Файл: Т. Ливанова - История западно-европейской музыки до 1789 года. Т. 2.doc

Многие линии музыкального развития в XVIII веке были подхвачены мангеймцами и как бы скреплены ими в один крепкий «узел»: порознь мм найдем их приемы где угод­но, но вот этого пока еще не было нигде. Сходный путь избрал, пожалуй, лишь Глюк — в музыке реформаторских опер, но несколько позднее.

Мангеймские композиторы старшего и младшего поколений, Стамиц n его ученики, а также другие музыканты капеллы сообща и последовательно работали над симфонией как чисто концертным жанром, как определенным циклом с характерным крутом образов и устойчивыми функциями частей, над тема­тизмом этого цикла, приемами его изложения и развития, си­стемой контрастов, собственно оркестровым письмом. Эта кри­сталлизация типа симфонии, целенаправленный отбор темати­ческого материала для ее частей обнаруживают, казалось бы, удивительным рационализм творческих принципов. Однако со­временники прежде всего ощущали в искусстве мангеймцев его яркую эмоциональность, большую экспрессию, определявшую новый уровень динамики и самый характер чувствительных «манер». Их forte казалось подобным грому, их crescen­do — словно водопад, их diminuendo — затихающее журчание потока.....- такие сравнения возникали у слушателей. Длитель­ные динамические нарастания и затухания не были характер­ны для предшествующих этапов развития музыкального искус­ства, что стояло в связи с его образной системой и основами формообразования и развития. Ни оперная ария типа неапо­литанской, ни инструментальное произведение (фуга, старая со­ната, сюита, концерт) еще не знали широкого внутреннего развития образов, постепенности перехода от одной эмоции к другой: либо цельный образ, либо резкий контраст. Новое искусство XVIII века, вместе с углублением и драматиза­цией его содержания, нуждалось и в новых динамических средствах.

Показательно, что и в творчестве Рамо, Тартини, Доменико Скарлатти параллельно возникают сходные динамические тенденции. Это было знамением времени. Не случайно англий­ский эстетик Даниэль Уэбб писал в 1769 году о «постепенном длительном нарастании от пиано до форте; в музыке, — про­должал он, — этот прием доставляет высокое наслаждение, про­исходящее от тех же причин, по которым чувства переходят

305

от печали к гордости или от обычного состояния к восторжен­ному взлету» ¹⁰.

Симфонический цикл мангеймцев в большинстве случаев состоит из четырех частей с ясно выделенными их функциями. Так, например, из 23 симфоний Я. Стамица, Ф. К. Рихтера, А. Филса, И. К. Каннабиха, К. Д. Тоески, К. Стамица, Ф. Бе­ка — 14 четырехчастных, 7 трехчастных (без менуэтов), 2 трехчастных, с менуэтом-финалом. Функция центра тяжести несом­ненно принадлежит первой части, функция лирического центра — второй, медленной части цикла. Функция менуэта при четырех частях сводится к интермеццо, при трех — он может отсутст­вовать или заменять финал. Итак, финал редко сводится к менуэту. Во всех остальных случаях он носит просто ожив­ленный характер, отличаясь по степени тематической «нагруз­ки» и возможных контрастов от более напряженной первой части цикла.

