ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 888
Скачиваний: 1
Симуляция традиций соседей-язычников – и исполнение исторической миссии – разрушение язычества как состояния раздробленности и разъединения и создание условий для единства человечества. Идеал этого единства дан в образе “Небесного Иерусалима” (Исход 65, 17-19): “Я творю новое небо и новую землю, а вы будете веселиться и радоваться вовеки”.
Но “новое небо и новая земля” предназначены для избранного народа, хотя Небесный Иерусалим – место встречи всех народов (Бытие 12:3) – “благословятся в Тебе все племена земные”.
В историческом начале любой языческой культуры стоит “культурный герой” – воплощение силы, могущества, славы.
Языческий миф устанавливает связь между героем-учредителем и космосом, миф возводит земного царя на небо – попытка обмануть смерть.
-
Отношение христианских писателей к «эллинской образованности и культуре».
Литература: Малков П. О ВОЗЗРЕНИЯХ СВЯТЫХ ОТЦОВ И УЧИТЕЛЕЙ ЦЕРКВИ НА ЯЗЫЧЕСКУЮ КУЛЬТУРУ. // журнал «Альфа и Омега»; Илларион (Алфеев), игум. Жизнь и труды св. Григория Богослова. СПб. 2001; Святитель Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями // Творения юке во святых отца нашего Василия Великого архиепископа Кесарии Каппадокийския. Ч. IV М., 1846; Творения свт. Василия Великого, Григория Богослова (Против Юлиана) и др..
П. МАЛКОВ. О ВОЗЗРЕНИЯХ СВЯТЫХ ОТЦОВ И УЧИТЕЛЕЙ ЦЕРКВИ НА ЯЗЫЧЕСКУЮ КУЛЬТУРУ
Вопрос об отношении складывающейся христианской традиции первых веков к дохристианской культуре возник очень рано — уже при изначальном зарождении православного богословия. В творениях христианских апологетов тема наследия античной философии, искусства и литературы была одной из самых важных и значимых.
Еще во II в., в произведениях св. Иустина Философа, с одной стороны, и Татиана — с другой, в основных чертах сложились два главных подхода к возможной оценке многоразличных писаний "эллинских любомудров".
Мнение по этому вопросу св. Иустина Философа (имея в виду его характеристику античной культуры в целом), как нам представляется, вполне правомерно соотнести с известными словами из проповеди святого апостола Павла в Афинах:
"Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано; "неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам" (Деян 17:22—23). По учению св. Иустина, Логосу-Христу причастен весь человеческий род; "те, которые жили согласно со Словом, суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами — Сократ и Гераклит и им подобные..."' Следовательно, все ложное в их религиозных и философских построениях — то, что представляется чуждым самому духу христианства, — должно быть отброшено, и, наоборот, истинное, то, что по духу, по мироощущению близко Евангелию (пусть даже и в русле языческой традиции) необходимо воспринять и переосмыслить по-новому. Ведь, по словам св. Иустина, "...все, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам, христианам"'.
Иной взгляд на значение греческой культуры присущ уче-нику св. Иустина — Татиану. Так, если богословие св. Иустина говорит нам о неких "христианах до Христа", то Татиан в своей "Речи против эллинов" полностью отвергает все философское наследие античности как "языческие заблуждения, как детские бредни"2. Для него в одном только христианском учении и может содержаться истина. "Бога <...> вы не знаете; и споря между собою, сами ниспровергаете друг друга", — говорит он, обращаясь к греческим философам и мифо-творцам3.
Для представителей данного направления, оценивающего греческую "мудрость" однозначно отрицательно как целиком чуждую христианскому учению, идейно близкими представляются совсем другие слова все того же апостола Павла: "Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих" (1 Кор 1:20—21). И потому для еще одного "обличителя" античной культурной традиции — Тертуллиана — христианская вера есть прежде всего "безумие для эллинов", "юродство во Христе": "и умер Сын Божий—это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно"4. Приписываемые богословской средневековой традицией этому латинскому автору слова Credo quia absurdum5 вполне выражают как его собственный взгляд на смысл христианской веры, гак и то противопоставление понятий — "безумия веры" и "велеречивой эллинской премудрости", которое имело место в сознании ряда древних церковных писателей. По убеждению Тертуллиана, именно дохристианская философия как таковая и породила все ереси — "как раз от философии сами-то ереси и получают подстре-кательство"6. По сути отсюда впервые и возникает знаменитое противопоставление Афин и Иерусалима: "Что Афины —Иерусалиму? что Академия — Церкви? что еретики — христианам?"'
Такой взгляд на языческую культуру существовал в Церкви на равных правах с упомянутой уже ранее "иустиновской" точкой зрения. "Широта" позиции Иустина берет свое начало еще в философско-богословском учении Филона из Александрии. Дальнейшее свое развитие она получила в творениях представителей Александрийской школы христианской мысли - прежде всего в учении Климента Александрийского.
