Файл: Т. Ливанова - История западно-европейской музыки до 1789 года. Т. 2.doc

Итак, Глюк познал очень многое в современной ему музы­кальной культуре. Впечатления, вынесенные в Лондоне от испол­нения ораторий Генделя, были у него из самых сильных. Фран­цузскую комическую оперу он освоил практически и, кстати, на ее примере хорошо овладел сочинением музыки на фран­цузский текст. Трудно представить, чтобы он не знал и фран­цузского традиционного оперного искусства, хотя специально стал изучать его лишь в 1764 году: вероятно, до этого оперное творчество Рамо, а быть может, и Люлли так или иначе было ему знакомо. Современные исследователи, обращаясь к дореформаторским операм Глюка, стремятся показать, что уже и там,

236

в итальянских операх seria, композитор не всегда традиционно подходил к пониманию жанра: в частности, стремился установить некоторые связи между изложением аккомпанированного речи­татива и арий, порою усилить роль оркестра, отойти от шаблона в речитативе. Но, судя даже по этим и подобным наблюде­ниям, Глюк не более других авторов отступал от традиций жанра seria. Скорее он был умерен в своих исканиях и при­держивался некоей средней линии. Во всяком случае таких про­тиворечий между старым и новым, как в операх Йоммелли, у него не было. Глюк обладал — это надо признать — уравно­вешенным вкусом, который не позволял ему резко отступать от типичных признаков жанра, раз уж он избрал его. Таким образом, до начала реформы Глюк овладел всеми сторонами европейской оперной культуры, по еще не двигался исподволь к пересмотру серьезных оперных жанров. Умный и энергичный, он не склонен был к беспочвенным творческим проектам. Вся жизнь Глюка до 1762 года складывалась так, что его можно назвать человеком бывалым, знающим практику музыкаль­ного театра, артистическую среду, публику, не привыкшим со­чинять без опоры на эти знания, даже без расчета на опреде­ленные условия исполнения. Половинчатость была чужда ему. Даже в период реформы он сочинял либо оперы нового типа, либо традиционные, но в последних случаях полностью придер­живался старых принципов.

Мысль о необходимости реформы оперы seria (Глюк начал с нее) сложилась у композитора не умозрительно, а на основа­нии многих разносторонних наблюдений над оперным театром современности. В 1761 году он познакомился и, видимо, сблизил­ся с итальянским поэтом Раньеро Кальцабиджи, появившимся в Вене после длительного пребывания в Париже, Они оказались единомышленниками во взглядах на проблемы оперного ис­кусства. Кальцабиджи как драматург давно заинтересовался оперой. В Париже он был свидетелем войны буффонов и по­следующей эстетической дискуссии. Ему принадлежат «Рассуж­дение о драматической поэзии г-на аббата Пьетро Метаста­зио» (1755) и сатирические произведения, посвященные фран­цузской и итальянской операм. В Париже он создал «Люллиаду» — в связи со спорами вокруг традиционного оперного те­атра. Пародию «Опера seria» посвятил оперному искусству типа Метастазио: в ней действовали поэт Делирио («бред»), музыкант Соспиро («вздох») и импресарио Фаллито («банкрот»). Это критическое отношение Кальцабиджи к серьезным оперным жан­рам, и в частности к либреттным концепциям Метастазио, ве­роятно, нашло полное сочувствие у Глюка.

Осуществление реформы началось с оперы «Орфей и Эвридика», которую Глюк написал на итальянское либретто Кальца­биджи (поставлена 5 октября 1762 года в Бургтеатре Вены). Либреттист вникал в ход подготовки спектакля, работал с ак­терами, следил за мизансценами. Анджолини, недавно ставив-

237

ший балет Глюка «Дон-Жуан», ведал балетной частью поста­новки. Главную партию исполнял превосходный певец-кастрат Гаэтано Гваданьи, в свое время выступавший в ораториях Ген­деля. Постановка «Орфея» не стала в Вене сенсацией и не была воспринята как программная. По сообщениям современников, спустя два дня после нее у княгини Эстерхази хвалили спектакль, спорили о музыке «Елисейских полей», порицали увертюру и партию Эвридики, находили недостаточно печальной арию Ор­фея «Потерял я Эвридику». Словом, шли обычные в том кругу толки об оперном спектакле и высказывались замечания о ха­рактере музыки сообразно вкусам слушателей.

