Файл: Социальное конструирование реальности Трактат по социологии знания.pdf

7
схемы была велика, несмотря на то что многие положения социологии знания были сформулированы явно в пику марксизму, и то, что в ее рамках существовали разные взгляды на природу взаимосвязи двух компонентов этой схемы.
В менее явной форме социологией знания были восприняты ницшеанские идеи. Но они были весьма созвучны общему интеллектуальному фону и тому «настроению», в контексте которых воз- никла сама социология знания. Ницшеанский анти-идеализм, отличающийся от марксизма скорее по содержанию, чем по форме, дает социологии знания дополнительную перспективу, в которой челове- ческое мышление выступает в качестве инструмента в борьбе за выживание и власть
7
. Ницше разра- ботал свою собственную теорию «ложного сознания», анализируя социальное значение обмана, са- мообмана, иллюзии, присущих человеческой жизни. Его понятие «Ressentiment» в качестве фактора, порождающего определенные типы человеческого мышления, было непосредственно заимствовано
Шелером.
В более общем виде можно сказать, что социология знания есть своеобразное применение того, что Ницше удачно называл «искусством подозрения»
8
Историцизм, особенно в дильтеевском варианте, непосредственно предшествовал социологии зна- ния
9
. Историцизму было присуще поразительное ощущение относительности всех перспектив, то есть неизбежной историчности человеческого мышления. Характерное для историцизма утвержде- ние, что ни одну историческую ситуацию нельзя понять иначе, как в ее собственных (19:) терминах, легко превратить в утверждение, подчеркивающее социальный контекст мышления. Определенные исторические понятия типа «ситуационный детерминизм» (Standortsgebundenheit) и «место в жизни»
(Sitz im Leben) могут быть переведены как «социальное размещение» мышления. Историцистское на- следие социологии знания предполагает, что у нее есть большой интерес к истории и предрасполо- женность к использованию по существу исторического метода. Этот факт уже сам по себе ставит ее в маргинальное положение в американской социологии.
Интерес Шелера к социологии знания и к социологическим вопросам вообще был, по сути дела, лишь эпизодом в его философской карьере
10
. Его конечной целью было создание философской ан- тропологии, которая могла бы выйти за пределы относительности точек зрения, зависящих от исто- рического и социального размещения. Социология знания должна была служить инструментом для достижения этой главной цели, способствующим устранению трудностей, связанных с релятивизмом, чтобы затем можно было перейти к решению философской задачи. Шелеровская социология знания в подлинном смысле слова является служанкой философии (ancilla philosophiae), и к тому же — весьма специфической философии.
По своей ориентации шелеровская социология знания является, в сущности, негативным методом.
Шелер утверждал, что взаимосвязь между «идеальными факторами» (Idealfaktoren) и «реальными факторами» (Realfaktoren) — термины, которые весьма напоминают схему (20:) базиса/надстройки
(суб/суперструктуры), — была исключительно регулятивной. То есть «реальные факторы» регулиру- ют условия, при которых определенные «идеальные факторы» могут появляться в истории, но не мо- гут влиять на содержание последних. Иначе говоря, общество определяет наличие (Dasein), но не природу (Sosein) идей. Тогда социология знания оказывается процедурой, с помощью которой изу- чают процесс социально-исторического отбора идеационных содержаний. При этом понятно, что са- мо содержание идей независимо от социально-исторической обусловленности, а значит, недоступно социологическому анализу. Если метод Шелера изобразить красочно, то он будет выглядеть так: он бросает огромный кусок дракону относительности, но лишь для того, чтобы легче войти в замок он- тологической несомненности.
В рамках этой интенционально ограниченной системы отсчета (что совершенно неизбежно) Ше- лер детально анализировал способ, с помощью которого общество упорядочивает человеческое зна- ние. Он подчеркивал, что человеческое знание в обществе дано индивидуальному восприятию a prio- ri, гарантируя индивиду смысловой порядок. Хотя этот порядок и связан с определенной социально- исторической ситуацией, он кажется индивиду естественным способом видения мира. Шелер называл это «относительно-естественным мировоззрением» (relativnaturalische Weltanschauung) общества. Это понятие до сих пор считается центральным для социологии знания.