Античная философия, по утверждению Климента, "была шля эллинов таким же руководителем, каким был и закон для евреев, и приводила их, как детей, ко Христу (см. Гал 3:23— 24)"2. Философия, как он пишет, "некогда уже и сама по себе оправдывала эллинов"3. Однако даже Климент не отрицает, что хотя "учения эллинов, пусть они истинны, пусть и именами называются тождественными с употребительными у нас, все-таки от содержимых нами значительно отклоняются; и предметы наших учений важнее, и доказательства наши точнее, и действительность им свойственна Божественная <...> ибо мы научены Самим Богом (1 Фее 4:9), получив эти по истине Священные Писания от Сына Божия"4.
Здесь необходимо отметить, что даже при подобном сходстве общей оценки античных философских учений в творениях Климента Александрийского с мнением о том же предмете св. Иустина Философа конечные цели в их высказываниях по этому вопросу были все же несколько отличны друг от друга. Само различие эпох, в которые жили св. Иустин и Климент, определило и различие их подхода к проблеме "оправдания" античной культуры. По замечанию современного историка философии Г. Г. Майорова, "задача Иустина — показать убежденным язычникам, что христианское учение не является абсурдным с точки зрения наиболее "духовных" образцов языческой философии и поэтому заслуживает терпимого к себе отношения. Задача Климента — убедить христиан или. желаю-щих стать таковыми, что языческая философия в большинстве случаев не является абсурдной с точки зрения христианского вероучения, что она, более того, служила "приуготовлением" к христианству и поэтому заслуживает всяческого уважения и
изучения. В первом случае — апология христианства перед судом античной культуры, во втором — скорее апология античной культуры перед судом христианства"'.
I, Итак, теперь уже не христианское вероучение, но язычес-кая философия нуждается в оправдании и защите.
Вместе с дальнейшим развитием православной богословской мысли, с постепенным превращением христианства в официально и повсеместно принятое в государстве вероучение, начинает терять свою актуальность и вопрос о значении античной культурной традиции именно как явления, подготовившего эллинский мир к восприятию христианского Откровения. Отныне вопрос о языческой культуре сводится лишь к одному; допустимо ли использовать классические образцы античных философских и литературных, музыкальных и живописных произведений при формировании уже собственно христианской культуры, при воспитании христианской
личности?
На это важнейшее вопрошание эпохи и дали свой ответ представители поистине "золотого века" христианской мысли — святители Василий Великий и Григорий Богослов. И здесь i следует обратиться к трактату свт. Василия Великого "К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями".
Для свт. Василия, оценивающего языческие книги главным образом с точки зрения их сугубо нравственной пользы, безусловную важность и подлинно высокий духовный авторитет могут иметь, конечно же, только Священное Писание и Предание — таинственные и богооткровенные. Однако, как считает Святитель, в тот период нашей жизни, когда мы еще лишь начинаем наше "возрастание", еще только приближаемся к постижению непреходящей значимости божественного откровения, книг Библии, "мы и в других писаниях, не вовсе от них далеких, упражняем на время духовное око, как в некоторых тенях и зеркалах"2. Подвиг веры, — к которому мы все призваны и ради исполнения которого мы отдаем порой все наши силы, — по убеждению свт. Василия Великого, трудно совершить без достаточно подробного знакомства со светской культурой, без бесед "и со стихотворцами, и с историками, и с ораторами, и со всяким человеком, от кого только может быть лишь какая-либо польза к попечению о
душе"1. Творения античных мыслителей как бы "отражают" в себе некий свет, отблеск подлинной богооткровенной истины - пусть и несколько искаженно (подобно тому, как солнечный свет отражается в воде), но при этом вполне зримо, ощутимо. Только уже значительно позднее, — привыкнув к подобной "мягкой пище", — мы обращаемся собственно к Священному Писанию: познав отраженный, вторичный свет, учимся смотреть и на само солнце.
Интересно отметить, что, по убеждению свт. Василия, Священное Писание, равно как и сочинения античных философов, как бы возрастают на "едином древе". "Конечно, — говорит он, — собственное превосходство дерева — изобиловать зрелыми плодами; но оно носит на себе и некоторое украшение — листы, колеблющиеся на ветвях: так и в душе истина есть преимущественный плод, но не лишено прият-ности и то, если облечена душа внешнею мудростию, как листьями, которые служат покровом плоду и производят не неприличный вид"2. Именно поэтому-то, по толкованию свт. Василия, для ветхозаветных пророков Моисея и Даниила было отнюдь не зазорным делом изучение языческой мудрости — будь то мудрость египетская или халдейская.
