ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.10.2023
Просмотров: 1615
Скачиваний: 20
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
1.
При этом системный характер международных отношений обусловлен, по мнению К. Уолца, не взаимодействующими акторами-государствами, проистекает не из присущих государствам особенностей, определяемых географическим положением, демографическим потенциалом, социо-культурной спецификой и т.п. (хотя значение таких особенностей не следует и отрицать), а из свойств структуры международной системы2. Будучи следствием взаимодействий международных акторов, структура международной системы не сводится к простой их сумме, а представляет собой самостоятельный феномен, способный навязать государствам те или иные ограничения, или же, напротив, предоставить им благоприятные возможности на мировой арене. Глав-
1 Тем самым были заложены основы уровневого анализа международных отношении,
что стало одной из крупных заслуг К. Уолца. Подробнее об этом см. в главе б.
2 В данной связи неореализм нередко квалифицируют как структурный реализм или
2 В данной связи неоре просто структурализм ное же состоит в том, что именно структурными особенностями международной системы объясняются несовпадения целей и результатов во внешнеполитической деятельности государств.
Задаваясь вопросом о том, почему государства, имеющие разные политические устройства и идеологии, ведут себя очень похоже в сходных международных ситуациях, Уолц приходит к выводу о существовании корреляции между внешнеполитическим поведением государств и так называемой системной напряженностью. Таким образом, главное объяснение поведения государства во взаимодействии с другими государствами переносится на уровень международной структуры. Сама же структура определяется как набор принуждающих условий и ограничений. Поэтому правильное понимание и, соответственно, прогнозирование международной политики (как и планирование внешнеполитической линии государства) зависят от точности определения совокупности указанных принуждений. Уолц ограничивает такую совокупность тремя элементами: ведущий принцип (анархия международных отношений), распределение возможностей субъектов (соответствующее их силе) и функциональная дифференциация (различия между субъектами с точки зрения внутриполитических режимов).
На этой основе делаются два принципиальн^1х для неореализма заключения. Во-первых, поскольку ведущий принцип международной системы — ее анархичность — не меняется на протяжении тысячелетий, постольку в этом смысле нет оснований полагать, что она приобретет какой-то иной характер в будущем. Во-вторых, именно по этой причине все проекты реформирования международной системы, основанные на либерально-идеалистических основаниях, заранее обречены на провал (подробнее об этом см.: РочгеИ. 1994).
Согласно неореализму, структурные свойства международной сис темы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, являясь результатом взаимодействий между великими Державами. Это означает, что именно им и свойственно «естественное состояние» международных отношений. Что же касается взаимодейст вий между великими державами и другими государствами, то они уже не могут быть охарактеризованы как однозначно анархические, ибо приобретают иные формы, которые зависят главным образом от воли великих держав.
Один из последователей структурализма Бэрри Бузан развил его основные положения применительно к региональным системам, которые он рассматривает как промежуточные между глобальной международной и государственной системами (см. об этом: Втап. 1991). Наиболее важной особенностью региональных систем является, с его точки зрения, комплекс безопасности. Речь идет о том, что государст-
ва-соседи оказываются столь тесно связанными друг с другом в вопросах безопасности, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопасности других. Основу структуры всякой региональной подсистемы составляют два фактора, подробно рассматриваемые автором: распределение возможностей между акторами и отношения дружественности или враждебности между ними. Оба фактора, как показывает Б. Бузан, являются объектом манипулирования великих держав. Воспользовавшись этой методологией, датский исследователь М. Мозаффари проанализировал структурные изменения, которые произошли в Персидском заливе в результате иракской агрессии против Кувейта и последовавшего затем разгрома Ирака союзническими (а по существу •— американскими) войсками (см. об этом: МотДап. 