«Изобретение» Шелером социологии знания послужило толчком для бурных дебатов в (21:) Гер- мании по поводу обоснованности, сферы действия и применения новой дисциплины
11
. Однако вне этой дискуссии появляется другое определение социологии знания, помещающее ее в более узкий социологический контекст. Именно в этой формулировке социология знания вошла в англоязычный мир. Это — формулировка, данная Карлом Мангеймом
12
. Можно с уверенностью сказать, что, когда современные социологи думают pro или con социологии знания , обычно они делают это в терминах мангеймовской формулировки. Что касается американской социологии, то это вполне понятно, так как в англоязычном мире социология знания получила известность фактически благодаря работам

8
Мангейма (некоторые были написаны по-английски в то время, когда Мангейм преподавал в Англии после его отъезда из Германии с приходом нацистов к власти, или были переведены с немецкого), то- гда как работы Шелера по социологии знания до сих пор не переведены на английский. Кроме этого фактора «диффузии», работы Мангейма в гораздо меньшей степени, чем Шелера, перегружены фило- софским «багажом». Это особенно верно в отношении последних работ Мангейма, что легко заме- тить, если сравнить английскую версию его главного труда «Идеология и утопия» с немецким ориги- налом. Так что Мангейм становится фигурой более «созвучной» даже тем социологам, которые кри- тически настроены и не слишком заинтересованы его подходом.
Мангеймовское понимание социологии знания было гораздо более широким и имеющим более серьезные последствия, чем шелеровское, возможно потому, что в его работе четко обозначена кон- фронтация с марксизмом. Согласно Мангейму, общество детерминирует не только возникновение, но и содержание человеческих идей, за исключением математики и части естественных наук. Таким об- разом, социология знания становится позитивным методом изучения почти любого аспекта человече- ского мышления.
Примечательно, что главный интерес Мангейма был связан с феноменом идеологии. Он различал партикулярное, тотальное и общее понятия идеологии — идеологии, представляющей собой только часть мышления оппонента: идеологии, представляющей мышление оппонента целиком (подобно
«ложному сознанию» Маркса); идеологии, характеризующей как мышление оппонента, так и наше собственное мышление (здесь, по мнению Мангейма, он шел дальше Маркса). Общее понятие идео- логии поднимает социологию знания на совершенно иной уровень, когда появляется понимание того, что ни одно человеческое мышление (кроме указанных выше исключений) не свободно от идеологи- зирующего влияния социального контекста. Посредством такого расширения теории идеологии Ман- гейм стремился отделить главную проблему от политического контекста и изучать ее как общую эпи- стемологии и исторической социологии.
Хотя Мангейм и не разделял онтологических амбиций Шелера, он был озабочен тем, что следст- вием его теории мог стать панидеологизм. Он вводит понятие «реляционизм» (в отличие от «реляти- визма»), чтобы показать эпистемологическую перспективу своей социологии знания, означающую не капитуляцию мышления перед относительностью социально-исторического многообразия, но при- знание того, что знание всегда должно быть знанием с определенной позиции. Очевидно, что влияние
Дильтея на мышление Мангейма в этом вопросе имеет огромное значение — проблема марксизма решается средствами историцизма. Как бы то ни было, Мангейм считал, что хотя нельзя полностью избавиться от влияния идеологии, его можно было бы уменьшить, систематически анализируя — на- сколько это возможно — различные социально обоснованные позиции.
Иначе говоря, объект мышления становится гораздо понятнее по мере накопления различных пер- спектив, в которых его можно рассматривать. В этом и состоит задача социологии знания, оказы- вающей большую помощь в поисках правильного понимания человеческих явлений.
Мангейм считал, что разные социальные группы весьма различаются по их способности преодоле- вать узость собственной позиции. Он возлагал большие надежды на «свободно парящую интеллиген- цию» (freischwebende Intelligenz — термин, заимствованный у Альфреда Вебера) — промежуточный слой, который, по его мнению, относительно свободен от классовых интересов. Мангейм подчерки- вал также силу «утопического» мышления, которое (подобно идеологии) создает искаженный образ социальной реальности, но (в отличие от идеологии) обладает динамичностью для преобразования этой реальности в свое представление о ней.
