Файл: Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителятанков. 19411943За линией фронта. Мемуары.pdf

99
разложения. Даже воздуха не хватает. Кажется, эта липкая мерзкая грязь и вонь никогда не кончатся. Где-то высоко гул самолетов, а потом грохот разрывов бомб. Осколки шлепаются в грязь. Чуть в стороне сверкнул на солнце истребитель-биплан с серо-зелеными крыльями, с аккуратно вырисованными на них красными звездами.
Черт побери, я давно уж должен быть на месте! Это – главная улица, собственно, уже не улица, а груда развалин после постоянных бомбежек. Но на карте до сих пор указаны ряды домов, которые давно превращены в перемешанные с осколками груды щебня и пыли.
Дальше должна быть вроде площадь Молотова, но опять минометный обстрел. Звук точь-в- точь лай своры взбесившихся псов. Изредка где-то неподалеку гремит одиночный выстрел.
Начерченная Гансом Ротом схема центра Воронежа с обозначенной на ней немецкой линией обороны и передовых позиций
Бесполезно. Я вспотел, промок, ноги с трудом слушаются меня, колени подгибаются.
Нужно посидеть и перекурить. Над головой визжат снаряды, летящие в направлении
«Красной фабрики». Взрываются они не очень далеко, но шум все равно невыносим, и разрывы видны. Искореженные дубы окутаны дымом. Справа от меня толстенный ствол дерева у меня на глазах превращается в разлетающиеся во все стороны щепки. В него угодил какой-то шальной снаряд. Один из тех, от которых я спасаюсь, пробираясь вдоль стены. И
впереди все новые и новые воронки, в воздухе клубы дыма, и все вокруг забрызгано грязью.
Тут следует оглушительный разрыв шрапнели – серо-белый дым и вспышка, на мгновение выхватившая из тьмы улицу. Я словно зачарованный стою и наблюдаю эту сюрреалистическую картину.
И тут эти красные артиллеристы начинают бить прицельно. Буквально рядом с шипением и свистом снаряд шлепается в жижу. Я и сам не заметил, как прижал ладонь ко рту, пытаясь сдержать вскрик ужаса! Бог ты мой! Еще шаг – и от меня остались бы одни воспоминания.
Едва добираюсь до какого-то чудом не обрушившегося подвала, как начинается настоящая

100
буря. Земля даже не содрогается – она ходуном ходит у меня под ногами. Вот так, сядешь перекурить на минутку, а потом несколько часов ужаса.
Сегодня воскресенье, и день выдался погожий. После череды холодных и дождливых дней снова будто вернулся май. Небо над развалинами этого крупного города под названием
Воронеж синее и вполне мирное. Остальной путь я проделал, карабкаясь по развалинам порохового завода, а сейчас пробираюсь по гнутым металлическим прутьям потолка разрушенного дома. Отсюда потрясающий вид – видна добрая треть города. Вон там несет воды река Воронеж, красивая река, широкая. Именно она на несколько недель неплохо служила нам фронтом обороны и естественной преградой от наседавших на нас русских.
Мы не раз отправляли группы, временами и не маленькие, через эту реку. И вообще надо сказать, что наша вера в широкую, довольно грязную реку являла собой пример потрясающего безрассудства. Ночь за ночью мы видели, как русские начали сваливать камни огромными грудами. В дивизию один за другим летели наши донесения. Воздушная разведка докладывала, что рядом сосредоточиваются танки. За исключением нескольких выпущенных снарядов, не было предпринято ничего, ровным счетом ничего для обороны от надвигающейся опасности. В один прекрасный день каменная дамба через реку Воронеж наконец была завершена. Об этом тоже были составлены и отправлены соответствующие донесения. Их ответ звучал так: «Подпустите танки поближе, так вам будет легче их подбить». Простите меня за то, что я умалчиваю детали того, как здорово мы подбивали их танки.
16 сентября
Русские контролируют восточный склон южной части Воронежа. Утратив его, мы лишаемся важных оборонительных бастионов «Казино» и «Кирпичный двор», а враг получает возможность беспрепятственно обозревать весь наш тыл. Они теперь видят все до самого Дона – и высоты и пути подвоза снабжения. Я должен сказать, какой кровопролитной и безуспешной оказалась контратака и о том, что продлившиеся не одну неделю обстрелы из всех видов оружия не произвели никакого эффекта.