Примером трактовки симфонического цикла может служить симфония Я. Стамица Es-dur, имеющая подзаголовок «La me­lodia germanica». Она достаточно типична в целом для мангеймской школы, за исключением первой темы Allegro, кото­рая в большинстве других случаев носит фанфарно-героический характер, а здесь скорее патетична. Первые три части цикла сопоставлены, как бывало в итальянской увертюре: Allegro — Andante — менуэт. К ним прибавлен быстрый, моторный фи­нал (Prestissimo). Первая часть значительно расширена и ди­намизирована в сравнении с образцами итальянской увертюры, что обусловлено и развитыми, широкими темами, и большими динамическими нарастаниями в экспозиции (между первой и второй темами) и разработке (перед репризой). В составе ор­кестра восемь партий: струнные, гобой, флейта, валторны. Те­матический материал симфонии, не в пример ранней увертюре, отличается определенностью и простой яркостью. Он целиком связан с исторически сложившимися музыкальными образами, в полном смысле слова типичен. Первая тема основана на вздо­хах (тут они воспринимались современниками как «мангеймские вздохи»), что придает ей в быстром движении подъемно-патетический характер, — подобные случаи мы наблюдали у Тартини (пример 134). Вторая тема контрастирует ей, как бы снимая начальное напряжение эмоций: легкое танцевальное дви­жение, прозрачная фактура, соло деревянных духовых, парал­лельные ходы верхних голосов, изящные синкопы придают ей несколько идиллический облик (пример 135). Большое место в Allegro занимают также «ходы» на месте связующей пар­тии в экспозиции и разработке — то есть общие формы дви­жения как своего рода фон для тематизма. Они имеют чисто

¹⁰ Уэбб Д. Наблюдения о соответствии между поэзией и музыкой. — Цит. по кн.: Музыкальная эстетика Западной Европы XVII — XVIII веков М 1971 с. 612.

306

динамический интерес. Разработка только динамична. Реприза не полностью воспроизводит материал экспозиции, и лишь вто­рая тема появляется в тональности тоники. Вторая часть сим­фонии написана в тональности доминанты, для одних струнных, в двухчастной форме TDDT, носит скорее камерный характер и тем самым заметно выделяется после первой части цикла. Она вся с начала до конца основана на «вздохах» и проник­нута акцентированной чувствительностью (пример 136). Каза­лось бы, «вздохи» можно встретить в изобилии уже у ком­позиторов XVII века и во всяком случае почти у каждого авто­ра в XVIII. И все-таки они получили название «мангеймских вздохов», когда Стамиц и его товарищи взяли их в основу лирических частей симфонического цикла. Произошла полная кристаллизация типа — даже не темы, а образа.

Третья часть цикла, менуэт, лишена утонченности и черт стилизации и сохраняет свой жанровый облик. Последняя часть симфонии — Prestissimo на ³/₈ — это стремительный по­ток движения, без патетики первой части, без чувствительно­сти второй (пример 137). По образному смыслу, по характеру динамики оно близко финалам оперы-буффа.

Сходные тенденции в понимании цикла и его частей мы обнаружим и у других мангеймских композиторов, хотя у каж­дого из них есть и индивидуальные особенности стилистики, а второе поколение мангеймских мастеров вообще несколько усложняет стиль оркестрового письма. Сонатное allegro чаще всего бывает у мангеймцев еще «предклассического» типа в разных его вариантах, с неполной репризой и неразвитой раз­работкой. Его относительная широта по большей части обус­ловлена динамичным развитием. Две темы Allegro — и это один из важнейших признаков мангеймской симфонии, — как пра­вило, сопоставлены по принципу резкого контраста. Тип пер­вой темы: по преимуществу инструментального склада, широ­кого диапазона — фанфара, бравурные пассажи, активное, вос­ходящее движение, маршеобразность (tutti, унисоны оркест­ра, тремоло басов), все самое яркое и безусловное, что свя­зано с типами героических, подъемных образов, что проступало у Генделя, Алессандро Скарлатти, у многих итальянских опер­ных композиторов (позднее — у Глюка, Гретри). Мангеймцы воспринимают тип героической тематики и утверждают его как тип первой темы Allegro, определяющей начало всего цик­ла. Это первое впечатление силы, простоты, мощи и света, воли к действию чрезвычайно важно для облика мангеймской сим­фонии. Огромное большинство произведений написано в мажоре (только 7% минорных); преобладают четные размеры. Неред­ко именно в первой теме мангеймского Allegro дается динами­ческое нарастание — crescendo всего оркестра. К числу «ман­геймских манер» современники относили и ракетообразный взлет, характерный для мелодического склада первой темы. Ее ди­намичность, захватывающая все звучности оркестра, более всего

307

определялась энергией и подвижностью струнных. Преобла­дала тональность D-dur, как известно, очень удобная для них (пример 138).