Между тем опера «Орфей» хотя и обозначала только начало реформы, но уже во многом отходила от традиционного типа seria. Глюк не оставлял мысли о дальнейшем, понимая, что предстоит сделать еще очень много. Лишь спустя пять лет по­явилась его «Альцеста» (снова на итальянский текст Кальцабиджи) — более полное и последовательное осуществление опер­ной реформы, новый значительный шаг вперед. Любопытно, что между «Орфеем» и «Альцестой» Глюк создал ряд крупных произ­ведений для музыкального театра, не имевших прямого отно­шения к реформе: оперы seria «Триумф Клелии» на либретто Метастазио (для Болоньи) и «Телемак», французскую комиче­скую оперу «Непредвиденная встреча, или Пилигримы из Мек­ки», балет «Семирамида» (сценарий Кальцабиджи по трагедии Вольтера) и другие. Работая над этими операми и балетами, композитор продолжал накапливать важные наблюдения, в ча­стности касающиеся балетной музыки, которая все еще была для него новой: опера seria не могла дать ему опыта в этом направлении. В то же время Глюк не останавливался на ранее достигнутом: на примере «Альцесты» видно, как упорно он про­двигался к намеченной цели, сколько ему удалось сделать после «Орфея». «Альцеста», как и «Орфей», была названа «трагиче­ской оперой». Композитор предпослал ей программное преди­словие (в форме «посвящения великому герцогу Тосканскому»). Эта хрестоматийно известная программа действий Глюка пока­зывает, насколько сознательно и продуманно относился он к сво­ей миссии. Ссылаясь на либретто Кальцабиджи, композитор отметил, что «знаменитый автор спланировал драму совершенно по-новому», отбросил описания, излишние сравнения и морали­зирование и взял в ее основу «язык сердца, сильные страсти, интересные ситуации и полное разнообразие зрелища». Именно это и ценил в первую очередь Глюк у своего либреттиста. Соб­ственные принципы он сформулировал таким образом: «простота, правда и естественность являются единственными заповедями красоты для всех произведений искусства»; цель композитора — усилить музыкой выразительность поэзии, драматизировать му­зыкальное развитие, не прерывая и не расхолаживая действия; ради этого он отказывался от угождения певцам, от условностей оперного пения, вообще от музыкальных «излишеств» оперы;

238

увертюра должна быть «вступительным обзором содержания оперы». При этом Глюк замечал, что его работа подчиняется поискам благородной простоты. В античных темах и сюжетах, в творениях древнегреческих драматургов Глюк видел для себя идеальные образцы искусства. Все его реформаторские оперы, за исключением «Армиды», написаны на античные сю­жеты. Либретто «Альцесты» опирается у Кальцабиджи на тра­гедию Еврипида.

«Альцеста» была поставлена в Вене 26 декабря 1767 года. В исполнении участвовали превосходные артистические силы. Партию Альцесты пела А. Бернаскони, партию Адмета исполнял Дж. Тибальди, обладавший чудесным голосом (тенор). В поста­новке балетных сцен участвовал Ж. Ж. Новер. И все же «Аль­цеста» понравилась в Вене меньше, чем «Орфей». Ее драматизм был серьезнее, суровее, общая идея развивалась последователь­нее и строже: это, вероятно, не слишком привлекло венцев, искавших в оперном театре иных качеств — прежде всего пре­красного пения и эффектного спектакля.

Еще один, последний опыт Глюк сделал в Вене, поставив там свою реформаторскую оперу «Парис и Елена» (на текст Кальцабиджи) в 1770 году. Между ее партитурой и партитурой «Альцесты» нет такой дистанции, которая отделяет «Альцесту» от «Орфея». Музыкальная драма «Парис и Елена» — обращение Глюка к иному типу сюжета, к иной тематике по ходу его реформы. Здесь как бы возмещается то, чего недоставало в предыдущих операх: большая пятиактная композиция раскрыва­ет историю любовной страсти, пламенной, восторженной у юного Париса как представителя «фригийского характера», и скрытой, сопротивляющейся — у спартанки Елены. В посвящении к этой опере Глюк признавался, что должен был создавать музыку, весьма отличную от музыки «Альцесты»: этого требовала тема, к этому побуждали совершенно иные образы. Особенно его за­интересовали контрасты между характерами фригийцев, с одной стороны, и спартанцев — с другой. На самом деле драматическая концепция Глюка в этой опере значительно смягчается и дра­матическое напряжение не столь велико, как в «Альцесте». Более широкое развитие здесь получают вокальные партии, в которых Глюк не избегает сладостной итальянской кантилены; более сво­бодно использованы дивертисменты.

