ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.12.2023
Просмотров: 823
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
классиков марксизма-ленинизма по вопросам, имеющим ближайшее отношение
16
к решению важнейших проблем психологической науки. Не сразу была достигнута эта идейная сплоченность советских психологов. Потребовалась решительная и довольно длительная борьба не только с ярко выраженными идеалистическими и механистическими концепциями, но и с менее ясно выступавшими остатками ошибочных психологических взглядов, не всегда даже видных и ясно осознаваемых представителями этих воззрений. Нужна была упорная борьба с целым рядом зарубежных влияний, тормозивших первые шаги создававшейся (впервые в истории науки) марксистско-ленинской психологии. В конечном итоге борьба на два фронта, которую вели советские психологи, стоявшие на правильных, подлинно диалектико-материалистических позициях, была успешно завершена... Идейное единство советских психологов было достигнуто (разрядка наша. — А. О.)».
Нам представляется, что большинство тех кризисных явлений в развитии отечественной психологии, которые мы наблюдаем сейчас, в начале XXI в., является вполне закономерным, даже неизбежным итогом этой «борьбы на два фронта», в которой на методологическом и конкретно научном уровнях была реализована стратегия «от идеала — к жизни». Данная стратегия (и объективно порождаемые ею схоластика, догматизм и императивность) действительно оказалась весьма эффективным средством борьбы в науке, однако такой борьбы, которая, как выяснилось, была борьбой с самой наукой.
Духовность (в том числе и в науке) — всегда многоголосие, полилог. Поэтому унификация любой духовной сферы под влиянием отчужденного идеала есть ее смерть.
Конечно, наука — это микрокосм того общества, в котором она существует и эволюционно или инволюционно развивается. В этом смысле кризисное состояние отечественной психологии есть естественное следствие хронической социально-экономической стагнации. Однако это вовсе не означает, что сами психологи являлись и являются лишь пассивными жертвами социальных процессов и не несут ответственности за современное состояние своей науки. За общей характеристикой данного кризисного, неблагополучного состояния открывается весьма непростой, запутанный комплекс взаимосвязанных проблем (кризисных проявлений) и их многочисленных и многоуровневых причин и следствий. Рассмотрим этот комплекс в двух плоскостях: с точки зрения проблематики и организации науки.
Одна из особенностей пресловутой «борьбы на два фронта» состояла в том, что она была идеологической. Неукоснительное следование законам этой борьбы, ее логике неизбежно вытесняло задачи развития науки как таковой (т.е. жизнь самой науки) на глубокую периферию научного (и общественного, и индивидуального) сознания, изменяло научные приоритеты, приводило к
17
«закрытию» реальных проблем и возникновению псевдопроблематики. Например, «борьба» в психологии фактически вывела из поля зрения так до конца и не преодоленный в нашей психологии функционализм, неизбежно приводящий к дроблению и измельчанию собственно научной проблематики. В мировой психологии в XX в. одно за другим возникают и получают плодотворное развитие мощные, многочисленные и очень разные направления (психоанализ, бихевиоризм, гештальтпсихология, когнитивная психология, гуманистическая психология, онтопсихология и т.д.), каждое из которых по-своему преодолевает функционализм классической психологии XIX в. А в отечественной науке варианты целостного, в полном смысле системного подхода (например, теории установки и предметной деятельности) в силу ряда причин (прежде всего идеологического и методологического характера) не смогли полноценно реализовать свой общетеоретический потенциал. Таким образом, «идейное единство советских психологов» было достигнуто ценой дезинтеграции научной психологической проблематики.
Важным следствием функционализма явился очевидный интеллектуализм отечественной психологии (в том числе возрастной и педагогической психологии). Односторонний, сугубо рациональный подход к человеку, к ребенку, при котором схемы анализа интеллектуальных действий использовались и при изучении всех прочих сторон и сфер психической жизни (эмоций, мотивации, воли и т.д.), представляет собой не что иное, как вариант деформации научной проблематики.
Работа исследователей с раздробленной и деформированной проблематикой неизбежно провоцировала ее дальнейшее упрощение, примитивизацию. Данная тенденция не замедлила проявиться, с одной стороны, в нормативном подходе к психическому развитию, а с другой — в так называемом формирующем подходе.
Нормативный подход постепенно привел к тому, что в центре внимания психологов оказался абстракт «нормального» (усредненного) человека. При этом все особые траектории психического развития в пределах нормы (связанные, например, с различными проявлениями одаренности и таланта) или особые проявления психического развития (сексуальность, агрессивность, конформность и т.д.) все более и более исключались из поля зрения психологов. В результате проблематика психологических исследований еще более ограничивалась и примитивизировалась.