1993). В итоге он пришел к выводу об операциональности структурного реализма, о его преимуществах по сравнению с другими теоретическими направлениями. Неореалисты внесли значительный вклад в разработку многих ключевых проблем, вставших перед теорией и практикой международных отношений после холодной войны. Так, Колин Грей говорит о сохранении в международных отношениях роли военной силы — по крайней мере в решении вопросов, связанных с ядерным оружием. Б. Бузан, Миршаймер сегодня активно изучают этнические конфликты. Неореалисты уже в ходе дискуссии 1970-х гг. обратили внимание на наиболее слабые места в позиции сторонников школ взаимозависимости, транснационализма и глобализма/мондиализма, в частности, на абсолютизацию меняющейся роли государства. Настаивая на том, что государство остается главным международным актором, Уолц даже говорит о том, что взаимозависимость — это всего лишь плод эмоционального восприятия действительно меняющихся международных реалий, на самом деле она существует на микроуровне, что проявляется в усилении позиций ТНК в мировой экономике и не оказывает существенного влияния на роль государства. Напротив, концентрация власти в руках немногих великих держав говорит о том, что взаимозависимость даже уменьшилась: Европа XVII—XIX вв. была более взаимозависимой, чем сегодня. Как показывает П. Веннесон, неореалисты, продолжая этот спор уже после холодной войны, нанесли несколько самых болезненных ударов по «вульгарной» мондиализации/глобализации, которая, как предполагается, в настоящее время управляет мировой политикой. Многие аналитики показали эмпирическую уязвимость этого тезиса, во всяком случае в его наиболее чрезмерных проявлениях
(Уеппеззоп. 1998). Так, например, Дж. Грико, соглашаясь с тем, что в современных экономических обменах стали реже использоваться протекционистские меры, не считает этот факт проявлением взаимозависимости. Он показывает, что одновременно возросла роль нетарифных барьеров. В сущности, по его мнению, ничего не изменилось: в мировой политике по-прежнему правят бал сильные государства, о чем свидетельствуют такие примеры, как субсидии США начинаниям государств, которые способствуют продвижению их стратегических интересов, договоренности американцев с японцами о непоставках определенных товаров, с тем чтобы не нанести ущерба национальным интересам Америки (Опесо. 1993). Наконец, неореалисты показывают поспешность и вывода либералов, согласно которому в современном мире территориальные завоевания и эксплуатация слабых государств более сильными уже не приносит никакой выгоды. Так, Питер Либерман на основании многих исследований конкретных международных ситуаций и тщательного анализа ряда данных защищает противоположный тезис (см. об этом: Уеппеааоп. 1998. Р. 188).
В свете сказанного становится понятным, почему неореализм и сегодня продолжает оставаться одной из самых распространенных парадигм среди исследователей и одним из наиболее популярных подходов в среде экспертов и практиков международной политики. Последние отнюдь не перестали мыслить и действовать в зависимости и на основе соотношения сил и принимать во внимание силу при планировании своей международной политики.
Вместе с тем неореализму присущи и многие слабости. Среди них можно назвать положения о вечности и неизменности «естественного состояния», баланса сил как способа стабилизации международной системы, приписываемой ей статичности (см.: Мот,а$аг1. 1993). Действительно, как подчеркивают другие авторы, возрождение реализма как теоретического направления в обновленном варианте объясняется не столько его собственными преимуществами, сколько разнородностью и слабостью любой другой теории. А стремление к сохранению максимальной преемственности с классической школой означает, что уделом неореализма остается и большинство свойственных ей недостатков (Когапу. 1987. Р. 300, 302). Неореализм не только воспроизвел недостатки канонического реализма, но в ряде случаев усилил их, прими-тивизировав тем самым классическую традицию. Неореализм «первой волны» стал «теорией двух государств» (Уолц подчеркивал, что для него существуют только две супердержавы). Даже после окончания холодной войны для неореалистов единственным признаком взаимозависимости остается наличие ядерного оружия. ГАТТ (ВТО) для них — это не признак взаимозависимости. Этой точки зрения неореалисты не изменили и после окончания холодной войны. Наиболее Уязвимым пунктом в неореалистских построениях остается концепция Национальной безопасности, которая рассматривается в традиционных
терминах игры с нулевой суммой, постоянной возможности войны между великими державами и обусловленное этими обстоятельствами стремление к поддержанию баланса сил на международной арене.
Однако международная обстановка существенно изменилась. Фактически угроза мировой войны сегодня минимальна, не столь велика угроза и полномасштабной, большой войны между крупными государствами. И наоборот, чрезвычайно возросла роль угроз и вызовов невоенного характера. Значительные события происходят в мировой экономике, где взаимозависимость все в большей мере оказывает воздействие на политику. Меняется соотношение между внутренней и внешней политикой. Все это и многое другое не вписывается в неоре-алистскую парадигму и требует иных аналитических подходов, иных теоретических ответов. Один из вариантов таких ответов был предложен неолиберализмом.
