Файл: Российский государственный социальный университет итоговое практическое задание по дисциплине Основы противодействия коррупции.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 22.11.2023
Просмотров: 112
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
В августе 2010 года международный отряд волонтеров восстановил воинское захоронение времен Первой мировой войны в районе г. Говерла
Помимо постоянно меняющегося набора исторических событий, которым придаются статус политически значимых, возможны ситуации, когда предпринимаются осознанные попытки политических игроков внешне деполитизировать собственную активность на «историческом поле», например, спонсируя деятельность формально независимых НКО. При этом возможна и обратная ситуация, когда частные усилия по определенным причинам получают политическое значение. В этой связи мы полагаем неудобным использовать понятие общественной дипломатии, поскольку оно изначально предрасполагает рассматривать работу некоммерческих организаций как производную от определенной внешнеполитической линии, оставляя за рамками рассмотрения более тонкие взаимосвязи.
Третья проблема связана с тем, что каждое историческое событие воспринимается всегда в разных социальных контекстах, в зависимости от них наполняясь смыслами и акцентами. В рамках нашего исследования принципиальным является разница национальных контекстов, которые мы предполагаем операционализировать в виде понятия дискурса внешнеполитической идентичности. Речь идет именно о нем, а не о структуре национальной памяти, поскольку конечное решение о том, какие исторические темы продвигать на международной арене, принимается на основе самых базовых (т.е. заложенных на дискурсивном уровне) представлений о мировом устройстве и месте своей страны в нем. Особенности российского дискурса внешнеполитической идентичности описал российско-эстонский политолог В. Морозов: государство позиционируется как главный субъект международных отношений, его понимание неотделимо от понятия нации, рассматриваемой в примордиалистском духе и обладающей некими естественными интересами; секьюритизация идентичности и готовность проводить четкую линию между «своими» и «чужими»; враждебным «Другими» оказывается Запад, в то время как Европа оказывается разделенной между Европой «истинной» и Европой «ложной». Например, в 2000-е гг. место «ложной Европы» занимали страны Прибалтики и Польши, причем ключевую роль в наделении их таким статусом играли «войны памяти»: попытки «переписывания истории Второй мировой войны», героизация бывших нацистских коллаборационистов и негативная оценка действий СССР — все это рассматривалось как свидетельство отхода от европейских ценностей, защитницей которых в данных ситуация выступала Россия [4]. Именно этот дискурс задает смысловые рамки отбора политически пригодного прошлого, продвигаемого на международном уровне. Например, в последние годы активно не только продвигался тезис о том, что именно СССР нанес поражение нацизму, но и говорилось о значительном вкладе России в победу Антанты в Первой мировой войне. Второе направление — роль России в освоении космоса, третье — вклад в мировую культуру. Поскольку в России доминирует государствоцентричный подход к истории, с акцентом на политические события, то при попытке обосновать собственный вклад в мировую историю логичным становится акцент на военных, научно-технических и культурных достижениях. Поскольку дискурс формирует пространство очевидного, то за его рамки выносится сама постановка вопроса о том, действительно подобный победно-героический стиль прагматичен и способствует достижению национальных интересов?
Поскольку в России доминирует государствоцентричный подход к истории, с акцентом на политические события, то при попытке обосновать собственный вклад в мировую историю логичным становится акцент на военных, научно-технических и культурных достижениях.
Существует соблазн рассматривать актуализацию событий Первой мировой войны в контексте российской внешней политики в качестве производной от мероприятий, связанных со 100-летием Первой мировой [5]. Однако в России государственная историческая политика обратилась к этой теме только в 2012 г., в то время как зарубежная активность началась ранее. Речь идет о разрозненных действиях частных лиц, общественных объединений или дипломатических представителей. Так, в 1990-е гг., когда, например, в Польше приводились в порядок некоторые захоронения и памятники Первой мировой войны, участие в этом принимали отечественные историки-архивисты (прежде всего В. Юшко). В 2000-е гг. на уровне отдельных посольств активизировалась работа в странах (в частности, в Литве, Латвии, Чехии, Австрии, Франции), где сохранились захоронения русских солдат. Отдельные действия по обустройству мест памяти, связанных с Россией, не были связаны с продвижением какой-либо идеологии и не получили именно политического звучания. Перед нами отдельные локальные мероприятия, чья прагматика, скорее всего, определялась бюрократической логикой, личными пристрастиями сотрудников диппредставительств или необходимостью поддерживать тесные контакты с местной общественностью (включая соотечественников).
