиямиcapricio^cmxФранциско Гойи! Вы «позируете», да, именно «позируете», когда снимает вас фотограф или кинематограф.

Не помню всех своих примеров-доказательств, но помню, что я был донельзя придирчив к последней мелочи.

Л. Андреев мягко возражал, называя «пустяками» то, что я считал показательным, говорил, что эти «пустяки» не отражают сокровенного в человеке,{410} смеялся, приводил в свою очередь примеры, спорил о каждом отдельном случае, кое с чем соглашаясь, но в общем не «сдавался».

Спорить было трудно, т. к. сам Леонид Николаевич, по-видимому, был вполне согласен со мною, как автором другой моей книги, «Театр как таковой» (книги, которая по своем выходе в свет в 1912 г. была в 1913 г. печатно признана Л. Н. Андреевым «чрезвычайно интересным исследованием»); «зрители в театре игры исчезнут, — писал Л. Н. Андреев по прочтении “Театра как такового²⁸²”, — потому что самый театр игры постепенно уничтожится, распылится, уйдет в самое жизнь… Жизнь требует, чтобы игра вернулась в отчий дом жизни, как блудный сын из своих невольных скитаний. Игра необходима! Нужна всем: и собакам, и детям, и профессорам!, сколько вспоминается случаев… когда вдруг нестерпимо захочется играть: хоть бы вдвоем, хотя бы одному, как котенку…»

Казалось бы — мы солидарны! — а оказывалось — нет, т. к., по словам Л. Андреева, приветствовавшего тягу драматургии к «психологической драме», игра игрою, а правда правдой, и не только он, а сами современные театры подчеркивают даже своими ошибками, что «кончился театр притворства! идет театр правды».

И Леонид Андреев хотел во что бы то ни стало убедить, что, будучи одним из апостолов «психологической драмы», он раскрывает в своих произведениях не столько правду театра, сколькоправду жизни.

Тогда я, помнится, сослался на К. Чуковского, который незадолго до этого очень остроумно вскрыл, как видит «правду жизни» Леонид Андреев икакую«правду». — Все, чего ни коснется Л. Андреев, превращается, по словам К. Чуковского, врожу. — «У Андреева души-рожи и рожи-тела, а самые темы его разве не кажутся рожами!.. В “Жизни человека” — рожа бала. В “Проклятии Зверя” — рожа ресторана. В “Черных масках” даже и звуки кажутся рожами (“звуки также могут надевать отвратительные маски”, “слова могут также надевать отвратительные маски”)… Любую отвлеченную философскую мысль умеет превратить Л. Андреев в… эксцентрический, парадоксальный, эффектно-афишный образ»²⁸³.

К. Чуковский увидел в искусстве Л. Андреева плакатность. Но что такое плакат и исключительная приязнь к его стилю, как невыраженье театральности гиперболического характера!

«Он меня пугает, а мне не страшно», — жаловался Лев Толстой на Леонида Андреева.

А между тем, казалось бы, что может быть страшнее той жуткой иллюзорности, окружающей нас, той вечной замкнутости нас в «жесткую скорлупу из тела, платья и жизни», которыми так часто «пугает» Л. Андреев!{411} («Как будто я сам и вся моя жизнь тольконарочно», — говорит Костомаров в «Анфисе». «Все в мире не похоже на настоящее», — страждет Немовецкий в рассказе «Бездна». «Все вокруг не правда, а длинный неприятный сон», — думает «Петька на даче» и т. п.)

Льву Толстому не было страшно от такого «пуганья», потому что великий художник, очевидно, чувствовал в искусстве «пуганья» Л. Андреева надуманность и деланность.

Взгляд Л. Толстого на Л. Андреева можно принять, во-первых, с точки зрения художественной критики, а во-вторых (и с еще большим основанием!) — с точки зренияфилософии театра, где понятия «театр» и «жизнь» не аналогизируются (как это нравилось еще древним мыслителям!), аидентифицируются, что составляет сущность моего учения.

Если жизнь то же, что театр, т. е. если за маской не чувствуется «живого страдающеголица», как выражается Л. Андреев, если «слова могут также надевать отвратительныемаски», а значит, иправда, скрытая в словах, может быть заподозрена в маскарадной тенденции, то… о каком «театре правды», например, как того хочет Л. Андреев, может вообще идти речь?

«Один аргивянин сказал, что все аргивяне лгут». А мы скажем: «Несчастный, разве ты не видишь, что твое искусство уже давно смеется над тобою, что… сам дьявол корчит тебе свои гнусные рожи!» И Л. Андреев не удивится этим словам, потому что онсам написал их в «Моих записках».

«Он меня пугает, а мне не страшно». И нам не страшно, потому что андреевская правда может быть и правдамаскарадная!

Беда Л. Андреева в том, что он в неизбывной театральности нашей жизни увидел только одну ее сторону —отрицательную. Он проглядел или (если угодно) недостаточно оценил ееположительную сторону, благодаря которой мы не столько живем действительностью (порой ужасной!), сколько воображением (порой прекрасным!), не столько тем, чтоесть, сколько тем, чтоинсценирует наша фантазия под покровом надежды, не столько познаем себя и окружающее, сколькопредставляем их себе мысленно в театральном смысле этого понятия! Букашка,притворяющаяся мертвой под угрозой хищника, способна опрокинуть весь пессимистический базис андреевского неприятия жизни как театра! Ибо, значит, не все же только «отвратительные» маски, не все же в неизбывной театральности нашей жизни от…лукавого! Есть, стало быть, и благостная сторона, если только вспомнить явления мимикрии (миметизма) и покровительственного сходства, замечаемого натуралистами даже в «растительном маскараде», спасительном для многих видов флоры! А такие явления нашей культуры, как, например, вежливость, сдержанность, спасительная ложь врача у одра больного, вообще воспитанность как овладение благостной ролью и т. п.! Пожалуй, без всех этих «явлений» и сама наша «культура» осталась бы, скорей, в ряду возможностей, чем реальных фактов!

Оттого-то и не страшит многих «пуганье» Л. Андреева, что они, может быть, инстинктивно чувствуют однобокость его подхода к театру, пронизывающему нашу жизнь.

{412} Долго мы спорили с Леонидом Николаевичем, пока не разошлись… оставшись каждый при своем мнении. — Я уехал на юг и написал «Самое главное», где попытался показать благостную и даже спасительную мощь сознательной театральности в жизни, выведя апостолом этой идеи если не Христа, то Параклета (первоначальное название моей пьесы «Христос-Арлекин»), а Л. Андреев остался на севере и написал «Дневник Сатаны», где проблема театральности в жизни разрешается трагически и где героем является не Спаситель, а самдьявол, играющий со скуки роль Спасителя, пользуясь для своей цели театральным методом.