И русские, стало быть, засели в «Казино» – у огромной груды обломков зданий, подвалы которых глубокие и достаточно прочные. Они засели и в печи «Кирпичного двора», которую и пикирующими не возьмешь. Все это выглядит как мирно протянувшаяся желто-коричневая полоса, освещенная солнцем.
На север и на запад, насколько хватает глаз, океан разрушенных бомбежками зданий. От них поднимается сероватый дымок. Виден белый и желтый дым, облаками поднимающийся вверх, – признак новых пожаров. К ним примешивается серо-фиолетовый дым затухающих пожаров. Башней над всем этим возвышаются монументальные строения из бетона –
областной комитет или «Замок партии». Их усилили, укрепили, и на каждом из этих зданий следы жестоких боев, каждое имеет написанную кровью историю. Кому приходилось участвовать в боях в Воронеже, тот никогда не забудет один особенно страшный и кровопролитный бой за несколько зданий, или операцию «Госпиталь».
Это и есть «Красная площадь» с помпезным правительственным зданием в советском стиле. На его фасаде даже можно увидеть расположенные рядком изодранные флаги. За ним – здание тюрьмы, огромное строение со стенами более метра толщиной, на которых даже снаряды тяжелых орудий оставляют лишь выбоины. Часть этого здания большевики взорвали перед самым отступлением. Судя по смраду, под его обломками там заживо похоронены сотни людей. На севере и северо-западе находится промышленный сектор города. Сплошные заводы и фабрики до самого горизонта. Экскаваторный завод имени
Коминтерна, где работало 10 тысяч человек, сейчас представляет просто груду обломков.
Затем завод «Электросигнал», где работало 15 тысяч человек, «Сельмаш», паровозо- и вагоноремонтные заводы. Дальше на западе уныло чернеют остатки сгоревших авиационных

101
ангаров. Рядом – авиационный завод, как можно себе представить, это было гигантское предприятие – 40 тысяч рабочих. Одним словом, о промышленности Воронежа можно рассказывать очень долго.
На юге расположились квадраты казарменных зданий, которые сейчас не видны из-за дыма. И снова появляется «Красная башня», частично окутанная грязно-желтыми клочьями дыма порохового завода. В общем, везде, везде сплошные руины! Некогда процветавший город населением в 450 тысяч человек теперь мертвый город, в котором царят ужас и смерть.
И все же город этот стоит того, чтобы овладеть им, невзирая на огромные жертвы, и оборонять его, невзирая на еще более огромные потери. Воронеж – центральная точка и столп фронта, прикрывающая стратегическое развертывание войск действующих на юге армий. Именно здесь залог успеха будущих операций – Сталинградской и Кавказской.
Сталин, хорошо понимая это, бросает сюда одну стрелковую дивизию за другой, не забывая и о танковых бригадах. Его цель – взломать этот отвлекающий фронт. И отныне нам предстоит сдерживать невероятный натиск, невзирая на последствия!
С телеграфных столбов свисают оборванные провода. Над лежащими повсюду мертвыми лошадьми роятся мухи. Ужас, сколько здесь этих сине-зеленых чудовищных насекомых!
Вонь невыносима, но и нос, и глаза привыкли к симфонии ужасов этого призрачного города.
Но вот к чему мы так и не смогли привыкнуть, так это к этим летучим полчищам жужжащих прожорливых мух. Их здесь столько, что и вообразить невозможно. В небе над полем битвы кружат и птицы. Тысячи ворон вьются над развалинами и полями смерти. Снова и снова исчезают они в лабиринтах руин, едва заметив очередной гибельный дар.
Наша обливающаяся потом группа, спотыкаясь, пробирается по испещренному оспинами дыр от пуль и осколков асфальту проспекта Революции – в свое время одной из красивейших улиц города. В царские времена здесь высились импозантные здания, с которыми сейчас соседствуют архитектурные нагромождения еврейско-большевистского периода, точнее,
соседствовали до недавнего времени. Выгоревшие коробки зданий символизируют ужас и запустение бессмысленного разрушения.
Мы, бойцы, сейчас будто выгоревшие изнутри, а снаружи – будто побитые. Так всегда бывает после упорных и изнурительных боев, сменяемых периодами затишья. Лица наши почернели, исхудали. Мы все время куда-то бредем, таща за собой оружие и боеприпасы,
лишь изредка приседая передохнуть у какой-нибудь воронки. Наши глаза покраснели и припухли от дыма и постоянных ночных бдений. Трудно вообразить себе горший хлеб, чем заработанный нами.