Так, в 2002 г. на Аландских островах (Финляндия) появился памятник на могиле моряков, погибших в Первую мировую войну. К 2004 г. при содействии посольства в Чехии было обустроено захоронение русских военнопленных в районе крепости Йозефов. В том же году министерства иностранных дел России и Литвы договорились об инвентаризации воинских захоронений, непосредственную активность проявили посольство России в Литве и пророссийская общественная организация «Институт военного наследия». С 2011 г. регулярными стали круглые столы и конференции, к 2014 г. отреставрированы 13 мемориалов [6]. Менее системно работали в Латвии, хотя и здесь выстраивались отношения с различными пророссийскими общественниками, совместно с которыми обустраивались некоторые братские могилы (например, в Даугавпилсе в 2012 г.). В 2011 г. при поддержке Русского центра им. Надежды Бородиной в г. Мерано (Италия) было обустроено захоронение русских военнопленных в этой провинции.
С конца 2000-х гг. усилилась роль прогосударственных общественных организаций, прежде всего Фонда Русский мир, Фонда Горчакова, Фонда Исторической перспективы, Фонда Анатолия Лисицына, Фонда Андрея Первозванного, а также Русской православной церкви. С 2014 г. Российское историческое и Российское военно-историческое общества (ключевые институты государственной «политики памяти» в современной России) также начали реализовывать отдельные международные проекты. Как видно, задействовались практически те же общественные структуры, которые занимались ранее борьбой против «антироссийских» интерпретаций истории Второй мировой войны. Формальный статус общественной организации позволял дистанцироваться от обвинений в изначальной ангажированности и политизации. Отметим, что опора на прогосударственные, но формально независимые общественные организации — одна из основных характеристик, по мнению А. Миллера, современной российской «исторической политики» [7].
Пожалуй, впервые Первая мировая оказалась составной частью именно внешнеполитической повестки дня во время «войн памяти» между Россией и Украиной, когда последняя стала активно выстраивать свою национальную идентичность на образе СССР (и соответственно, России) как «враждебного другого». В частности, в 2010 г. президент В. Ющенко подписал Указ «О мероприятия по празднованию, всестороннему изучению и объективному освещению деятельности Украинских сечевых стрельцов». Речь идет о добровольческом соединении в составе австро-венгерской армии, чье самое крупное боевое столкновение с русской армией произошло весной 1915 г. в боях за г. Маковка (Карпаты). Попытки героизировать эти бои нашли ответ в виде действительно серьезного исследования В. Каширина, который на основе впервые изученных документов указал на необоснованность героической версии этих боев, распространяемой украинской стороной [8]. Книга была издана информационным агентством Regnum, которое активно занималось (и занимается до сих пор) продвижением российской позиции в информационном пространстве по событиям в Восточной Европе. Перед нами типичный пример противостояния «истории» и «памяти»: чествование героев Маковки на Украине является частью создаваемого национального исторического нарратива, который призван сформулировать коллективное отношение формирующейся украинской нации к своему прошлому.
В России ответ искался в поле исторической науки: ссылка на фундированное архивными документами исследование рассматривается как лучший аргумент, дезавуирующий значимость самого события, а потому и подрывающий сам нарратив. Конечно, это пример «разговора на разных языках», поскольку зачастую определенное историческое событие (особенно военный подвиг) становится частью национального нарратива не ввиду объективного исторического значения, а по причине того, что потомки наделяют его ретроспективно исторической значимостью (для себя). Вместе с тем в апреле каждого года проводимые на Украине мероприятия в честь Маковки получают соответствующее освещение в российской прессе, тем самым можно утверждать, что это событие Первой мировой стало частью виртуальной «российско-украинской» войны памяти.
Однако с Первой мировой связаны и позитивные точки соприкосновения. В 2010 г. по инициативе украинской организации «Галицкая Русь» был инициирован гуманитарный проект Memoria Patriae по обустройству захоронений Первой мировой на Западной Украине. Основную финансовую поддержку оказал Фонд А. Лисицына (на тот момент депутат Госдумы из Ярославской области, впоследствии — сенатор), ежегодными стали волонтерные лагеря, организуемые для работ по благоустройству на сохранившихся захоронениях (в большей части из них погребены солдаты и офицеры, погибшие во время известного «брусиловского» прорыва 1916 г.). Весьма показательно, что в 2014-2016 гг. сотрудничество не остановилось. Это позволяет выразить надежду, что дорога к будущему российско-украинскому примирению может начаться именно с подобных культурных проектов.
С 2011 г., ввиду близящегося юбилея, Первая мировая война стала все чаще актуализироваться в контексте внешней политики. Идейная основа «юбилейной» деятельности (прежде всего «дипломатии памятников», в несколько меньшей — локальных акций) была структурирована описанным дискурсом внешнеполитической идентичности. Обращение к памяти о Первой мировой превращалось в обоснование роли России как одного из ключевых членов Антанты, которого несправедливо исключили из числа победителей. Отметим, что в контексте собственно историографии Первой мировой войны эта идея не является новой. В годы самой Первой мировой войны подчеркивание значимости русского фронта было необходимым для накапливания соответствующего символического капитала для будущих переговоров. В начале 1920-х гг. эти аргументы были взяты на вооружение советской дипломатией, которая искала пути выхода из международной изоляции и дополнительные обстоятельства, позволяющие отвергнуть претензии европейских стран произвести реституцию национализированной иностранной собственности. В эмиграции обоснование роли русского фронта было одним из способов нарастить «символический капитал» эмигрантских сообществ [9]. В современной России этот тезис совпал с общим недоверием к странам Запада и их нежеланием признавать значимость России как игрока мирового уровня.