Нет нужды говорить, что сделанные выше замечания не могут воздать должное ни шелеровской, ни мангеймовской концепциям социологии знания. У нас не было такой цели. Мы лишь указали на некоторые ключевые черты двух концепций, которые соответственно были названы «умеренной» и
«радикальной» концепциями социологии знания
13
. Примечательно, что последующее развитие со- циологии знания в значительной степени состояло из критики и модификаций этих двух концепций.
Как мы уже отмечали, мангеймовская трактовка социологии знания продолжала иметь решающее значение для формирования этой дисциплины, особенно в англоязычной социологии.
Одним из наиболее влиятельных американских социологов, обративших серьезное внимание на социологию знания, был Роберт Мертон
14
. Обсуждение этой дисциплины, которому было посвящено две главы его основного труда, стало полезным введением в эту область для тех социологов, которые испытывали к ней интерес. Мертон сконструировал парадигму социологии знания, иначе сформули- ровав ее основные темы в сжатой и ясной форме. Это — интересная конструкция, так как в ней он пытается совместить подход социологии знания со структурно-функциональной теорией. Мертонов- ские понятия «явные» и «скрытые» функции применительно к сфере идей позволяют различать пред- намеренные, сознательные функции идей и непреднамеренные, бессознательные. Хотя внимание
Мертона было сосредоточено главным образом на работах Мангейма, который был для него социоло-

9
гом par excellence, он подчеркивал также значение дюркгеймовской школы и Питирима Сорокина.
Интересно, что Мертону, по-видимому, не удалось заметить связи социологии знания с некоторыми влиятельными направлениями американской социальной психологии, как, например, теория рефе- рентных групп, которую он рассматривает в другой части той же самой работы.
У Толкотта Парсонса также есть свое толкование социологии знания
15
. Правда, его толкование сводится главным образом к критике Мангейма. И он не пытался включить эту дисциплину в свою собственную теоретическую систему. Конечно, в рамках своей теории он подробно анализировал
«проблему, связанную с ролью идей», но в системе отсчета, совершенно отличной от шелеровской или мангеймовской социологии знания
16
. Поэтому можно было бы сказать, что ни Мертон, ни Пар- сонс существенно не выходят за пределы социологии знания, сформулированной Мангеймом. То же самое можно сказать относительно их критиков. Укажем лишь на одного из них — наиболее красно- речивого — Ч. Р. Милза, который обращался к социологии знания в ранний период своего творчест- ва, однако в описательной манере, и который не внес ничего существенного в ее теоретическое раз- витие
17
Интересная попытка интеграции социологии знания с неопозитивистским подходом к социологии вообще была предпринята Теодором Гейгером, оказавшим огромное влияние на скандинавскую со- циологию после эмиграции из Германии
18
. Гейгер вернулся к более узкому пониманию идеологии как социально искаженного мышления и считал возможным преодоление идеологии с помощью тща- тельного соблюдения канонов научной процедуры. Неопозитивистский подход к анализу идеологии в более современной немецкоязычной социологии был характерен для Эрнста Топича, который уделял особое внимание идеологическим корням различных философских позиций
19
. Поскольку социологи- ческий анализ идеологий был важной составляющей социологии знания в формулировке Мангейма, большой интерес к ней возник в европейской и американской социологии после второй мировой вой- ны
20
Вероятно, наиболее важная попытка выйти за пределы мангеймовского понимания социологии знания была предпринята Вернером Старком, другим эмигрантом, представителем европейской шко- лы, работавшим в Англии и Соединенных Штатах
21
. Он пошел дальше других в том, чтобы не делать фокусом социологии знания мангеймовскую проблему идеологии. По его мнению, задача социологии знания состоит не в раскрытии или разоблачении созданных в том или ином обществе идеологий, а в систематическом изучении социальных условий знания как такового. То есть главная проблема за- ключается в том, чтобы социология знания превратилась из социологии заблуждения в социологию истины. Несмотря на свой особый подход, Старк, вероятно, был ближе к Шелеру, чем к Мангейму в своем понимании взаимосвязи идей и их социального контекста.