Как правило, во всех других писаниях Святителя имена греческих философов, поэтов и народных героев упоминаются крайне редко. Однако в трактате "К юношам" перед взором читателя проходит целая вереница знаменитых исторических деятелей, любомудров и литературных персонажей, известных по лучшим образцам эллинских языческих сочинений. Личности Гесиода и Гомера, Платона и Сократа, Фидия и Поликлета, Евклида и Диогена, Одиссея и Геракла служат для свт. Василия примером подлинно высокой, известном смысле даже и сходной с христианской нравственности. Говоря о тех или иных поступках Сократа, Перикла или Александра Македонского, Святитель все время старается провести некую параллель между их деяниями и теми добродетельными устремлениями, что были нам предуказаны от творения и с такой полнотой выражены Самим Спасителем в Его Нагорной проповеди. Так Сократ, не задумываясь, "подставляет другую щеку", Перикл — от всего сердца желает добра своим врагам, Александр — не только не совершает прелюбодеяния, но стремится не согрешить даже и в мыслях. Каждый из них по-своему как бы предощущает, предугадывает все те великие, подлинно высоконравственные принципы, которые были сформулированы и изречены несколько веков спустя на холмах далекой Галилеи.
Конечно же, свт. Василий постоянно подчеркивает различие между языческими сочинениями. Он говорит о полезности многих из произведений античных авторов, не забывая при этом отметить и те опасные тенденции, которые в них содержатся. "Посему, — пишет Святитель, — со всяким охранением надобно оберегать душу, чтоб, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества. Поэтому не будем хвалить стихотворцев, когда злословят, насмехаются, представляют влюбленных и упивающихся, или когда ограничивают блаженство раздольным столом и разгульными песнями. Всего же менее будем внимать им, когда говорят что-нибудь о многих богах, и при-том разномыслящих"'.
И все же "злоупотребление не отменяет употребления": по убеждению свт. Василия, и языческие сочинения бывают способны принести нам немалую пользу. Через посредство философии и литературы, скульптурных изображений и мозаичных картин античности человек, по мнению Святителя, также может в значительной мере приблизиться к истине христианства. Как, срывая розу, мы способны избежать ее шипов, так, читая труды Гомера или Платона, мы можем, оставив в стороне все чуждое православному мировосприятию, найти в них много поистине высоких и великих мыслей, чистых нравственных идеалов. "В тщательно собирающих пользу с каждой вещи (людях — П. М.), — пишет святитель Василий Великий, — как и в больших реках, отовсюду, обыкновенно, прибывает многое"2.
Сам научившись такой "языческой мудрости" во время жизни в Афинах, свт. Василий весьма успешно применял свое знание философского опыта в богословских сочинениях. По замечанию ряда исследователей истории христианской мысли, на него имел большое влияние платоновский "Тимей", используемый Святителем при написании его знаменитого "Шестоднева"3. Истолковывая ветхозаветный рассказ о Творении мира, свт. Василий зачастую как бы "переводил", "перелагал", библейские космологические образы на философский эллинистический язык и наоборот.
Подобное отношение к античной культурной традиции также было бы возможно выразить словами святого апостола Павла. Христиане, воспринимая все самое ценное в многоразличных культурах, цивилизациях и просто областях жизни, "пленяют всякое помышление в послушание Христу" (см. 2 Кор 10:5), как бы берут на вооружение все лучшее, присваивая себе. И действительно — немало полезного и важного содержится в той "внешней учености", которой, по выражению святителя Григория Богослова, "многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожною, опасною и удаляющею от Бога1. Недаром эти слова были сказаны свт. Григорием именно в прощальной речи над гробом свт. Василия Великого — того, кто первым из представителей "золотого века" выразил подлинно христианское отношение к наследию античности. "...В науках, — говорит далее свт. Григорий, — мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к демонам, к заблуждению и во глубину погибели. Мы извлекли из них полезное даже для самого благочестия, чрез худшее научившись лучшему, и немощь их обратив в твердость нашего учения. Посему не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые: а напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве"2. Свт. Василий Великий учит нас в своем "Шестодневе", что все лучшее в этом мире, все поистине значимое, конечно же, может иметь своим источником одно и только одно Начало — Первейшего Художника и Творца всего сущего. Именно потому-то и оказывается верен древний христианский принцип: все лучшее в нашей жизни, принадлежа Богу, "даруется" Им и через Него всем христианам. Верно это и по отношению к высокой античной культуре. Душа человеческая — "христианка" по своей природе — всегда способна ощутить те богодарованные законы, что действуют в мире еще с момента его создания. Законы совести, идея блага воспринимались античными мыслителями быть может не менее остро, чем, скажем, нами — современными христианами. Пусть даже и лишенные знания об Истинном Боге, философы, поэты и художники античности все же прекрасно ощущали нечто такое, что позволяло им порой приблизиться к пониманию той божественной правды, которая в те времена почиталась принадлежавшей одному еврейскому народу — правды о Едином и Благом Творце.