Неолиберализм
Если противоборство двух сверхдержав в эпоху биполярности подрывало сами основы многих положений либерально-идеалистической парадигмы, то окончание холодной войны, напротив, стало своего рода питательной средой для ее возрождения1. Вместе с тем изменения в международной системе исключали простое возвращение к прежним идеям. В ходе интеграционных процессов в Европе, Америке и Азии страны Нового и Старого Света, обладающие неотъемлемым признаком государственной независимости — суверенитетом, демонстрируют (хотя и в разной степени) невиданную прежде готовность передать часть-его в сферу совместных структур и институтов. Стало очевидным и другое; об отмирании суверенитета и исчезновении государства говорить явно преждевременно. Появление на политической карте мира новых государств неоспоримо свидетельствует о притягательности суверенитета и самого государства как политического института. Новые,
1 Разумеется, ситуация не была столь однозначной. Напомним, в частности, что «третий большой спор» развернулся в 1970-е гг., когда фактически никто и представить себе не мог ни окончания холодной войны, ни развала СССК ни последовавшего затем увеличения количества суверенных государств, размаха международного терроризма, распространения этнических конфликтов и т.п. Однако вряд ли можно считать случайным усиление позиций неореализма именно после окончания холодной войны, когда ареал распространения рыночной экономики стал поистине всемирным, когда транснациональные корпорации стали развертывать свою деятельность за бывшим «железным занавесом», когда аудиторией СМЫ стал весь мир, наконец, когда свобода контактов и передвижения стала свершившимся фактом (за малым исключением: Куба, Северная Корея, отчасти Мьянма).
нетрадиционные угрозы безопасности стали вызовом не только для реалистских теорий, но и для многих теоретических построений либерального толка. Глобализация экономических процессов и распространение плюралистической демократии сопровождались не только (а возможно, и не столько) распространением кооперативности как принципа международных отношений, но и возникновением новых проблем, столкновений и конфликтов. Неолиберализм, стремящийся учесть и отразить в своих теориях все эти процессы, существенно отличается от канонической либерально-идеалистической парадигмы.
При этом системный характер международных отношений обусловлен, по мнению К. Уолца, не взаимодействующими акторами-государствами, проистекает не из присущих государствам особенностей, определяемых географическим положением, демографическим потенциалом, социо-культурной спецификой и т.п. (хотя значение таких особенностей не следует и отрицать), а из свойств структуры международной системы2. Будучи следствием взаимодействий международных акторов, структура международной системы не сводится к простой их сумме, а представляет собой самостоятельный феномен, способный навязать государствам те или иные ограничения, или же, напротив, предоставить им благоприятные возможности на мировой арене. Глав-
1 Тем самым были заложены основы уровневого анализа международных отношении,
что стало одной из крупных заслуг К. Уолца. Подробнее об этом см. в главе б.
2 В данной связи неореализм нередко квалифицируют как структурный реализм или
2 В данной связи неоре просто структурализм ное же состоит в том, что именно структурными особенностями международной системы объясняются несовпадения целей и результатов во внешнеполитической деятельности государств.
Задаваясь вопросом о том, почему государства, имеющие разные политические устройства и идеологии, ведут себя очень похоже в сходных международных ситуациях, Уолц приходит к выводу о существовании корреляции между внешнеполитическим поведением государств и так называемой системной напряженностью. Таким образом, главное объяснение поведения государства во взаимодействии с другими государствами переносится на уровень международной структуры. Сама же структура определяется как набор принуждающих условий и ограничений. Поэтому правильное понимание и, соответственно, прогнозирование международной политики (как и планирование внешнеполитической линии государства) зависят от точности определения совокупности указанных принуждений. Уолц ограничивает такую совокупность тремя элементами: ведущий принцип (анархия международных отношений), распределение возможностей субъектов (соответствующее их силе) и функциональная дифференциация (различия между субъектами с точки зрения внутриполитических режимов).
На этой основе делаются два принципиальн^1х для неореализма заключения. Во-первых, поскольку ведущий принцип международной системы — ее анархичность — не меняется на протяжении тысячелетий, постольку в этом смысле нет оснований полагать, что она приобретет какой-то иной характер в будущем. Во-вторых, именно по этой причине все проекты реформирования международной системы, основанные на либерально-идеалистических основаниях, заранее обречены на провал (подробнее об этом см.: РочгеИ. 1994).
