ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.10.2024
Просмотров: 454
Скачиваний: 0
В главе о памяти мы приводили справедливое мнение психоло¬гов, восходящее к Спинозе, о том, что душа не может выполнить никакого намерения, если не вспомнит о нем. Однако эти психологи, нам представляется, ошибочно принимают исполни¬тельный механизм за существо волевого процесса и оставляют без внимания изучение самого процесса образования этого механизма. Совершенно верно: выполнение намеренного действия чрезвычай¬но напоминает мнемотехническую операцию, т. е. искусственную условно-ассоциативную связь между стимулом и реакцией. Но совсем иначе протекает сам процесс установления этой связи.
Э. Кречмер, различающий, как мы видели выше, две воли и объясняющий все особенности поведения истерика из конфликта двух воль, прямо приходит к выводу, что дело касается не только двух различных направлений реакций истерического больного, который, в отличие от пациента в примере Джемса, находясь у врача, с одной стороны, хочет, чтобы врач его вылечил, а с другой—как все истерические больные, противится этому. Здесь,
288
как показал блестящий клинический анализ Кречмера, дело происходит не так, как при борьбе двух стимулов или двух
-мотивов. Дело касается, говорит он, не только двух различных наблюдений, но и двух различных видов воли—в этом заключает-
' ся главная часть проблемы. Тот вид воли, при котором пациент противится своему исцелению, психологически проявляет совер¬шенно другую структуру, чем тот, при котором больной стремит¬ся к излечению. Кречмер называет первый вид воли гипобу-
'лией, а второй—волей в собственном смысле слова.
При • клинических наблюдениях можно расчленить влияние стимулов на одном волевом аппарате .и влияние мотивов на другом. На волю пациента-истерика влияют разумные доводы и доказательства, размышление, сознание своей ситуации и вообще все то, что приводит его к решению. Другой вид воли, который заставляет больного противиться исцелению, характеризуется прежде всего тем, что эта воля слепая, она не сознает ситуации, она не связана с интеллектуальными механизмами. Как говорит Кречмер, эта воля действует как инородное тело по отношению к целостной личности, она слепа, она без воспоминаний о прошед¬шем и без мысли о будущем. Она сосредоточена на актуальном моменте, и характер ее реакции определяется исключительно впечатлением об этом моменте. На эту волю не действуют убеждения или разумные доводы, они ее не достигают, она их не слушает, они для нее—пустое место; на нее можно воздейство¬вать лишь иными путями, например громким криком, резким или внезапным ударом, болью, встряской. Итак, короче говоря, первая воля проистекает из мотивов, вторая реагирует на раздра¬жения.
Мы могли бы сказать, что во втором случае действует как бы обособившийся церебральный аппарат. Самое важное заключает¬ся в следующем. То, что мы у истерика отмечаем как род болезненного инородного тела, этот бес, этот двойник целевой воли мы находим у высших животных и у маленьких' детей. Для них это воля вообще, это ступень развития, она является нормальным и, пожалуй, единственным существующим способом хотения.
Гипобулический волевой тип представляет собой онтогенетиче¬ски и филогенетически низшую ступень целевой установки. Вместе с ним, мы видим, в учение о воле вносится генетическая точка зрения. Те два волевых аппарата, о которых мы говорили с самого начала, являются на самом деле двумя этапами в генезисе воли.
Пожалуй, самое замечательное, что может сейчас психолог сказать о воле, следующее: воля развивается, она есть продукт культурного развития ребенка. Господство над собой, принципы и средства этого господства не отличаются в основе от господства над окружающей природой. Человек есть часть природы, его поведение есть природный процесс, и овладение им строится, как и всякое овладение природой, по принципу Бэкона—«природа
10 Л, с, Выготский 289
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
побеждается подчинением». Недаром Бэкон ставит в один ряд овладение природой и овладение интеллектом; он говорит, что голая рука и разум, предоставленный сам себе, многого не стоят—дело совершается орудиями и вспомогательными сред¬ствами.
Но никто не выразил с такой ясностью общую идею того, что свобода воли возникает и развивается в процессе исторического развития человечества, как Энгельс. Он говорит: «Не в вообража¬емой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможно¬сти планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это .относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека,—два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 116). Иначе говоря, Энгельс ставит в один ряд овладение природой и овладение собой. Свобода воли в отношении одного и другого есть для него, как и для Гегеля, понимание необходимости.
«Свобода,—говорит Энгельс,—следовательно, состоит в осно¬ванном на познании необходимостей природы (Naturnotwendigkei-ten), господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического разви¬тия. Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всем существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе» (там же).
Перед психологом-генетистом встает, следовательно, в высшей степени важная задача отыскать в развитии ребенка линии, по которым происходит вызревание свободы воли. Перед нами стоит задача представить постепенное нарастание этой свободы, вскрыть ее механизм и показать ее как продукт развития.