Впервые Первая мировая оказалась составной частью именно внешнеполитической повестки дня во время «войн памяти» между Россией и Украиной, когда последняя стала активно выстраивать свою национальную идентичность на образе СССР (и соответственно, России) как «враждебного другого».
Именно дискурс внешнеполитической идентичности определил то, как в России воспринималось ее собственное участие в 100-летнем юбилее, сделав логичным постановку акцента на вклад России в победу Антанты. С одной стороны, на фоне ухудшения отношений со странами ЕС память о бывших союзнических отношениях приобретала повышенную значимость. С другой стороны, подобный подход делал нелогичным продвижение темы Первой мировой с бывшими противниками. Кроме того, идея значимости прошлых союзнических отношений могла быть желаемым образом воспринята только сторонниками национально-ориентированного восприятия прошлого, в то время как в 2000-х гг. силу набирала тенденция рассматривать Первую мировую как общую трагедию европейских народов с акцентом на страданиях простых людей. Подобный подход стал результатом осознанной политики по формированию единого культурного и исторического пространства ЕС, которая активно проводится начиная с 1990-х гг. Разница во взглядах наиболее характерно может быть продемонстрирована отношением к «рождественским перемириям» на фронте: если в объединенной Европе братания являются символами единства воюющих народов и торжества общечеловеческих ценностей, то в России они оцениваются однозначно негативно как акты недостойного поведения и как свидетельство разложения армии, приведшему к распаду государственности в 1917 г.
Неудивительно, что Россия оказалась не восприимчива к этому европейскому тренду (называемый некоторыми исследователями как наступление постгероической эпохи) [10]. Причем если в публичных заявлениях и говорилось о страданиях, то они выступали в качестве риторического аргумента, усиливающего исходный тезис о значимости России и недопустимости повторения Западом своих ошибок. Например, 21 января 2014 г. министр иностранных дел С. Лавров на одной из пресс-конференций, говоря о выстраивании архитектуры безопасности, отмечал: «Знаковые даты, которые будут отмечаться в текущем году — 100-летие начала Первой мировой войны и 75-летие начала Второй мировой войны — напоминают о том, к каким катастрофическим последствиям приводят вера в собственную исключительность и геополитические игры с нулевым результатом».
С точки зрения выделенных в начале статьи функций очевидно, что история Первой мировой не связана с легитимацией конкретных действий или институтов, практически не имеет никакого значения в туристическом плане. Отсюда ее значимость определяется императивами «мягкой силы» (формирование позитивного образа за рубежом) и стремлением развивать отношения с соотечественниками и пророссийскими общественными кругами.
Наиболее активно тематика Первой мировой использовалась в рамках двусторонних отношений с Сербией, Францией и Словенией. В целом это соответствует общему вектору российской внешней политики по отношению к ЕС: выстраивать сети двусторонних отношений с отдельными членами. Выдвижение этих направлений скорее связано с активностью самой внешней политики, нежели детерминировано некоей объективной значимостью событий Первой мировой.
Наиболее успешным видится именно сербский вектор ввиду не только позитивного восприятия России многими гражданами страны, но и доминирования национально-ориентированного исторического нарратива. Первая мировая — часть героического прошлого сербского народа, в то время как Россия сыграла колоссальную роль в оказании помощи своей балканской союзнице [11]. В отличие от Франции и Словении, здесь основная деятельность по актуализации памяти о Первой мировой войне осуществлялась (квази)общественными структурами. В 2009 г. по инициативе А. Лисицына совместно с представителями РПЦ в Сербии был поднят вопрос о реконструкции кладбища русских эмигрантов – участников Первой мировой войны. Так появился проект «Русского некрополя». К осени 2012 г. усилиями Фонда Анатолия Лисицына и ОАО «Газпром» была восстановлена 191 могила. После появления финансирования по линии Министерства культуры России к 100-летней годовщине отреставрировали около 800 захоронений. В 2015 г. Фондом Лисицына было подписано соглашение о сотрудничестве с Институтом имени Иво Андрича (его возглавляет Э. Кустурица), а также определены еще два объекта реставрации. Одновременно активность проявляло и российское посольство (организация выставок, конференций, возложения венков). В 2011 г. была открыта в Белграде доска в память о русских врачах и сестрах милосердия, служивших тогда в Сербии, а в сентябре 2014 г. на территории крепости Калемегдан в Белграде (ключевой туристический объект столицы) при поддержке Фонда Андрея Первозванного появился памятник русским и сербских воинам, погибшим при обороне столицы.