ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 02.10.2020
Просмотров: 2620
Скачиваний: 7
масштаба, отличавшийся оптимизмом, отвагой, человеколюбием и оригинальным
юмором. Его конституция обнаруживает еще яснее пикнические гипо-
маниакальные черты. Если мы людей этого типа называем организаторами, то
центр тяжести их организаторской силы лежит скорее в гипоманиакальном
первичном аффекте, в стремлении создавать и завоевать, а не в систематической
разработке.
Из типа народных героев, борцов и воинов мы назовем имена Блюхера и Лютера,
причем в сложной личности Лютера мы осветим одну главную сторону его
характера, не касаясь меланхолических и шизотимических черт. Тот и другой при
сильно выраженных циклотимически-гипоманиакальных чертах темперамента
обнаруживают склонность к эндогенным колебаниям настроения (у Блюхера
депрессивные психозы), а Лютер также и пикнический habitus; но, кроме того, у
них выступают и сильные шизотимические конституциональные налеты. Блюхер
отличался атипическим строением тела, у него был душевнобольной сын, вероятно
шизофреник. У Лютера наводят на мысль о шизотимических чертах портреты и
характерология его родителей и его изображения в дни молодости (склонность к
угловому профилю). Эти гетерогенные налеты обусловливают, вероятно, у обоих
стойкость воли и намеки на фанатизм.
В их типе отсутствует дух примиренности одной и организаторский талант другой
из названных групп. Их величие заключается в пылающем огне, который —
типично для гипоманьяка, особенно при первом порыве, — воспламеняет, увлекает
за собой все окружающее, предоставляя другим заниматься отделкой.
Бессистемная политика Лютера, зависящая от его настроения (крестьянская война),
и пикническая тучность немецких князей налагают на первый период немецкой
Реформации циклотимический отпечаток. Блюхер и Лютер были людьми
беспримерной популярности. Народу нравится героическое и детское в них, гнев и
смелость обоих, яркий и грубый язык, прямодушие и природный ум.
Совершенно иного склада герои шизотимических темпераментов. Их успехи
обусловлены главным образом следующими чертами шизотимической
характерологии: настойчивостью и систематической последовательностью,
непритязательностью, спартанской строгостью, стоической выносливостью,
холодностью в отношении к судьбам отдельных личностей, с одной стороны, и
утонченным этическим чувством и неподкупной справедливостью — с другой, а
особенно тонким чутьем к стонам слабых и раненых, гиперэстетическим
состраданием, отвращением и пафосом по отношению к народным страданиям,
дурному обращению с угнетенными классами и склонностью к идеализму вообще.
Обратная сторона этих преимуществ — известная склонность к доктринерству,
односторонне узкому и фанатичному, недостаток доброжелательности, приятного,
естественного человеколюбия, понимания конкретной ситуации и особенностей
отдельных личностей.
Их можно подразделить на следующие группы:
1. Чистые идеалисты и моралисты.
2. Деспоты и фанатики.
3. Люди холодного расчета.
Прежде всего несколько слов о последней группе как менее важной. Такие черты
можно видеть в дипломатических способностях князя Меттерниха, человека с
резко выраженными шизотимическими формами лица. В шиллеровском описании
полководца Валленштейна ясно выступает эта осторожность, скрупулезная
холодность, расчетливость в умении властвовать над людьми и ситуациями, в
парадоксальном, но биологически-естественном сочетании с мистически-
метафизическими наклонностями шизотимика. Более пассивный вариант этой
примирительной холодно-дипломатической, бездушной тактики — Эразм периода
Реформации. Здесь следует сравнить портрет Эразма, писанный Гольбейном,
который может заменить любую характеристику, — настолько хорошо в нем
передано как анатомическое строение тела и лица, так и выражение Эразма.
Вольтер — худой, хитрый, саркастический человечек. «Будьте добродетельны», —
пишет он своим друзьям («Mentez, mentez! II faut mentir comme un diable, non pas
timidement, non pas pour un temps, mais hardiment et toujours»).
Подобно тому как шизотимический круг, полный антитезами, всегда заключает в
себе крайности и лишен средних положений, так и этому холодному, гибкому и
отчасти аморальному типу противостоят патетическая страстность и строгая
последовательность чистых моралистов и идеалистов. Именами Канта, Шиллера и
Руссо можно характеризовать данную группу.