Три оперы, созданные между 1762 и 1770 годами, характе­ризуют первый этап глюковской реформы, ее венский период. После «Париса и Елены» композитор ощутил, что в Вене и на исходной почве итальянского оперного искусства он выполнил все, что замыслил.

Для «Орфея и Эвридики» Глюк и Кальцабиджи избрали один из старейших оперных сюжетов, не опасаясь при этом повторить уже существовавшие в оперной практике творче-

239

ские решения. Пока еще, на первых порах реформы, они отдали дань некоторым оперным условностям: вопреки мифу приняли счастливую развязку драмы, ввели роль Амура. Глюк написал партию Орфея для альта в расчете на исполнение ее певцом-кастратом. По-видимому его, как и Баха в свое вре­мя, особо привлекал благородно-выразительный тембр альта, а быть может, у него попросту не было тогда столь же крупного артиста для исполнения теноровой партии. Так или иначе вен­ская редакция оперы рассчитана на альта. В парижской, позд­нейшей редакции Глюк переработал партию Орфея для тенора.

Главные отличия «Орфея и Эвридики» от итальянских опер seria заключаются в выделении немногих простых линий драмы и последовательном образном развитии при смягчении граней между отдельными номерами. Ради этой ясности драматического движения из либретто убрано все, что не имеет прямого от­ношения к сюжету; действующих лиц всего три — Орфей, Эвридика, Амур. Ради образных характеристик и контрастов (Ор­фей — фурии) сняты все музыкальные «излишества»: образы очерчены в музыке последовательно и четко, без какой бы то ни было дробности или отступлений ради ситуации. Итак, четкие, ясные краски, простые, крупные линии драмы — основа драма­тургии первой реформаторской оперы Глюка. Партия Орфея трактована с благородной простотой. Ей свойственна выдержан­ная ламентозность, но не острая экспрессивность. Музыкальные номера ни по своим масштабам (достаточно скромным), ни по изложению (не виртуозному) не становятся самодовлеющими «концертными номерами»: не задерживая надолго действия, они ясно и концентрированно выражают чувства героя, лапидарны по своему музыкальному языку. При этом Глюк широко и уве­ренно пользуется типовыми приемами lamento (пли иными сло­жившимися приемами создания типических образов), полностью опираясь при этом на историческую традицию. Но и в данном случае он действует строго избирательно: предпочитает наиболее ясные, простые и сжатые «варианты» из круга типичных музы­кальных образов своего времени. Его метод противоположен баховекому: не столько углубление, сколько прояснение. Резкая грань между ариями и речитативами secco, характерная для оперы seria, у Глюка постепенно сглаживается: речитатив как бы движется навстречу арии благодаря сопровождению (не толь­ко клавесин, но и струнные), ария же, благодаря сжатости формы и отсутствию виртуозности, менее резко отделяется от речитатива. Заметна тенденция к объединению музыкальных номеров не только приемами обрамления, но и, что гораздо важнее, через их интонационные связи. Трактовка увертюры в «Орфее» еще традиционна: она тематически не связана с со­держанием оперы.

В трехактной композиции «Орфея» наиболее интересен куль­минационный второй акт — средоточие новаторских исканий Глюка на этой ранней их стадии. Опера открывается сценой