Мы снова на позиции «Южный поселок», на наиболее укрепленном участке плацдарма.
Небо серое, покрытое сизыми дождевыми тучами. Земля перемешана и перепахана так, что,
кажется, вот-вот начнет кровоточить из тысяч воронок, больших и малых. Высота перерыта хаотически проложенной системой огневых позиций. Окопы пехотинцев, воронки от бомб,
колючая проволока – все это трудносозерцаемая картина уродства.
Наш этот проклятый «поселок» представляет собой намертво скрепленный монолит,
противостоящий любым попыткам прорвать его. Целый месяц его безжалостно обрабатывали молотом разрушения. Неся астрономические потери, Советы сумели пробиться едва ли не вплотную к нам. Не один элитный батальон обрел здесь гибель ради нескольких метров отвоеванной территории. Здесь целыми бригадами выгорали большевистские танковые войска. Только за период с 10 июля по 24 августа было уничтожено 978 танков
[47]
. Однако
Советы так и не достигли цели – одолеть последние 50 метров и укрыться в выгодно расположенных развалинах «поселка».
С войсками я встретился у реки Сосна. С зимы я постоянно мотался между Харьковом и
Ржевом – всегда оказываясь там, где труднее и опаснее. Позже наше «цыганское»
подразделение перебросили в Воронеж, и теперь мы ожидали здесь дальнейших распоряжений. Кое-кого в подразделении уже не было, однако основной костяк еще оставался. Чудеса, да и только!

102
Распоряжения поступили сегодня. Первоначально нам предстояло остаться здесь, у
Сосны. Убогие помещения потребуют подготовки к зиме. Просто невероятно – неужели нас,
загнанных, издерганных охотничьих собак, наконец оставят в покое? Мы терпеливо и ответственно приступили к переоборудованию помещений. Тут хватает работы: тут уплотнить, там подкрасить.
Теперь же нас волнует другой вопрос: когда мы все же получим приказ на выступление?
И приказ этот прибывает, как всегда, вовремя. В один прекрасный день приезжает вестовой:
«Всем готовиться – через два часа дивизия должна быть на марше!» Все было здесь очень хорошо, но долго так длиться не могло. И два часа спустя мы уже направлялись в сторону
Воронежа.
Мы на колесах! Жара расплавленным свинцом плывет над нами. Приказ на марш поступил как раз тогда, когда в Воронеже что-то затевалось. Ну а как иначе? Мы настроились не обращать внимания на проблемы в ходе марша – на жару и пыль. Нам предстояло одолеть много, и нас ждали под Воронежем. Ох, как нас там ждали! Ландшафт тоскливый,
однообразный – совершенно ровная, пустынная, однообразная равнина. До самого горизонта.
Ну и пыль, конечно. Вперемешку с жарой. Видимость из-за пыли – не более нескольких сотен метров. Пехотинцы шагают где-то далеко впереди, как всегда бодро и решительно. А
жара под 30 градусов!
Чем ближе мы к Воронежу, тем пустыннее и тоскливее пейзаж. Не так давно здесь гремели бои – шла кровопролитная, ожесточенная битва. Дороги – просто широкие полосы пыли, прорезающие пейзаж без единого деревца. В этом есть что-то восточное, наверняка так же выглядят торговые пути где-нибудь в Монголии. Они напоминают реки – реки из пыли:
расходятся, снова сливаются, потом расходятся опять.
И вдруг дорога сужается. Мост. Мост через заболоченную, заросшую речушку. Едва мы минуем мост, как дорога снова расширяется и снова соединяется с притоками. Пыль прибита колесами бесчисленных грузовиков, а ее углубления и рытвины и, в особенности, цвет придают ей сходство со слоновьей шкурой.
До Воронежа 30 километров. Видимо, город лежит там, где впереди поднимается огромное облако черного дыма. Во время небольшого привала мы слышим доносимые ветром отголоски канонады – аккомпанемент одного из самых страшных сражений
Восточного фронта. Мимо тянутся бесчисленные колонны грузовиков с боеприпасами. Со стороны фронта – санитарные машины – одна за другой, белые флаги с красным крестом развеваются на ветру. Все эти машины забиты до предела. Наши лица посерьезнели, мы-то понимаем, что ждет нас в ближайшие дни.