Особенность перечисленных натур заключается в том, что они, не принимая
участия в практической жизни — за исключением Шиллера — и неспособные к
этому, все-таки благодаря простому высказыванию своих мыслей творили великие
дела, которые по своей силе и длительности значительно превосходят
исторические деяния упомянутых практических людей расчета. Непостоянный,
робкий гиперэстетик Руссо, нелюдимый отшельник с сензитивным бредом
преследования во внутреннем «я», из своего убежища взволновал душу
французского народа и дал непосредственные стимулы для Великой Революции:
«Природа», «Право человека», «Государственный договор». Он создал такие
девизы, исполнения которых только и ждала жаждущая деятельности
современность. Железный, «категорический императив» Канта, идеализм Канта и
Шиллера вообще стоят в близкой, хотя и не прямой, связи с великими
освободительными войнами и даже налагают отпечаток на известный период
истории Пруссии.
Действие этих и многих других незначительных шизотимиков на современников
обусловливается резкой альтернативностью их чувств и логических формулировок.
Это не люди, которые всюду видят большую или меньшую степень хорошего или
плохого, всюду находят реальные возможности и выходы. Они видят не
возможность, а только грубую невозможность. Они видят не пути, а только один
путь. Либо одно, либо другое. Здесь — в рай, там — в ад. Горячая ненависть
смешивается с трогательной благожелательностью. Яркие карикатуры
шиллеровских юношеских драм, утопический идеализм Руссо, категорический
императив. «Ты можешь, так как ты должен» — так вырисовывается у них одна
линия, которая кажется прямой и простой, так отчеканивают они горячие и
холодные крылатые слова, сильные лозунги, которые до мозга костей
пронизывают полусгнившую, трусливую современность. Они герои великих
переворотов, которым не нужно реалистов, когда невозможное делается
единственной возможностью.
Аутистическое мышление не становится здесь реальностью, поскольку это
невозможно, но делается сильно действующим ферментом при превращении одной
исторической реальности в другую. При известных исторически заостренных
ситуациях эти ферментные действия аутистических лозунгов, даже у фанатиков и
утопистов среднего типа, влияют сильнее, чем реально-политические
эксперименты и соображения. Ферментное действие аутистической мысли,
односторонней, резко заостренной антитетической идеи мы наблюдаем даже в
этическом учении великого Канта, которое возникло в тиши кабинета без всякого
пафоса и желания действовать на массы. Однако такой невинный девиз из тихого
кабинета ученого часто встречал звучный резонанс в пафосе повседневных боев и
даже воспламенял насыщенную атмосферу той или иной эпохи, что приводило в
ужас самого мыслителя.
В этом заключается внутреннее родство между идеализмом и революционностью
—то, что нас ведет к типу шизотимических фанатиков и деспотов. Все элементы
высоконапряженного нравственного идеализма мы находим в фигурах
Савонаролы, Кальвина, Робеспьера — резко альтернативную этическую установку,
аутистическую одержимость идеями современников, беспощадную ненависть к
реальному миру, к прекрасному, к удовольствиям, ко всему тому, что улыбается,
цветет и бьет ключом. Ничего не остается, кроме чистой, голой этической
религиозной схемы. Человечество, сделавшееся добродетельным, благодаря страху
окружено кругом решеткой и колючей проволокой. Если возникает некто,
нарушающий категорический императив: касается или игнорирует его, — то он
лишается головы. И над всем этим Робеспьер. Кровопийца? Нет, ученик Руссо и
сын нежной матери, робкий, мягкий мечтатель, бледная добродетельная фигура,
выдающийся учитель жизни не понимает ужасов. Он углублен в чтение Du Contrat
social, своей любимой книги, идеи которой он претворяет в действительность с
педантичной тщательностью. Он не осознает, что творит, и продолжает посылать
на гильотину с неподкупной справедливостью. Он ничего не чувствует, кроме
добродетели и идеала. Он не ощущает, что это причиняет страдание. При этом он
пишет стихи, как Гёрдерлин, и проливает слезы умиления, когда говорит. Простой,
приличный, скромный, мягкий, нежный семьянин, который больше всего боится
оваций и дам.
В истории имеется мало примеров, которые представляют собой такую
классическую чистую культуру шизотимических качеств в их странных
контрастах, как Робеспьер: резкая эмоциональная холодность наряду с
эксцентричностью, героическим пафосом, фанатической настойчивостью и
внезапным отказом от решений, скрытая замкнутость при верности своим
принципам. Что-то угрюмое, недоверчивое, напыщенное, педантичное, робкое.
Добродетельный убийца, варвар из гуманности, «фанатик холодной, но безумной
рефлексии».
Рис. 32. Кальвин. Позднейшая гравюра. (Из монографии проф. D. Benrath «Calvin
und das Genfer Reformationswerk». В «Werkshagen des Protestantismus». Там же еще
многочисленные другие портреты Кальвина для сравнения.)
Странный идеалист Мирабо, его циклотимический антипод, говорит о нем,
покачивая головой: «Этот человек верит во все,. что он говорит».