240

Орфея с хором. Никаких подготовок к драме Глюку не пона­добилось. Он не начал оперу со светлых пасторальных сцен, как это было у Монтеверди. Несчастье уже совершилось: Эвридика умерла, ее оплакивают. Такое начало непосредственно с высокой точки драмы вообще станет характерным для реформаторских опер Глюка, что не обычно ни для оперы seria, ни для большин­ства французских лирических трагедий (исключение — «Кастор и Поллукс» Рамо). Трижды проходит музыка хора (в сопровож­дении корнетов, тромбонов, струнных), чередуясь со скорбными речитативами Орфея (одни струнные в сопровождении). Во всей сцене выдержан характер сдержанной, благородной скорби, вы­раженной просто и единообразно, без драматических или ди­намических нарастаний. Это достигается на основе сложившихся приемов lamento, в частности интонаций вздохов, которыми на­сыщена музыка хора и пантомимы (пример 92). Ясный гомофон­ный склад, аккордовость изложения направляют внимание слу­шателя в одном, главном направлении. В следующей сцене Ор­фея с эхом тоже применен композиционный принцип обрам­ления. Орфей трижды исполняет небольшую арию, обрамляя ею свои речитативы, причем всякий раз сопровождение изме­няется: сначала флейты, кларнет, струнные, затем кларнет, вал­торна, струнные, наконец английские рожки, кларнет, фагот, струнные. Но слегка варьируется только колорит звучания, эмоциональный же характер сцены остается единым: Сцена Орфея с Амуром носит вставной, условно оперный характер. Заканчивается первый акт большим аккомпанированным речитативом Орфея, драматическим излиянием его чувств. И снова здесь нет декоративных хоров или какой-либо торжественной концовки. Эмоциональный подъем вызван решимостью Орфея во что бы то ни стало спасти Эвридику. Это не завершение, а как бы прорыв к дальнейшему ходу событий.

Во втором акте оперы обширная сцена Орфея с фуриями и духами в преддверии Аида проникнута единством драматур­гического замысла. Ее можно сопоставить со сценой в третьем акте оперы Рамо «Кастор и Поллукс», тоже объединенной ха­рактером музыки. Но у Глюка проведен простой и последова­тельный контраст двух сил — глубоко человечной и роковой, инфернальной, причем их образное развитие идет по-разному. И партия Орфея, и партия духов (фурий) имеет свое внутрен­нее единство каждая. Но одна из них развивается как восхо­дящая (Орфей), другая же как нисходящая, постепенно усту­пающая в борьбе (духи). Это драматическое движение двух скрещивающихся образных линий — первое реформаторское за­воевание Глюка в «Орфее». Партия Орфея не содержит каких-либо повторений: каждое его ариозо представляет собой как бы новую ступень в развитии единого ламентозного образа. Здесь нет ни трагизма, ни резкой экспрессивности. Мягкая, пластичная мелодия итальянского типа должна очаровать и тро­нуть духов (в сопровождении арфа и струнные за сценой).

241

Сначала она звучит широко и сдержанно. При всяком новом выступлении Орфея она становится все более напряженной; сжа­той, динамичной, порывистой, насыщается вздохами, поддер­живается частой сменой гармоний. Жалоба Орфея разрастается в своей силе при сжатии масштабов его ариозо. Партия духов развивается, так сказать, в обратном направлении. Их хоры сопровождаются гобоями, фаготами, струнными (в парижской редакции добавлены кларнет и три тромбона). В отношении к партии Орфея они образуют простой, резкий контраст. Для создания этого образа инфернальной силы Глюк тоже исполь­зовал сложившиеся приемы, принятые в опере для сцен за­клинаний, вещаний, таинственных явлений. Он отобрал из них немногие, но наиболее сильные, сконцентрировав в небольших масштабах как «ударные». Здесь особенно важны мощные унисоны, ровное движение, простой «роковой» ритм, суровость об­щего склада, острые гармонии (уменьшенный септаккорд), ме­стами устрашающая изобразительность (лай Цербера — глиссан­до в оркестре). Чем настойчивее, напряженнее звучат жалобы и мольбы Орфея, тем больше смягчается звучание хора, свет­леет его колорит. Балет в этом акте выполняет не декоративную, а драматическую функцию: такова небольшая пляска фурий в начале сцены. В парижской редакции Глюк добавил еще раз­вернутую пляску фурий в конце сцены, заимствовав ее из своего балета «Дон-Жуан». Вторая часть акта контрастирует первой — это сцена в Елисейских полях, где преобладает идиллический колорит. Орфей проникает в Элизиум и уводит с собой Эвридику.

Третий акт не столь последователен. В нем есть и вставные по характеру эпизоды, балет имеет более декоративное значение. Но единство центральной партии Орфея и здесь не нарушено: она остается по преимуществу ламентозной. Даже его знаме­нитая ария «Потерял я Эвридику», написанная в до мажоре, не выходит за эти пределы. Ее с самого начала упрекали за бес­печальный характер. Глюк, очевидно, избегал «нажима» и стре­мился сохранить светлый образ Орфея, когда он вновь потерял только что обретенную возлюбленную. Финал оперы идилличен: трагедия не состоялась, боги возвращают Орфею его Эвридику, и все заключается общим торжеством при участии хора пасту­хов и пастушек.