ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.07.2020
Просмотров: 2563
Скачиваний: 5
Между прочим, что касается подпольной прессы, то, наверное, стоит упомянуть, что ее отношение к публике или к "надпольной" прессе несколько напоминает то, которое существует между старой и новой журналистикой. Если воспользоваться понятиями гештальт-психологии, то прессу можно рассматривать в плане соотношения фигуры и фона, а в психологии, как и в журналистике, фон, определяясь через фигуру, обычно обращен к подсознанию. В условиях порождаемой электричеством одновременности фон для любой фигуры имеет тенденцию становиться все более и более заметным. Наверное, все это начиналось с кубизма и с открытием того, что через устранение данных непосредственно визуально, устанавливаемых рациональным путем отношений между различными видами деятельности, через демонстрацию того, что находится внутри и внизу объекта, одновременно с тем, что дано на его поверхности, публика вовлекается в процесс восприятия полностью и познает происходящее через работу различных органов чувств. По мере того как будут и дальше возникать новые средства коммуникации, будет изменяться, естественно, "природа" новостей наряду с постоянно возобновляемой революцией в скоростях и схемах построения информации.
"Позиционные бумаги" - это документы секретного или конфиденциального характера, предоставляемые в качестве материала своей секретности, они сегодня могут быть распечатаны любым служащим. Документы Пентагона были как раз такого рода, и они могли быть переданы для изучения или обсуждения в один из комитетов Конгресса. Эти документы относятся к тому, что называется "новостями, скрытыми за новостями", заниматься которыми когда-то считалось неприличным, а сейчас стало обычной журналистской работой, которая питает подпольную прессу и влияет на формы и аудитории обычной прессы. За период со времени "разгребателей грязи" в журналистике 20-х годов случилось так, что шпионаж - политический или коммерческий - стал самым крупным бизнесом в мире, и мы считаем само собой разумеющимся, что современная газета зависит от "жучков", позволяющих тайно следить за всем, что творится в обществе. По сути дела, мы рассчитываем на то, что пресса будет пользоваться "жучками", чтобы знать, что происходит в мире, и независимо от того, идет ли речь о личной жизни или общественной, не будет останавливаться, если надо проникнуть в любую тайну или преодолеть любую замкнутость.
Среди неожиданных черт информационной революции можно отметить необычайно сильное снижение роли самоопределения человека через противопоставление себя другим людям и ориентации на мотивы эгоистического характера в результате выхода на первый план вовлеченности людей в жизнь друг друга и чрезвычайно сильного расширения сферы действия общественных интересов. Мы переместились в такой век, где то, что делает каждый, влияет на всех других, и потому удерживать в частной жизни что-либо в тайне не только становится практически невыполнимо, но к тому же еще и вызывает подозрения. Одним из результатов этого стало ослабление нравственности частной жизни (что часто обозначают как снисходительное отношение к аморализму) и вместе с тем, необыкновенно новое усиление значения, придаваемое соблюдению норм морали в общественной жизни. Это изменение убедительно проявило себя в уотергейтском скандале. Не только в Вашингтоне моральная неустойчивость в частной жизни не вызывает удивления, но это отношение к соблюдению норм морали частными лицами больше не распространяется на представление о президенте. Под влиянием электричества не является более возможным переносить моральную неустойчивость в частной жизни на сферу общественной деятельности; можно даже говорить о том, что в этой сфере ощущается действие предписаний своего рода нового абсолютизма.
США оказались той страной, где получили наибольшее развитие частный интерес и специализация. А потому в столь драматичных красках тайное наблюдение с помощью "жучков" за частной жизнью отдельных лиц, уже долгое время считающееся чем-то само собой разумеющимся в мире торговой, политической и военной деятельности, стало неожиданным средством выявления банкротства норм публичной морали.
