Файл: Стоппард Том - Розенкранц и Гильденстерн мертвы.doc

хотел.

Гильденстерн. Раз или два он нас, возможно, поймал, но я думаю,

прогресс есть.

Розенкранц (просто). Он нас уделал.

Гильденстерн. С небольшим перевесом.

Розенкранц (со злостью). Двадцать семь - три, и ты считаешь, с

небольшим перевесом?! Он нас уделал. Начисто.

Гильденстерн. Да? А наши увертки!

Розенкранц. О, великолепно, великолепно! "За вами посылали?" - говорит.

"Вообще-то посылали, милорд, но..." - я не знал, куда деваться.

Гильденстерн. Он задал целых шесть риторических.

Розенкранц. О да, прекрасная игра. В течение десяти минут он выпулил

двадцать семь вопросов и ответил на три. Я все ждал, когда же ты припрешь

его к стенке. "Когда же он начнет его припирать?" - спрашивал я себя.

Гильденстерн. И два повтора.

Розенкранц. И ни одного стоящего вопроса у нас.

Гильденстерн. Но мы все же установили симптомы, не так ли?

Розенкранц. Половина сказанного им означала что-то другое, а другая

половина вовсе ничего не означала.

Гильденстерн. Мучительное честолюбие - комплекс уязвленности, вот мой

диагноз.

Розенкранц. Шесть риторических, два повтора, остается девятнадцать, из

которых мы ответили на пятнадцать. А что получили взамен? Что он подавлен!

Что Дания - тюрьма и он предпочел бы жить в ореховой скорлупе. Честолюбие и

нежелание мириться с фактами. А единственный прямой вопрос, который мог

привести к чему-нибудь стоящему, привел всего лишь к этому ослепительному

откровению, что он может отличить сокола от цапли.

Пауза.

Гильденстерн. Если ветер южный.

Розенкранц. И погода хорошая.

Гильденстерн. А если нет, то не может.

Розенкранц. Дитя природы. (Слюнит палец и поднимает его, стоя лицом к

залу.) А сейчас южный?

Гильденстерн (глядя в зал). Не похоже. Почему ты так думаешь?

Розенкранц. Я не сказал, что так думаю. Что до меня, то, может, и

северный.

Гильденстерн. Не думаю.

Розенкранц. Ну, знаешь... становишься догматиком.

Гильденстерн. Постой минуту - мы прибыли, грубо говоря, с юга. Если

верить нашей, грубо говоря, карте.

Розенкранц. Верно. Но вот с какой именно стороны? (Неуверенно

озирается.) Грубо говоря.

Гильденстерн (откашливаясь). Утром солнце бывает на востоке. Это, я

думаю, можно принять.

Розенкранц. Что сейчас утро?

Гильденстерн. Если это так и солнце находится там (справа от него,

---

стоящего лицом к залу), то тут (перед собой) был бы север. С другой стороны,

если сейчас не утро и солнце село там (слева), то тут (неуверенно) был бы...

тоже север. (Ободряясь.) С другой стороны, если мы пришли оттуда (в зал) и

сейчас утро, солнце вставало бы там (слева), и если оно действительно село

там и еще утро, то тогда мы должны были прийти оттуда (показывает назад), и

если тут (слева) юг, а солнце село там (в зал), тогда сейчас полдень. Между

тем, если все это не так - -

Розенкранц. Почему бы тебе просто не сходить и посмотреть?

Гильденстерн. Прагматизм?! Это все, что ты можешь предложить? Ты,

видно, не понимаешь, в какой мы ситуации. Здесь на компас надеяться не

приводится, понял? (Пауза.) И вообще тут на севере, ничего не знаешь

наверняка - всегда так темно...

Розенкранц. Я просто считал, что положение солнца, если его видно,

может приблизительно подсказать, который час, и наоборот, что часы, если они

идут, могут приблизительно подсказать, где юг. Я забыл, что ты пытаешься

установить.

Гильденстерн. Я пытаюсь установить направление ветра.

Розенкранц. Но никакого ветра нет. Просто сквозняк.

Гильденстерн. В таком случае - откуда. Найдем источник, и это поможет

приблизительно ориентироваться, с какой стороны пришли. Что даст

приблизительную идею, где юг. Для дальнейших поисков.