Ту же шизотимическую триаду: идеализм, фанатизм, деспотизм мы находим у
более крупной и глубокой личности Кальвина. Робеспьер действует как его
карикатурный двойник в другом столетии. Идеалистически-теократическое
революционное владычество Савонаролы во Флоренции, Кальвина в Женеве и
Робеспьера в Париже имеет много любопытных исторических аналогий.
Из-под рясы Савонаролы выглядывает угрожающий угловой профиль.
Шизотимическое творчество незначительных людей быстро преходяще, между тем
религиозное учение Кальвина, как каменный монумент великого шизотимического
разума, лишь постепенно проникло в умы людей и держалось столетия: со строгой
организацией в построении, холодное, систематическое, полное нравоучений и
фанатичной силы убеждения, нетерпимое —чистая мысль и чистое слово — без
образа, смеха, души, юмора, примирения. Заклятый враг всех диатетических
аффектов.
Менее известно то, что Кальвин из теологических мотивов в течение четырех лет
казнил 50 человек и еще более сослал. Циклотимик Лютер думает по этому поводу,
что «палачи не являются лучшими докторами».
Наконец в хладнокровной героической стойкости Фридриха Великого
шизотимическая сила характера празднует свой величайший триумф.
Просвещенный абсолютизм его государства, во всех мелочах отражающего
личность Фридриха, который был удивительным, машинообразным,
шизотимическим произведением из абстрактного, категорического чувства долга,
спартанской простоты и суровости, внушенного автоматизма, монументальной
педантичности, точной логической систематики, руководимый самим королем в
смысле философски-абстрактно окрашенного, разумного и добродетельного
идеализма, причем строгая схема справедливости перекрещивается иногда с
прихотью деспота и едким сарказмом. Этот схематический, шизотимический
основной фундамент государственной мысли Фридриха Великого смягчается
значительными реалистически-юмористическими компонентами его характера,
которые широко практически используются. Только это циклотимическое
конституциональное сочетание довершает у него прилагательное «Великий».
«Неукротимый характер», «Гранит», —говорит Каролина о Шеллинге.
Благородство, широкий размах мысли, стойкость при неприятных ситуациях,
твердость, чистота и цельность личности, героизм — вот жизненная форма
великих шизотимиков. Таковым был Шиллер. Все половинчатое и надломленное
он отбрасывает от себя беспощадно. Пусть гибнут граждане, пусть гибнет
Шлегель, пусть гибнет все, что не живет и не может умереть. Остаются только —
идеал и воля. «Как скала, — говорит несколько охлажденный его посещением Жан
Поль, — тверд, как скала, полон драгоценных камней, полон сил — но без любви».
Гёте даже в старости, когда думает о своем друге, говорит с торжественным
подчеркиванием: «Он был как Христос, и таким нужно быть».
Глава 14. Теория
темпераментов.
Строение тела и характер
Кречмер, Эрнст
Три понятия конституция, характер и темперамент получили в течение нашего
исследования следующий смысл. Под конституцией мы понимаем сумму всех
индивидуальных свойств, которые покоятся на наследственности, т. е. заложены
генотипически. Только часть конституциональных факторов мы положили в
основу наших исследований: взаимоотношение между строением тела,
предрасположением личности, а также психической и соматической
заболеваемостью. Понятие о конституции является психофизическим,
общебиологическим и относится как к телесному, так и к психическому. Понятие
«характер», напротив, —чисто психологическое.
Под характером мы понимаем сумму всех возможных реакций человека в смысле
проявления воли и аффекта, которые образовались в течение его жизни из
наследственного предрасположения и всех экзогенных факторов: соматических
влияний, психического воспитания, среды и переживаний.
Понятие «характер» выделяет из аффективной сферы целостную психическую
личность, включая, разумеется, интеллект. Он имеет много общего с понятием
«конституция»: унаследованную часть психических качеств оно абстрагирует от
телесных коррелятов, которые заключаются в понятии конституции, но
одновременно в него как составная часть входят экзогенные факторы, особенно
результаты воспитания и среды, чуждые понятию конституции. Тяжелые
болезненные душевные состояния не относятся к характеру.
Кроме этого точно отграниченного значения можно пользоваться выражением
«характер» для построения личности, не придавая существенного значения
различию между конституциональными и экзогенно развивающимися факторами.
Понятие «темперамент» является для нас не строго установленным, а лишь
эвристическим термином, который должен стать отправным пунктом для главной
дифференцировки биологической психологии.
Мы представляем себе пока два основных, переплетающихся между собой круга
действий.
1. Психические аппараты, которые называют также психической рефлекторной