Уотергейтское дело разработало для всего мира впечатляющую модель развития информационной революции. Хотя, как кажется, это дело имеет отношение к вопросам политического шпионажа и манипуляций путем создания нужного имиджа, внимание привлекает также и тот факт, что мир как образовательной, так и торговой деятельности - в той же степени, что и мир политической и военной деятельности,- зависит от банков данных, располагающих всевозможной информацией, касающейся как тех, кто производит, так и тех, кто потребляет, как тех кто правит, так и тех кем правят. Уотергейтское дело делает вполне очевидным, что вся планета превратилась в шушукающуюся галерку, а значительная часть человечества зарабатывает себе на жизнь тем, что держит под наблюдением другую часть человечества. В обязанность ФБР входит держать под наблюдением тех, кто работает в ЦРУ. Таким образом, у нас существует завершенная схема, по которой те, кто присматривают за детьми, в роли таких детей воспринимаются теми, кто присматривает за ними, а зрелая дама, сопровождающая молоденькую девушку, сама оказывается такой девушкой; - и каждая коммерческая организация должна следить за всеми другими коммерческими организациями, поскольку это является непременным условием выживания.
Ксерокс - это новый вид децентрализованного сервиса, который растворяет секретность и создает много новых форм связей между людьми, будь это в школьном классе, в законодательном собрании или в прессе. В то время как Гутенберг создал род занятий, который охватил целые страны, он изобрел и такой вид механической аппаратуры, которая способствовала развитию новых форм человеческих взаимосвязей, включая систему цен и рынки, с ней появившиеся. Тенденция нашего времени делать все больше, но с меньшими затратами, понимавшаяся Арнольдом Тойнби как "эфиреализация", является частью электронной информационной революции программного - в отличие от аппаратного - обеспечения с прямо противоположным, то есть децентрализующим, действием. В то время как механическая аппаратура требует единообразия продукта, что оправдывает централизованное управление, электронная форма информационного обслуживания позволяет не только децентрализовать организационную деятельность, но и производить большое разнообразие изделий без дополнительных затрат.
Если книги и продукция, изготовленные механическим способом, должны для возмещения затрат продаваться крупными партиями, то для электронной издательской деятельности на ксероксе большая публика и большие рынки могут стать почти ненужными. Даже легче, чем с помощью ручного станка, писатель может опубликовать несколько экземпляров своего произведения для друзей, размножив напечатанное им на машинке. Поэт, сочиняющий за пишущей машинкой, в то же самое время как бы и публикует свою работу. Ксерокс придает этому факту новый смысл.
Электрическая скорость с ее способностью мгновенно переносить человека куда бы то ни было, возможно, уже вывела его за пределы собственно человеческого.
На заре печатного дела Монтень относился к самому факту публикации как к своего рода сальто, переносящему от того, что принято говорить, к тому, что хочется выразить: писать письма-это занятие, для которого, как полагают мои друзья, у меня есть некоторые способности. И я предпочел бы публиковать свои изречения в этой форме, если бы мне было к кому обращаться. Мне нужно бы было иметь то, что я когда-то имел: некоторую связь, которая меня бы увлекала, поддерживала и возвышала... Если бы я обращался к такому притягивающему к себе другу, то был бы более внимательным и уверенным в себе, чем сейчас, когда я имею дело с большим разнообразием публичных вкусов. И, если я не ошибаюсь, мне удавалось бы большее... Удивительно, но многое из того, что я не хотел бы лично сказать никому, я говорю публике; даже своих самых верных друзей, чтобы они знали мои самые потайные мысли, я отсылаю к книготорговцу17. Монтень в данном случае привлекает внимание к книге как к своего рода посланию в бутылке, поскольку неведомыми путями она направляется к неизвестной публике, среди которой могут найтись люди, пожелающие с ней ознакомиться. Его рассуждения на эту тему позволяют также выявить важную характеристику газеты, поскольку любая публикация представляет собой специфическую форму "надевания маски": писатель, как маску, надевает на себя читающую публику, пишет ли он в дневник или для газетного столбца:
ЭРСИЛИЯ. Почему неправда? Я хотела убить себя!
ЛЮДОВИКО. Да! Но, делая так, ты создала целую новеллу.
ЭРСИЛИЯ (с опаской). Создала? Что ты имеешь в виду? Ты думаешь, я все это подстроила?
ЛЮДОВИКО. Нет, нет. Я имею в виду себя. Ты, сама не зная того, создала ее во мне, когда рассказывала, что было с тобою. ЭРСИЛИЯ. Когда меня нашли в том парке?