В противовес «инструментальности» и широкому диапазону первой темы вторая чаще всего носила «вокальный» характер, была сосредоточена в определенном регистре, более замкнута, выделена особенностями изложения и подбором тембров. Здесь мангеймцы утверждали тип лирической, лирико-идиллической образности, хорошо известной по оперным и всяким иным при­мерам еще с конца XVII века и воспринятой затем Глюком, развитой Гретри в многочисленных вариантах. Эта светлая ли­рика иногда клонилась к песенности, приобретала несколько пасторальный облик, отличалась грациозностью, женственно­стью, порой чувствительностью. После мощного tutti первой темы особым контрастом воспринималась прозрачная фактура, спо­койный и ровный фон сопровождения, нередко звучность со­лирующих духовых, движение параллельными терциями в верх­них голосах, закругленность целого (пример 139 а, б). При всем различии изложения первой и второй тем для них характер­ны ярко гомофонный склад, зрелая и полная гомофонная фак­тура, при которой отпадает надобность в basso continuo. Итак, тематизм мангеймского Allegro основан на типических образах героическом и лирическом, какими они сложились в итоге дли­тельного музыкального развития.

Вторая, медленная часть мангеймской симфонии (в тональ­ности субдоминанты, доминанты или параллельного минора) представляет собой развертывание одного образа. Новая то­нальная окраска, новый размер (чаще ²/₄, иногда ³/₄), более камерная инструментовка (например, одни струнные) выделяют ее как иную в сравнении с первой — более сосредоточенную, углубленную, собственно лирическую. В основе ее нередко ле­жит обобщенное выражение благородной скорби, то более сдер­жанное, то с сентиментальным оттенком — инструментальный ва­риант lamento. Порой же лирический центр симфонии скло­няется к мирной идиллии, спокойной созерцательности пли эле­гичности. В кантилене медленной части как «мангеймские ма­неры» воспринимались прежде всего обильные интонации «вздохов».

Для менуэта в мангеймской симфонии остается характер­ным простой склад, близкий танцевальному подлиннику. Вместе с трио менуэт рассматривается и Я. Стамицем, и его после­дователями как своего рода интермеццо среди других частей симфонии. Правда, у младшего поколения мангеймцев он обыч­но уже несколько стилизован, но это сопряжено с общей эво­люцией их симфонического письма, с его усложнением, с од­ной стороны, и, с другой — детализацией, даже некоторой утон­ченностью. Менуэт связывает симфонию не только с итальян­ской увертюрой, но и с многочисленными другими жанрами, в том числе с «прикладными», развлекательными — диверти-

308

сметами, серенадами, кассациями, застольной музыкой. Сим­фония «отобрала» из танцев, из номеров сюиты именно ме­нуэт, вероятно, по многим причинам: он был более новым, «модным», менее стилизованным по изложению, чем традицион­ные танцы сюиты, более связанным с гомофонной обработкой, может быть более гибким (то легким, то шутливым, то тяго­теющим к иному облику трехдольного танца — вплоть до ран­него вальса). Важно было выбрать для симфонии именно трех­дольный танец — из-за преобладания в ней четных размеров, не очень быстрый — для контраста с финалом, не слишком мед­ленный — после медленной части. Так или иначе из большого количества бывших в музыкальном обиходе XVIII века танцев в симфонию попал именно менуэт — и остался в ней надолго. Финалы симфоний получили теперь, у мангеймцев, более само­стоятельно-завершающее значение, чем то было в оперной увер­тюре. Они удержали более объективный характер в сравнении с первой частью цикла, более «рассеивающий» тип тематики, близость к образам буффа, к динамичным образам, типичным в европейской музыке с конца XVII века. Они наследовали и финалу сюиты — жиге. Движение в них. убыстрялось, размер изменялся (2/4, 3/8, 6/9), тематические контрасты не подчер­кивались или отсутствовали, все подчинялось общему впечат­лению оживления, способствовало радостному подъему чувств без их большого напряжения.