Розенкранц. Из-под пола дует. (Он разглядывает пол.) Не может же это

быть югом, а?

Гильденстерн. Да, это не направление. Слушай, лизни палец на ноге и

помахай немного.

Розенкранц (прикидывая расстояние от рта до ступни). Знаешь, лучше ты

лизни.

Пауза.

Гильденстерн. Ладно, бросим это.

Розенкранц. Или я лизну тебе, хочешь?

Гильденстерн. Нет, спасибо.

Розенкранц. Могу даже покачать тебе ногу.

Гильденстерн (хватая Розенкранца за грудь.) Что, черт возьми, с тобой

творится?

Розенкранц. Просто думал помочь по-дружески.

Гильденстерн (успокоившись). Ладно; должен же кто-нибудь прийти. Только

на это остается рассчитывать. В конце концов.

Большая пауза.

Розенкранц. Если только они там друг друга не передавили. Крикни. Или

свистни. Чтобы они почувствовали. Чтобы заинтересовались.

Гильденстерн. А-а, колеса завертелись, и теперь у них своя скорость. На

которую мы... обречены. Каждый оборот - порождение предыдущего. В чем - суть

---

движения. Попытайся мы вращаться самостийно, вся телега полетит к черту.

Это, по крайней мере, утешение. Потому что если б случайно - чисто случайно

- обнаружить - или даже только предположить, что наша - э-э-э -

импульсивность тоже только часть ихнего порядка, - тогда лучше покончить с

собой. (Садится.) Один китаеза, из династии Тан, - по мнению некоторых,

большой философ, - ему однажды приснилось, что он - бабочка, и с этой минуты

он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится,

что она китайский философ... Двойное ощущение безопасности. Можно

позавидовать.

Длинная пауза. Розенкранц вскакивает с места и пристально вглядывается в

глубину партера.

Розенкранц. Горит!

Гильденстерн (срываясь с места). Где?!

Розенкранц. Нигде. Просто хотел показать, что значит злоупотреблять

свободой слова. Чтоб убедиться, что она существует. (Смотрит в зал, потом с

отвращением отворачивается и идет в глубину сцены, потом снова возвращается,

снова смотрит в зал.) Ни души. Чтоб они все сгорели. Вместе с ботинками.

(Вынимает монету, подбрасывает, ловит, смотрит на нее, кладет в карман.)

Гильденстерн. Что?

Розенкранц. Что - что?

Гильденстерн. Орел или решка?

Розенкранц. Не обратил внимания.

Гильденстерн. Неправда.

Розенкранц. Да? Неужели? (Вынимает монету, разглядывает.) Верно - это

мне что-то напоминает.

Гильденстерн. А что именно, а?

Розенкранц. То, о чем и вспоминать неохота.

Гильденстерн. Что сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других

доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и

предположения, что он вызывал слезы.

Розенкранц подходит к нему с улыбкой, зажав большим и указательным пальцами

монету; он накрывает монету ладонью, потом убирает обе руки за спину; потом

протягивает Гильденстерну оба кулака, Гильденстерн изучает их, потом хлопает

по левому. Розенкранц разжимает ладонь: она пуста.

Розенкранц. Нет.

Процесс повторяется. Гильденстерн снова указывает на левую, Розенкранц

разжимает: она пуста!

Ха-ха, два-ноль!

Процесс повторяется. Но тут Гильденстерн, снова не угадав, заставляет

Розенкранца разжать и вторую ладонь.

Розенкранц неохотно разжимает: она тоже пуста. Розенкранц хихикает, а

Гильденстерн уходит в глубь сцены.

---

Внезапно Розенкранц прекращает смеяться, начинает вертеть головой, хлопает

себя по карманам, нагибается, шарит под ногами, на лице его - недоумение.

Поиски прерывает появление Полония, входящего из глубины сцены в

сопровождении актеров и Гамлета.

Полоний. Пойдемте, господа.

Гамлет. Следуйте за ним, друзья. Мы услышим пьесу завтра. (В сторону -

актеру, который замыкает процессию.) Послушай меня, дружище. Сможете вы

сыграть "Убийство Гонзаго"?

Актер. Да, милорд.

Гамлет. Представим это завтра вечером. Сможешь, если нужно, выучить

монолог строк примерно в двенадцать-шестнадцать, который, может, я сочиню и

всуну туда, ну как?