ЛЮДОВИКО. Да, а затем и позже, в больнице. Прости, но как ты можешь думать, что была никем? Да ты существовала хотя бы в той жалости, которую чувствовал каждый, читая в газете о том, что произошло с тобой. Ты не представляешь, каким было впечатление от того, что было напечатано в ней, каким был интерес, который ты вызвала к себе во всем городе.
ЭРСИЛИЯ (тревожно). У тебя еще есть она?
ЛЮДОВИКО. Кажется, да. Я, должно быть, отложил ее.
ЭРСИЛИЯ. Найди, найди ее! Дай мне ее посмотреть!
ЛЮДОВИКО. Нет, зачем себя снова расстраивать?
ЭРСИЛИЯ. Дай мне ее посмотреть! Пожалуйста! Я хочу ее прочесть, я хочу прочесть, что там написали обо мне.(18)
Даже самый засекреченный дневник, который в течение веков оставался неразгаданным, как писал Сэмюэл Пепис19, остается для писателя маской, или вихрем энергии, увеличивающим его силу владения языком. Дело в том, что наш родной язык уже сам по себе является коллективно используемой маской энергии, усиливающейся актом писания, а затем и актом публикации. Монтень видел в этом действии как "надевание на себя" публики, так и освобождение от своей собственной закрытости от внешнего мира: тому, что я подробно описал себя, я обязан публике. Мудрость, заключающаяся в моем уроке, в верности истине, свободе и действительности, которым стилистические правила и соблюдение пристойности хотя и приходятся дочерьми, но лишь дочерьми побочными. . .
... Кто бы ни отучил человека от безрассудства, заключающегося в преклонении перед скрупулезным сочетанием слов, не при чинит миру больше вреда. Наша жизнь наполовину безрассудна, наполовину мудра. И кто бы ни писал о ней, оставаясь лишь в рамках почтительности и благопристойности, упускает из виду боль те ее половины(20).
Монтень открыл парадокс, заключающийся в том, что чем больше читающей публики, тем большую ценность представляет исповедь автора перед самим собой.
В процессе "надевания", о котором здесь идет речь, есть что-то таинственное, неразрывно связанное с коммуникацией. Знаменитая фраза Бодлера "hypocrite lecteur, mon semblable, mon frere"(21) схватывает суть этого процесса. Читатель является лицемером именно в тот самый момент, когда сочиненные поэтом стихи "надевает на себя", как маску, ибо, читая их, он воспринимает мир очень специфическим образом, применяя то, что другой поэт, С. Т. Колридж(22), назвал "добровольным отказом от недоверия на данную минуту". Когда мы "надеваем" любую из созданных человечеством масок, будь это живопись, поэзия или музыка, когда читаем книгу или газету, мы смотрим на мир очень специфическим образом, изменяя наше восприятие художественным актом обретения веры в процесс, в который мы вовлечены.
Вторая часть фразы Бодлера "mon semblable, mon frere" привлекает внимание к ответной части действия. В то время как читатель литературного текста или тот, кто пользуется любой художественной формой, "надевает" их на себя, как свою маску, используя как продолжение своего собственного восприятия и энергии, автор или другой творец также должны "надеть на себя" свою публику, потенциального читателя или потребителя всего того, что было сотворено. Творец имеет склонность к тому, чтобы относиться к образу самого себя как к маске потребителя или читателя, которую он старается "надеть". Этот сложный процесс коммуникации, посредством которого средство коммуникации "надевается" теми, кто им пользуется, для того чтобы они могли испытать определенное изменение и расширение своего восприятия или способностей, включает в себя "надевание" потребителя средством коммуникации. В коммерческом плане это последнее действие обозначается как "давать публике то, что она хочет" или как "клиент всегда прав". Сложность этого процесса такова, что даже литературные критики потеряли надежду когда-либо понять его. Вместе с тем, критики прессы привыкли относиться к этому как к деградации, так же, как Шекспир третировал профессию актера, бывшей его собственной .