Хотя со временем элементы разработки в мангеймском Al­legro проступили более отчетливо (вычленения мотивов, сек­венции, имитации), все же главными признаками творческой школы остались определение функций частей в цикле, отбор для них наиболее типичных сложившихся музыкальных обра­зов, образные контрасты и характерная стилистика, подчинен­ная этому и воспринимающаяся как сумма «мангеймских ма­нер». Тематический контраст внутри Allegro тоже приобрел ти­пическое значение. Однако из него композиторы еще не из­влекли больших возможностей для дальнейшего развития, и разработка по существу осталась не слишком значительной «средней» частью формы, даже если реприза была полной. Заслугой мангеймцев, сколь бы ни оспаривали их значение в истории симфонии, была образная типизация всех четырех ча­стей цикла, охватившая крут сложившихся типических обра­зов эпохи. Показательно, что этот крут полностью определился только в их симфонических произведениях. В их камерной му­зыке подобной устойчивой типизации всех частей цикла еще нет. Если образы лирические и особенно идиллические тоже достаточно типичны для нее, то контрастов сонатного allegro и типичных для него тем она не придерживается: крупный план еще не для нее.

Симфонии мангеймских композиторов довольно быстро по­лучили известность в других странах, издавались в Париже, Лондоне, Амстердаме; уже в 1751 году в «Духовных концер-

309

тах» в Париже была исполнена одна из симфоний Я. Стами­ца, а в сезон 1754/55 года композитор сам побывал в столице Франции, где снова исполнялись его произведения. Мангеймский тип симфонии оказался очень влиятельным в 1750 — 1760-е годы, особенно во Франции. Не забудем, что мангеймские композиторы писали симфонии десятками и настойчиво утверждали этот тип. Полная ясность и твердость их творче­ских позиций при огромном объеме продукции обеспечили влия­тельность школы.

Излишняя типизация симфонической тематики, препятствую­щая тонкой разработке индивидуальных качеств произведения и выявлению творческих личностей (что было столь характер­но для музыки Доменико Скарлатти), была, видимо, неизбеж­на на первых этапах развития симфонии как концертного про­изведения. Ее преодолели такие мастера-симфонисты, как Гайдн и Моцарт. Но и для Моцарта, в частности, пример мангеймцев не прошел бесследно, хотя его искусство поднимается не­досягаемо высоко над их творческим уровнем.

Роль французской творческой школы в истории сонаты-сим­фонии XVIII века весьма своеобразна и не очень значительна. У французских композиторов, авторов инструментальных про­изведений, преобладали иные художественные интересы: к сюи­те, к программной миниатюре, к камерным масштабам. И только с симфониями Госсека к 1760 — 1770-м годам творческая школа Франции реально приобщается к общим сонатно-симфоническим интересам Западной Европы. Это отнюдь не означает какого-либо опоздания творческих сил или ограниченности французского инструментализма: просто национальная школа двигалась своим путем, естественным и органичным для нее. В этом нетрудно убедиться на примере инструментальных про­изведений Куперена и Рамо. При всех их признанных досто­инствах, при новаторских исканиях Рамо творчество француз­ских клавесинистов лишь отчасти соприкасалось с магистраль­ной линией «предклассического» инструментализма, но не стре­милось в полной мере выходить на нее. В области скрипичной и ансамблевой музыки долго господствовали салонно-развлекательные тенденции, малые формы, проявлялись черты стиля рококо. Развитие концертной жизни в Париже, казалось бы, должно было в XVIII веке стимулировать работу над круп­ными инструментальными формами. Помимо «Духовных кон­цертов», «Концертов любителей» (с 1770 года), концертов у Ла Пуплиньера, у герцога д'Эгийона, у принца Конде, содер­жавших собственные оркестры, инструментальная музыка зву­чала во многих салонах, исполнявшаяся всякого рода ансамб­лями. Но концертная жизнь Парижа не была в той мере его общественной жизнью, как оперная, не вызывала в такой мере обсуждений и споров, не волновала умы и сердца слушате-