До Воронежа 20 километров. Теперь нам навстречу движутся длинные цепи эвакуируемых. Это последние из города. Женщины, старики, дети, больные и немощные бредут по обеим сторонам песчаной дороги на юг. Все нагружены скарбом, который успели прихватить до того, как он оказался под развалинами. Несколько километров мы едем вдоль этой печальной процессии.
И вдруг в воздухе засвистело. На небе – облачка разрывов зенитных снарядов. С
быстротой молнии мы укрываемся под придорожными соснами. А колонны эвакуированных со стоической невозмутимостью продолжают путь. Потом свист, гул, и на бреющем над нами проносятся 6–7 вражеских бомбардировщиков, сбрасывают бомбы, а потом по ошибке поливают огнем колонну беженцев.
Очень немногим из них мы смогли помочь, пожертвовав своими индивидуальными пакетами, больше ничем. В конце концов, мы на марше! Нам нужно на фронт! Туда, где клубится черный дым и уже различимо желтоватое пламя.
ВОРОНЕЖ

103
Сидим на камнях у огромного четырехэтажного казарменного здания. Через окна без стекол, за погнутыми и оплавленными железными прутьями, за напоминающим лунный пейзаж двором мы имеем возможность обозреть весь фронт до самой «Красной башни».
Всего считаные недели назад здесь располагался наш любимый наблюдательный пункт.
Сегодня развалины опустелые – никто не рискует взбираться по ним. Из восьми отважившихся каждый доставлял вниз своего убитого или раненого товарища, кто перед ним попытался взобраться. А потом наступил момент, когда вообще никто не вернулся. Потому что некому было возвращаться – все обрели свою высотную могилу.
Направо от башни в конце казарм располагается «Казино» – тому, кто воевал в Воронеже,
этот термин знаком. Здесь и в паре сотен метров на северо-запад на «Кирпичном дворе»
засели русские. Вот эти две точки и господствуют над целым участком. И яростно обороняют его. Здесь полегла уже не одна тысяча человек. В течение шести дней бомбардировки, одна сильнее другой, проводились постоянно. Часами здесь, кроме огня и дыма, ничего не было.
Ничего! Они не дрогнули.
После недели артобстрелов и бомбежек начинаем контратаку при поддержке танков и штурмовых орудий. И убеждаем себя, что уже после введения в бой таких тяжелых вооружений и мыши живой не останется.
Особо рассказывать нечего. К вечеру дня атаки наша дивизия, если не считать небольшого числа выживших, по сути, была разбита. Потери страшные: живой силы,
техники, вооружений. Вся операция с треском провалилась. На следующий день мы еще каким-то образом сумели сдержать сильнейший натиск русских. Непонятно как. Но им все- таки удалось оттеснить нас на ту позицию, которую мы занимали до 20 октября, и основательно потрепать нас, не говоря уже о людских потерях. Их части действовали при поддержке «сталинских органов». В ту ночь началась самая ожесточенная фаза битвы за этот утопающий в крови город.
Ожидаемая атака русских продолжалась пять долгих дней и ночей. До вчерашней ночи.
Мы, вгрызаясь в каждый кирпич, удерживали территорию. Потери огромные, но мы, собрав в кулак последние резервы, снова устояли перед остервенелым натиском противника.
Теперь наступило затишье – друзья и враги тихо лежат под каменными обломками. Через огромную дыру в стене я вижу территорию депо, закидываемую ручными гранатами. Этот участок был фокусом атаки. Только вчера здесь произошла атака 40 советских танков. И
только вчера в неясном утреннем свете у наших позиций вдруг возникли пять тяжелых русских танков, которые принялись давить гусеницами все, что попадалось. Наклонив орудия, они в упор расстреливали наши укрытия, пока мы не заманили их к нашим противотанковым орудиям, которые вывели их из строя.
Стоит мне заговорить об этих утренних часах, как у меня сжимается сердце – погиб один из моих лучших друзей из всех артиллеристов. Карл Виссендорф, память о тебе навечно останется в наших сердцах! Ты отдал жизнь за нас, и мы тебе ею обязаны! Нам никогда этого не забыть!