Что бы там ни говорили первые или вторые, следует отметить, что по ходу процесса, о котором идет речь, происходит значительное увеличение ощущения собственной силы как у тех, кто производит, так и у тех, кто потребляет. Поскольку этот процесс находится в самом центре коммуникационной деятельности, он, безусловно, будет оставаться главным в обсуждениях ее природы, пока читатели будут оставаться людьми, а не превращаться всего лишь в роботов. В виду того что соответствие "шкале человеческих возможностей" необходимо, чтобы люди могли испытывать чувство удовлетворения, будущее прессы неизбежно связано с ее сохранением в ней. В настоящее время скорость электричества с его способностью мгновенно переносить человека куда бы то ни было, возможно, уже вывела его за пределы собственно человеческого. Когда вы подключены к тому, что поступает к вам "через воздух", то одновременно находитесь и "здесь", и во многих других местах, по крайней мере уподобляясь бесплотному ангельскому существу.
При мгновенных скоростях... публика начинает непосредственно участвовать в таких действиях, о которых раньше она только слышала, находясь от них на большом удалении в пространстве и времени.
Теперь пора задать себе вопрос: "Что есть новости?" Как-то раз в антикварный магазин зашел прохожий и спросил: "Что есть нового?" Этот забавный вопрос обращает внимание на то, что мы живем в век поддельного антиквариата, что само по себе есть форма повторного проигрывания. Не есть ли и "новости" сами по себе повторное проигрывание в газете, как в средстве коммуникации, событий, имевших место в какой-либо другой среде (=средство коммуникации), и не побуждает ли нас это качество информационных сообщений стремиться к уменьшению промежутка, отделяющего событие от его повторного проигрывания, которое такое сообщение собой представляет? Не это ли заставляет нас определять, что есть новости, через добавление к ним слова "последние"?
В новом веке повторного проигрывания новости выступают, однако, в совершенно новом измерении, являющемся почти метафизическим. Какой-нибудь футбольный матч или скачки теперь могут быть повторно проиграны, как бы сообщая свое значение без передачи первоначально полученного опыта. В процессе обретения этого опыта исход события мог вызывать сомнения, но, как сказал поэт, "опыт мы можем иметь, но значение упустить". В самом деле, природа опыта такова, что значение его мы почти неизбежно упускаем. "Значение", или отношение какого-либо события к нам самим, может дойти до нас спустя много времени. Однако теперь, когда повторное проигрывание нашего опыта или опыта других людей происходит мгновенно, стало возможным узнать значение опыта без самого опыта. Так, спортивные судьи могут ждать повторного показа, чтобы определить победителя. Опыт-то ими уже приобретен, и теперь им остается только подождать, чтобы узнать о его значении или об отношении этого опыта к ним самим и к другим людям.
Мгновенность, как качество, присущее повторному проигрыванию опыта, в чем-то сходно с различием между познанием и узнаванием. Узнавание события может иметь место через какое-то время после его совершения, и оно является формой понимания, когда мы, например, говорим: "О, до меня не дошло, что это были вы!" Или: "О, теперь я вижу, в чем тут дело!" Узнавание является само по себе более высоким уровнем организации понимания, чем познание, и все же теперь к нему относятся как к нормальному аспекту повседневной жизни в электрический век. Газеты давно уже используют эту мгновенность как измерение опыта начиная, по крайней мере, с распространения телеграфа ителефона, то есть на протяжении уже многих десятилетий. Таинственность этого вида ускорения информации, когда исчезает промежуток между приобретением опыта и пониманием его смысла, в том что публика начинает непосредственно участвовать в таких действиях, о которых раньше она только слышала, находясь от них на большом удалении в пространстве и времени. При мгновенных скоростях аудитория становится актером, а зрители - участниками. На космическом корабле "Земля" или в глобальном театре аудитория и экипаж становятся актерами, они больше производят, чем потребляют. Они стремятся скорее программировать события, чем наблюдать их. Как и в столь многих других случаях, эти "следствия" появляются до своих "причин". При мгновенных скоростях причина и следствия, по крайней мере, одновременны, и именно это измерение естественным образом наводит всех тех, кто привык к нему, на мысль о том, что следует упреждать события с надеждой на лучшее, а не участвовать в них, как фаталисты. Возможность публичного участия становится своего рода технологическим императивом, получившим название "закона Лаппа" и гласящим: "Если что-то может быть сделано, то это должно быть сделано" - своего рода завывание сирены, свидетельствующее об аппетите эволюции.