Актер. Конечно, милорд.

Гамлет. Превосходно. Ступайте за этим господином, только смотрите, не

подражайте ему.

Актер идет в глубь сцены, замечает Розенкранца и Гильденстерна.

Останавливается. Гамлет, также пересекая сцену, обращается к ним без паузы.

Друзья мои, покидаю вас до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.

Розенкранц. Добрейший принц!

Гамлет выходит.

Гильденстерн. Значит, ты настиг нас.

Актер (холодно). Нет еще, сэр.

Гильденстерн. Попридержи язык, не то мы его у тебя вырвем - и вообще

выпотрошим, как соловья на римском пиршестве.

Розенкранц. Украл у меня изо рта.

Гильденстерн. И слова уже не понадобятся.

Розенкранц. Начнешь заикаться.

Гильденстерн. Как немой в монологе.

Розенкранц. Как соловей на римском пиршестве.

Гильденстерн. Реплики укоротятся.

Розенкранц. Исчезнет артикуляция.

Гильденстерн. Останется жестикуляция.

Розенкранц. И драматическая пауза.

Гильденстерн. Язык уже ничего не сможет.

Розенкранц. Облизать губы.

Гильденстерн. И ощутить привкус слез.

Розенкранц. Или - завтрака.

Гильденстерн. Не почувствует разницы.

Розенкранц. Ее и не будет.

Гильденстерн. Слова не понадобятся.

Розенкранц. Догонять будет незачем.

Гильденстерн. Значит, ты догнал нас.

Актер (громко). Нет еще! (Горько.) Это вы нас бросили.

Гильденстерн. А, я и забыл - вы же собирались дать представление. Да,

жаль, что мы это упустили.

Актер (взрываясь). Нам стыдно теперь смотреть друг на друга! (Овладевая

собой.) Вы не понимаете этого унижения - быть лишенным единственной вещи,

которая делает эту жизнь выносимой, - сознания, что кто-то смотрит... Мы уже

---

вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут мы обнаружили, что - никого, что

раздеваемся донага в пустоте, что мы - нигде.

Розенкранц. Реплика номер тридцать восемь.

Актер (подавленно). И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде,

которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких

париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными

мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья - и

каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, -

мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только

неразумные птицы внимали нам. (Оборачивается к ним.) Ну что, понятно? Мы -

актеры, мы нечто обратное людям! (Он вздрагивает, голос его успокаивается.)

Вспомните сейчас о спрятанной в самой глубине души, о самой... тайной...

самой интимной вещи... или мысли... которая у вас есть... или была... и

которая уже потому в безопасности, что вы о ней забыли. (Он смотрит на них,

затем - в публику; Розенкранц поднимает ничего не выражающий взгляд.)

Вспомнили? (Отчеканивая каждое слово.) Так вот, я видел, что вы вспомнили.

Розенкранц возбужденно вскакивает.

Розенкранц. Ты! Никогда! Лжешь! (Овладевает собой и, усмехнувшись в

пустоту, садится.)

Актер. Мы актеры... мы отказались от самих себя, как требует наша

профессия, - уравновесив это дело мыслью, что кто-то на нас смотрит.

Оказалось - никто. Нас купили. Пока продолжался длинный монолог убийцы, мы,

не смея шелохнуться, застыв в своих позах, сначала с надеждой, потом с

неуверенностью, потом уже в полном отчаянии обшарили глазами каждый куст,

каждый бугорок, каждый угол - но вас нигде не было. И все это пока

убивец-король клялся горизонту в безмерных своих прегрешениях... Потом

головы зашевелились, шеи стали вытягиваться - осторожно, как у ящериц, труп

невинной Розалинды подал признаки жизни, и король запнулся. Даже тогда сила

привычки и упорная надежда, что наша публика все-таки следит за нами из-за

какого-нибудь куста, еще долго заставляла тела наши бессмысленно двигаться,

рты раскрываться - хотя уже ни складу ни ладу не было, - пока все это, как

телега о камень, не споткнулось о тишину. Никто не подошел. Никто нас не

окликнул. Тишина была ненарушимой, гнетущей, бесстыдной. Мы сняли наши

короны, и мечи, и золотое тряпье и молча двинулись по дороге к Эльсинору.

---