Огромное поле этого совершенно безумного сражения теперь безмолвно раскинулось перед нами. Все оно усеяно обгоревшими, изуродованными, мертвыми танками. Их освещенные солнцем выгоревшие корпуса походят на разбросанные после проигрыша в кости кубики. Стволы орудий тоскливо уставились вверх, сейчас уже бессильные убивать и разрушать, а сорванные гусеницы очень напоминают выпущенные кишки трупов. Одну из машин взрывом бомбы повалило на бок.
Воздух здесь пропитан гарью и смрадом разложения человеческих тел. Но он еще пока прозрачен и даже как бы серебрится. Скоро и он посереет от принесенной сюда ветром пыли.
Боже, как я устал! Даже сердце в груди и то, кажется, устало биться!

104
Какой все-таки отвратительный день! Хлещет дождь, и порывистый холодный ветер насквозь продувает мертвые улицы, задувает из пустых глазниц окон. Мы укрываемся в полузасыпанном битым кирпичом подвале. Здесь, по крайней мере, осталась хоть плита, у которой можно погреться, если ее растопить. Но она холодная, гореть не хочет, только воняет,
да так, что легкие вот-вот вылезут наружу. Помещение небольшое, места всем не хватает, но разве кого-нибудь выгонишь под дождь и под огонь, который никак не желает оставить в покое даже развалины. Поэтому мы и набились сюда, как сардины в банке. Но это уже не имеет значения, во всяком случае, мы хотя бы в относительной безопасности в этой темной дыре, где проторчали до са мого вечера. Вечером нас сменили. В довершение всего откуда-то сверху в подвал начинает сочиться вода! Погода сегодня и впрямь собачья! Зато прекрасно подходит для атак русских – судя по грохоту их орудий, они опять задумали что-то в этом роде.
Почти ежесекундно толстые стены подвала сотрясаются от близких взрывов крупнокалиберных снарядов. Вот еще рвануло, на сей раз в развалинах прямо над нами. Как все-таки резонирует даже битый кирпич! Деревянные балки угрожающе скрипят, с потолка падают грязь и известка, но сам подвал пока держится. Добрый русский подвал!
После этого крайне неудачного визита на участок «Казино» и начались схватки за каждое разрушенное или полуразрушенное здание квартала. Только и перебегаешь, едва завершив одну рукопашную схватку, к другой, разгоревшейся у очередного подвала или груды битого кирпича…
Нет смысла называть улицы, которые навечно останутся символами беспримерной храбрости и ужасных страданий. И карт тут не требуется – любой, кто сражался здесь, знает их наизусть и про каждую поведает тебе целую историю. Он расскажет тебе и о минутах ужаса в горящем заводском цеху, и о связанных узлом или разодранных, как бечевка,
железнодорожных рельсах, о перекрученных металлических лестницах и о выгоревших газгольдерах.
В эти темные ночи красные внезапно набрасываются на наши посты боевого охранения и бесшумно снимают их – я употребил здесь слово «набрасываются», но оно не совсем подходит для описания того, что происходит в действительности. Понимая, что просто так нас им не одолеть, они начисто утрачивают всякое подобие разума. Всем и каждому ясно, на что способен человек в эти минуты, в особенности вооруженный. Они выкрикивают команды, подбадривают остальных, но нас этим не напугаешь – мы достаточно наслышались их в прошлом году, просто в городских руинах они воспринимаются еще более нечеловеческими.
В эти дни мы палим из обычных минометов, противотанковых орудий и шестиствольных реактивных минометов. Нередко при стрельбе из минометов траектория такова, что от нее мало толку – выпущенная из развалин дома на одной стороне улицы мина попадает не в противоположные руины, а дальше, во двор. Мы захватываем, скажем, пять разрушенных домов, потом два из них превращаются в место схватки с противником, цель которой –
вернуть себе эти пять домов. Часто их бывает и не пять, а больше, одним словом, цифры могут варьироваться.
Все ночи здесь на одно лицо: следы трассирующих пуль, вспышки разрывов, пылающие или догорающие здания, искры на ветру и восхитительно красивое, усеянное звездами небо.
Но уже похолодало, и подсознательно стараешься передвигаться вблизи горящих зданий,
даже невзирая на вполне реальную возможность обрушения стен.
Потом в темноте вдруг послышались голоса ночи: звук рикошетирующей пули, глухой взрыв тяжелой мины, вой огнеметов и примерно минутная интермедия «сталинских