Согласно неореализму, структурные свойства международной сис темы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, являясь результатом взаимодействий между великими Державами. Это означает, что именно им и свойственно «естественное состояние» международных отношений. Что же касается взаимодейст вий между великими державами и другими государствами, то они уже не могут быть охарактеризованы как однозначно анархические, ибо приобретают иные формы, которые зависят главным образом от воли великих держав.
Один из последователей структурализма Бэрри Бузан развил его основные положения применительно к региональным системам, которые он рассматривает как промежуточные между глобальной международной и государственной системами (см. об этом: Втап. 1991). Наиболее важной особенностью региональных систем является, с его точки зрения, комплекс безопасности. Речь идет о том, что государст-
ва-соседи оказываются столь тесно связанными друг с другом в вопросах безопасности, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопасности других. Основу структуры всякой региональной подсистемы составляют два фактора, подробно рассматриваемые автором: распределение возможностей между акторами и отношения дружественности или враждебности между ними. Оба фактора, как показывает Б. Бузан, являются объектом манипулирования великих держав. Воспользовавшись этой методологией, датский исследователь М. Мозаффари проанализировал структурные изменения, которые произошли в Персидском заливе в результате иракской агрессии против Кувейта и последовавшего затем разгрома Ирака союзническими (а по существу •— американскими) войсками (см. об этом: МотДап. 1993). В итоге он пришел к выводу об операциональности структурного реализма, о его преимуществах по сравнению с другими теоретическими направлениями. Неореалисты внесли значительный вклад в разработку многих ключевых проблем, вставших перед теорией и практикой международных отношений после холодной войны. Так, Колин Грей говорит о сохранении в международных отношениях роли военной силы — по крайней мере в решении вопросов, связанных с ядерным оружием. Б. Бузан, Миршаймер сегодня активно изучают этнические конфликты. Неореалисты уже в ходе дискуссии 1970-х гг. обратили внимание на наиболее слабые места в позиции сторонников школ взаимозависимости, транснационализма и глобализма/мондиализма, в частности, на абсолютизацию меняющейся роли государства. Настаивая на том, что государство остается главным международным актором, Уолц даже говорит о том, что взаимозависимость — это всего лишь плод эмоционального восприятия действительно меняющихся международных реалий, на самом деле она существует на микроуровне, что проявляется в усилении позиций ТНК в мировой экономике и не оказывает существенного влияния на роль государства. Напротив, концентрация власти в руках немногих великих держав говорит о том, что взаимозависимость даже уменьшилась: Европа XVII—XIX вв. была более взаимозависимой, чем сегодня. Как показывает П. Веннесон, неореалисты, продолжая этот спор уже после холодной войны, нанесли несколько самых болезненных ударов по «вульгарной» мондиализации/глобализации, которая, как предполагается, в настоящее время управляет мировой политикой. Многие аналитики показали эмпирическую уязвимость этого тезиса, во всяком случае в его наиболее чрезмерных проявлениях
(Уеппеззоп. 1998). Так, например, Дж. Грико, соглашаясь с тем, что в современных экономических обменах стали реже использоваться протекционистские меры, не считает этот факт проявлением взаимозависимости. Он показывает, что одновременно возросла роль нетарифных барьеров. В сущности, по его мнению, ничего не изменилось: в мировой политике по-прежнему правят бал сильные государства, о чем свидетельствуют такие примеры, как субсидии США начинаниям государств, которые способствуют продвижению их стратегических интересов, договоренности американцев с японцами о непоставках определенных товаров, с тем чтобы не нанести ущерба национальным интересам Америки (Опесо. 1993). Наконец, неореалисты показывают поспешность и вывода либералов, согласно которому в современном мире территориальные завоевания и эксплуатация слабых государств более сильными уже не приносит никакой выгоды. Так, Питер Либерман на основании многих исследований конкретных международных ситуаций и тщательного анализа ряда данных защищает противоположный тезис (см. об этом: Уеппеааоп. 1998. Р. 188).