Повторим еще раз, что мы не пытались дать здесь детальный обзор истории социологии знания.
Мы не рассматривали здесь концепции, которые хотя и можно было бы отнести к социологии знания, не считались таковыми самими авторами. Другими словами, мы ограничились лишь теми теориями, которые разрабатываются, так сказать, под знаменем «социологии знания» (принимая во внимание, что теория идеологии является ее частью). Это поясняет один факт. Независимо от интереса некото- рых социологов знания к эпистемологическим проблемам, фактически в центре внимания была ис- ключительно сфера идей, то есть теоретическое мышление. Это касается и Старка, назвавшего свою главную работу по социологии знания «Эссе в помощь более глубокому пониманию истории идей».
Иначе говоря, на теоретическом уровне внимание социологии знания привлекали эпистемологиче- ские вопросы, а на эмпирическом уровне — вопросы интеллектуальной истории.
Следует подчеркнуть, что у нас нет никаких оговорок относительно обоснованности и значимости этих двух совокупностей проблем. Однако нам кажется не слишком удачным, что именно эта опреде- ленная совокупность вопросов так долго преобладала в социологии знания. И мы постараемся пока- зать, что в результате теоретическая значимость социологии знания не была до конца осознана.
Включение эпистемологических вопросов, касающихся обоснованности социологического знания, в социологию знания отчасти напоминает попытки толкать автобус, в котором ты едешь сам. Конеч- но, подобно всем другим эмпирическим дисциплинам, накапливающим данные, связанные с относи- тельностью и детерминацией человеческого мышления, перед социологией знания встают эпистемо- логические вопросы, касающиеся как социологии вообще, так и любой другой научной системы зна- ния. Как уже отмечалось выше, в этом социологии знания отведена та же роль, что и психологии, ис- тории, биологии; мы указали только три наиболее важные эмпирические дисциплины, представляю- щие затруднения для эпистемологии. Во всех случаях логическая структура этого затруднения одна и та же: как я могу быть уверен, скажем, в моем социологическом анализе нравов американцев средне- го класса перед лицом того факта, что категории, используемые мной при этом, обусловлены истори- чески относительными формами мышления, что я сам и все, о чем я думаю, детерминировано моими

10
генами и присущей мне враждебностью по отношению к людям и что я сам (чего уж хуже) — пред- ставитель американского среднего класса?
Нам несвойственно игнорировать такие вопросы. Однако мы утверждаем здесь, что сами по себе эти вопросы не являются частью эмпирической социологии. Собственно говоря, они относятся к ме- тодологии социальных наук, то есть, по определению, скорее к философии, чем к социологии, кото- рая представляет объект нашего исследования. Подобно другие эмпирическим наукам, создающим трудности для решения задач эпистемологического характера, социология знания «дает пищу» для проблем подобного рода в нашем методологическом исследовании, которые не могут быть решены в рамках его собственной системы отсчета.
Поэтому мы исключаем из социологии знания эпистемологические и методологические проблемы, которые волновали двух главных ее основоположников. Благодаря этому исключению мы отделяем себя и от шелеровского, и от мангеймовского понимания социологии знания, а также от тех, более поздних социологов знания (особенно неопозитивистской ориентации), которые разделяли подобное понимание этой дисциплины. В нашей работе мы брали в скобки (т.е. не рассматривали) любые эпи- стемологические и методологические вопросы, касающиеся обоснованности социологического ана- лиза, как в самой социологии знания, так и в любой другой области. Мы рассматриваем социологию знания как часть эмпирической социологии. Конечно, цель настоящей работы имеет теоретический характер. Но наше теоретизирование относится к эмпирической дисциплине с ее конкретными про- блемами, а не к философскому исследованию основ эмпирической дисциплины. Так что наше пред- приятие связано с социологической теорией, а не с методологией социологии. Лишь в одном разделе нашего исследования (который следует непосредственно за введением) мы выходим за пределы соб- ственно социологической теории, но это сделано по причинам, имеющим мало общего с эпистемоло- гией, что будет объяснено в свое время.