Мы видели, что для клинициста ясно генетическое значение воли истерика. По словам П. Жанэ, при исследовании истерика мы имеем дело с большим ребенком. Э. Кречмер говорит об истерике, что его нельзя убедить или попросту принудить, его приходится укрощать.
Способ, которым мы воздействуем на волю при тяжелых случаях истерии, подходит под понятие дрессировки. Принципи¬ально это не отличается от воли в высшем смысле слова. Последняя не создает новых механизмов. Это видно из того, что люди, про которых мы говорим как об обладающих сильной волей, основывают свое свойство на хорошо сохраненной гипобу-лии.
В этом пункте нашего исследования перед нами открывается философская перспектива. Впервые в процессе психологических исследований появляется возможность средствами психологиче-
290
ского эксперимента решить в сущности чисто философские проблемы и эмпирически показать происхождение свободы чело¬веческой воли. Мы не можем проследить открывающуюся здесь перед нами философскую перспективу во всей ее полноте. Мы полагаем сделать это в другой работе, посвященной специально философии*. Сейчас мы попытаемся только наметить эту пер¬спективу для того, чтобы с наибольшей ясностью осознать, то место, куда мы пришли. Мы не можем не отметить, что мы цршала к тому же пониманию свободы и господства над собой, „.' которое в своей «Этике» развил Спиноза.
Глава тринадцатая
Воспитание высших форм поведения
История культурного развития ребенка приводит нас вплотную к
вопросам воспитания.
Как мы видели из предыдущих глав, культурное развитие
поведения ребенка не идет по равномерно подымающейся вверх кривой. Оно вообще мало походит на установившиеся стереотип¬ные формы развития, с закономерной правильностью переходя¬щие одна в другую, как это имеет место в утробном развитии ребенка. Как мы уже говорили, психология долгое время придава¬ла слишком большое значение именно таким установившимся, стереотипным формам развития, которые сами являлись результа¬том уже сложившихся и отстоявшихся, т.е. до известной степени законченных и лишь повторяющихся и воспроизводящихся, Про¬цессов развития.
Очень долго за основу развития принимались растительные
процессы развития с их наиболее элементарными отношениями между организмом и средой. На этом основании процессы врастания ребенка в культуру вообще не рассматривались как процессы развития. На них глядели чаще как на процесс простого механического усвоения ряда навыков или приобретения ряда знаний. Например, врастание ребенка в культурную арифметику рассматривалось как простая выучка, ничем по существу не отличающаяся от усвоения некоторых фактических данных,
скажем адресов, улиц и т.п.
Эта точка зрения возможна до тех пор, пока само развитие понимается узко и ограниченно. Но стоит только расширить понятие развития до его законных пределов, стоит только усвоить, что понятие развития включает в себя непременно не только эволюционные, но и революционные изменения, движение
* Имеется в виду работа Л. С. Выготского «Учение об эмоциях (учение Декарта и Спинозы о страстях)», помещенная в т. 6 настоящего Собрания сочинений.— Примеч. ред.
291
to*
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
назад, пробелы, зигзаги и конфликты, для того чтобы увидеть, что врастание ребенка в культуру является развитием в собствен¬ном смысле этого слова, хотя и развитием другого типа, чем утробное развитие человеческого плода.
Историю культурного развития ребенка надо рассматривать по аналогии с живым процессом биологической эволюции, с тем, как постепенно возникали новые виды Животных, как гибли в процес¬се борьбы за существование старые виды, как катастрофически шло приспособление к природе живых организмов. Только так, как живой процесс развития, становления, борьбы, может быть понято культурное развитие ребенка и только в таком виде оно может служить предметом действительно научного изучения. Вместе с этим в историю детского развития вводится понятие конфликта, т.е. противоречие или столкновение природного и исторического, примитивного и культурного, органического и социального.
Все культурное поведение ребенка вырастает на основе его примитивных форм, но этот рост означает часто борьбу, оттесне¬ние старой формы, иногда ее полное разрушение, иногда «геоло¬гическое» напластование различных генетических эпох, которые делают поведение культурного человека похожим на земную кору. Вспомним, что и наш мозг построен такими «геологически¬ми напластованиями». Примеров такого развития мы видели очень много.
Когда В. Вундт называл развитие речи у годовалого ребенка преждевременным развитием, то он имел в виду именно огромное противоречие и генетическое несоответствие между органически примитивными аппаратами младенца, с одной стороны, и сложней¬шим аппаратом культурного поведения—с другой. Он понимал, что в первых словах младенца разыгрывается величайшая из всех драма развития, как ее называет К. Бюлер,—столкновение при¬родного и общественно-исторического. Выше, когда мы говорили о развитии речи и мышления и пытались раскрыть ошибки наивной психологической теории, которая намеревалась на основе теста с картинками начертить кривую развития детского мышле¬ния, мы видели, какое огромное расстояние существует в этом возрасте между кривыми развития мышления и речи, какое глубокое диалектическое противоречие заложено между тем способом, каким ребенок мыслит, и тем, каким он говорит.