В свете сказанного становится понятным, почему неореализм и сегодня продолжает оставаться одной из самых распространенных парадигм среди исследователей и одним из наиболее популярных подходов в среде экспертов и практиков международной политики. Последние отнюдь не перестали мыслить и действовать в зависимости и на основе соотношения сил и принимать во внимание силу при планировании своей международной политики.
Вместе с тем неореализму присущи и многие слабости. Среди них можно назвать положения о вечности и неизменности «естественного состояния», баланса сил как способа стабилизации международной системы, приписываемой ей статичности (см.: Мот,а$аг1. 1993). Действительно, как подчеркивают другие авторы, возрождение реализма как теоретического направления в обновленном варианте объясняется не столько его собственными преимуществами, сколько разнородностью и слабостью любой другой теории. А стремление к сохранению максимальной преемственности с классической школой означает, что уделом неореализма остается и большинство свойственных ей недостатков (Когапу. 1987. Р. 300, 302). Неореализм не только воспроизвел недостатки канонического реализма, но в ряде случаев усилил их, прими-тивизировав тем самым классическую традицию. Неореализм «первой волны» стал «теорией двух государств» (Уолц подчеркивал, что для него существуют только две супердержавы). Даже после окончания холодной войны для неореалистов единственным признаком взаимозависимости остается наличие ядерного оружия. ГАТТ (ВТО) для них — это не признак взаимозависимости. Этой точки зрения неореалисты не изменили и после окончания холодной войны. Наиболее Уязвимым пунктом в неореалистских построениях остается концепция Национальной безопасности, которая рассматривается в традиционных
терминах игры с нулевой суммой, постоянной возможности войны между великими державами и обусловленное этими обстоятельствами стремление к поддержанию баланса сил на международной арене.
Однако международная обстановка существенно изменилась. Фактически угроза мировой войны сегодня минимальна, не столь велика угроза и полномасштабной, большой войны между крупными государствами. И наоборот, чрезвычайно возросла роль угроз и вызовов невоенного характера. Значительные события происходят в мировой экономике, где взаимозависимость все в большей мере оказывает воздействие на политику. Меняется соотношение между внутренней и внешней политикой. Все это и многое другое не вписывается в неоре-алистскую парадигму и требует иных аналитических подходов, иных теоретических ответов. Один из вариантов таких ответов был предложен неолиберализмом.
Неолиберализм
Если противоборство двух сверхдержав в эпоху биполярности подрывало сами основы многих положений либерально-идеалистической парадигмы, то окончание холодной войны, напротив, стало своего рода питательной средой для ее возрождения1. Вместе с тем изменения в международной системе исключали простое возвращение к прежним идеям. В ходе интеграционных процессов в Европе, Америке и Азии страны Нового и Старого Света, обладающие неотъемлемым признаком государственной независимости — суверенитетом, демонстрируют (хотя и в разной степени) невиданную прежде готовность передать часть-его в сферу совместных структур и институтов. Стало очевидным и другое; об отмирании суверенитета и исчезновении государства говорить явно преждевременно. Появление на политической карте мира новых государств неоспоримо свидетельствует о притягательности суверенитета и самого государства как политического института. Новые,
1 Разумеется, ситуация не была столь однозначной. Напомним, в частности, что «третий большой спор» развернулся в 1970-е гг., когда фактически никто и представить себе не мог ни окончания холодной войны, ни развала СССК ни последовавшего затем увеличения количества суверенных государств, размаха международного терроризма, распространения этнических конфликтов и т.п. Однако вряд ли можно считать случайным усиление позиций неореализма именно после окончания холодной войны, когда ареал распространения рыночной экономики стал поистине всемирным, когда транснациональные корпорации стали развертывать свою деятельность за бывшим «железным занавесом», когда аудиторией СМЫ стал весь мир, наконец, когда свобода контактов и передвижения стала свершившимся фактом (за малым исключением: Куба, Северная Корея, отчасти Мьянма).
нетрадиционные угрозы безопасности стали вызовом не только для реалистских теорий, но и для многих теоретических построений либерального толка. Глобализация экономических процессов и распространение плюралистической демократии сопровождались не только (а возможно, и не столько) распространением кооперативности как принципа международных отношений, но и возникновением новых проблем, столкновений и конфликтов. Неолиберализм, стремящийся учесть и отразить в своих теориях все эти процессы, существенно отличается от канонической либерально-идеалистической парадигмы.