Мы должны заново определить задачу социологии знания и на эмпирическом уровне, то есть как теории, связанной с эмпирической социологией. Как мы уже видели, на этом уровне социологию зна- ния интересует интеллектуальная история, в смысле истории идей. Мы снова вынуждены подчерк- нуть, что это в самом деле очень важный фокус социологического исследования. Более того, если эпистемологическо-методологические проблемы мы исключаем из социологии знания, то историю идей считаем ее частью. Однако, по нашему мнению, проблема идей, включающая и специальную проблему идеологии, составляет лишь часть проблематики социологии знания, причем далеко не главную.
Социология знания должна заниматься всем тем, что считается «знанием» в обществе. Как только это определено, становится ясно, что фокус внимания на интеллектуальной истории выбран неудачно, или, точнее, выбран неудачно, если он становится главным фокусом социологии знания.
Теоретическое мышление, «идеи», Weltanschauungen — это не то, что является самым важным в об- ществе. Хотя каждое общество содержит эти феномены, они — лишь часть всего того, что считается
«знанием». Лишь очень небольшая группа людей в обществе занята теоретизированием, производст- вом «идей» и конструированием Weltanschauungen. Но каждый в обществе тем или иным образом причастен к его «знанию». Иначе говоря, лишь немногие заняты теоретической интерпретацией мира, но каждый живет в том или ином мире, фокус внимания на теоретическом мышлении не только чрез- вычайно ограничивает социологию знания, он неудовлетворителен еще и потому, что даже эту часть существующего в обществе «знания» нельзя понять полностью, если она не помещена в рамки более общего анализа «знания».
Преувеличивать важность теоретического мышления в обществе и истории — естественная сла- бость теоретиков. И потому тем более необходимо устранить это заблуждение интеллектуалов. Тео- ретические определения реальности, будь они научными, философскими или даже мифологическими, не исчерпывают всего того, что является «реальным» для членов общества. И поэтому социология знания прежде всего должна заниматься тем, что люди «знают» как «реальность» в их повседневной, не- или дотеоретической жизни. Иначе говоря, скорее повседневное знание, чем «идеи», должно быть главным фокусом социологии знания. Это именно то «знание», представляющее собой фабрику зна- чений, без которого не может существовать ни одно общество.
Поэтому социология знания должна иметь дело с социальным конструированием реальности.
Анализ теоретического выражения этой реальности, безусловно, будет оставаться частью этого пред- приятия, но не самой важной его частью. Должно быть понятно, что, несмотря на исключение эпи- стемологическо-методологических проблем из сферы социологии знания, ее новое определение, ко- торое мы здесь предлагаем, оказывается гораздо шире, чем то, которое давалось ей до сих пор, и что оно имеет далеко идущие последствия.
Возникает вопрос, в какой степени новое определение социологии знания в указанном выше смысле допускает включение в ее рамки теоретические компоненты. Глубоким пониманием необхо-

11
димости нового определения мы обязаны Альфреду Шюцу. В своих работах Шюц — и как философ, и как социолог — обращался к изучению структуры обыденного мышления в мире повседневной жизни. Хотя сам он не разрабатывал социологию знания, но ясно видел, на чем эта дисциплина долж- на сосредоточить свое внимание. «Все типизации обыденного мышления сами являются интеграль- ными элементами конкретно-исторического и социально-культурного жизненного мира (Lebenswelt), в рамках которого они считаются само собой разумеющимися и социально признанными. Наряду с другими вещами их структура определяет социальное распределение знания, его относительность и соответствие конкретному социальному окружению конкретной группы в конкретной исторической ситуации. Здесь находят свое основание проблемы релятивизма, историцизма и так называемой со-
циологии знания»
22
.
И снова процитируем Шюца. «Знание социально распределяется, и механизм этого распределения может быть предметом социологической дисциплины. Верно, что у нас есть так называемая социоло- гия знания. Однако за небольшими исключениями дисциплина, неправильно названная, подходила к проблеме социального распределения знания лишь под углом идеологического обоснования истины в зависимости последней от социальных и особенно экономических условий, от социального контекста образования или от социальной роли человека знания. Не социологи, а экономисты и философы изу- чали некоторые из многих других теоретических аспектов этой проблемы»
23
. (33:)
Хотя мы и не будем уделять основное внимание социальному распределению знания, которое имел в виду Шюц, мы согласны с его критикой «неправильно названной дисциплины» и исходим из его концепции в своем понимании того, каким образом следует заново определить задачу социологии знания. В последующих рассуждениях мы в значительной степени опираемся на Шюца; в пролегоме- нах — в связи с обоснованием знания повседневной жизни, — да и в других важных аспектах ниже- следующей аргументации мы во многом обязаны именно ему.
На наши антропологические предпосылки, из которых мы исходим, большое влияние оказал
Маркс, особенно его ранние работы, Хельмут Плесснер, Арнольд Гелен и другие авторы. Взгляды на природу социальной реальности во многом обусловлены влиянием Дюркгейма и французской социо- логической школы, хотя мы модифицировали дюркгеймовскую теорию общества за счет введения диалектической перспективы, характерной для Маркса, и подчеркивая — в духе Вебера, — что структура социальной реальности конституируется субъективными значениями
24
. Наши социально- психологические предпосылки, особенно важные для анализа интернализации социальной реально- сти, в значительной степени обусловлены влиянием Джорджа Герберта Мида и его последователей, представляющих школу так называемого символического интеракционизма в американской социоло- гии
25
. В примечаниях будет показано, как эти различные компоненты используются в нашем теорети- ческом построении. Вполне понятно, (34:) что, используя все эти теории и концепции, мы далеки от буквального следования (что попросту невозможно) первоначальным целям этих направлений соци- альной теории. Как мы уже отмечали, наша цель — ни экзегетика, ни даже синтез ради синтеза. Мы отдаем себе отчет в том, что в ряде мест совершаем насилие над отдельными авторами, интегрируя их мышление в теоретическую конструкцию, которую кто-то из них мог бы счесть совершенно чуждой для себя. В свое оправдание нам бы хотелось сказать, что сама по себе историческая признательность не есть научная добродетель. Здесь можно было бы сослаться на некоторые высказывания Толкотта
Парсонса (теория которого вызывает у нас большие сомнения, но интегративные интенции которого мы полностью разделяем). «Главная цель научного исследования — не определять и не излагать все то, что эти авторы говорили или что они думали по поводу предмета, о котором писали. Не следует относительно каждого положения их «теорий» все время спрашивать, логично ли то, что они говори- ли в свете нынешнего социологического и связанного с ним знания. Это исследование в области со- циальной теории, а не теорий. Научный интерес состоит не в том, чтобы обнаружить в работах этих ученых отдельные разрозненные утверждения, но единый массив систематической теоретической ар- гументации»
26
Действительно, наша цель состоит в «систематической теоретической аргументации».
Уже должно быть очевидно, что наше новое определение сферы и природы научного исследова- ния перемещает социологию знания с (35:) периферии социологической теории в самый ее центр. Мы можем заверить читателя, что у нас нет особой заинтересованности в ярлыке «социология знания».
Скорее, мы пришли к социологии знания благодаря нашему пониманию социологической теории, ру- ководствуясь при этом своим методом в новом определении ее проблем и задач. Лучше всего можно описать путь, по которому мы продвигались, сославшись на два наиболее важных, наиболее извест- ных и наиболее влиятельных «порядка продвижения» для социологии.
Один сформулирован Дюркгеймом в «Правилах социологического метода», другой — Вебером в
«Хозяйстве и Обществе». Дюркгейм говорит нам: «Первое и наиболее фундаментальное правило гласит: рассматривайте социальные факты как вещи»
27
. А Вебер отмечает: «И для социологии в ее