Формирующий подход также внес свою негативную лепту в инволюцию научной проблематики. Идея о том, что в психике человека все можно сформировать, а при желании и переформировать, привела к уплощению (а подчас и полной профанации) многих научных проблем, связанных прежде всего с проявления-
18
ми субъективности (активности, предметности, пристрастности), сензитивности и индивидуализированное™ процессов психического развития, к полному забвению одного из важнейших, на наш взгляд, положений всякой подлинно научной и гуманистической психологии — «человек есть тайна».
Неудивительно, что раздробленная на отдельные функции, интеллектуалистически понимаемая, определенная через перечень возрастных нормативов и «насквозь формируемая» психика человека оказалась в плену еще одного стереотипа, долгое время господствовавшего в отечественной науке. Сведение человека к совокупности общественных отношений (и в конечном счете к набору социальных ролей), к социальному функционированию, игнорирование всего, что коренится не в социальном, а в индивидуальном опыте самого человека, а также в его видовом опыте, всего, что связано не с интериоризацией (усвоением и овладением), а с экстериоризацией (самовыражением, самореализацией, личностным ростом) психического, — вот те основные ограничения, которые налагал данный стереотип (его можно, по-видимому, обозначить как своего рода «психологический макиавеллизм») на психологическую проблематику [135].
Положение советских психологов в ситуации «осязаемой тьмы» реального социализма В. П. Зинченко и Е. Б. Моргунов характеризуют следующим образом: «Вынужденные соблюдать правила «идеологического общежития», они метались между психикой и рефлексом, сознанием и мозгом, сознанием и правильным мировоззрением, детерминизмом и спонтанностью развития (артикулированной еще в книге Бытия), порождением (творчеством) и отражением (сигнальностью), внешним и внутренним (интериоризацией и экстериоризацией), личностью и «новым человеком», поступком и физиологическим или технологическим актом, развитием и «присвоением» социального опыта, между «быть» или «иметь». Число таких оппозиций может быть умножено. Внешние запреты и табу интериоризировались, становились собственными и далеко не всегда замечаемыми самими учеными» [14, с. 97].
Естественным следствием разрушительной работы указанных тенденций и стереотипов явилась общая догматизация научного мышления. Нельзя сказать, что последняя осталась незамеченной, однако она была воспринята и проинтерпретирована крайне односторонне: в догматизации (унификации) научного мышления увидели только (!) «идейное единство советских психологов». Догматизированное мышление — ненаучное мышление. По самой своей сути оно либо пассивно, либо активно (всегда агрессивно) игнорирует научную проблематику. Оно хронически бесплодно в области фундаментальных исследований и способно лишь к созданию квазинаучных изолированных друг от друга направлений-тупиков, обрастающих со временем собственной теорией и тер-
19
минологией, диагностикой и формирующими технологиями. Эти «дороги никуда» — миниатюрные модели общей ситуации, сложившейся к середине 80-х гг. в советской марксистско-ленинской психологической науке.
Если же обратиться к характеристике организационного аспекта этой науки и тех партийных принципов, в соответствии с которыми осуществлялись ее организационное строительство и кадровая политика, то главными среди них следует назвать авторитаризм и единоначалие. Недаром все основные и даже сколько-нибудь заметные направления были здесь всегда однозначно персонифицированы. Естественный факт духовного, интеллектуального лидерства был противоестественно зафиксирован, а затем и законсервирован в научных организационных структурах. Научное психологическое сообщество было вынуждено обживать «пирамиды власти». Все это не могло не породить ложно понимаемый традиционализм, эпигонство, монополизм и ритуали-зацию межличностных отношений в науке, что в свою очередь привело к неуклонному снижению квалификационных требований к профессиональным, деловым и человеческим качествам ученых [141].
Возникновение крайне дифференцированной статусной структуры в научном сообществе парадоксально сочеталось с почти полным отсутствием его «вертикальной» дифференциации в соответствии со своеобразием зон компетентности, исследовательских и практических задач и т. п. В результате психологическое сообщество все более и более лишалось «внутреннего рынка сбыта» психологических идей и разработок, переключалось на обслуживание «внешнего потребителя» в соответствии со стопроцентным госзаказом. Именно данное обстоятельство являлось, на наш взгляд, основной причиной возникновения пресловутой «проблемы внедрения» психологических разработок в практику: вместо того чтобы получать конечные продукты с «психологического конвейера» (идея — диагностика — эксперимент — технология), практика вплоть до настоящего времени вынуждена иметь дело с недееспособными психологическими полуфабрикатами.
16
к решению важнейших проблем психологической науки. Не сразу была достигнута эта идейная сплоченность советских психологов. Потребовалась решительная и довольно длительная борьба не только с ярко выраженными идеалистическими и механистическими концепциями, но и с менее ясно выступавшими остатками ошибочных психологических взглядов, не всегда даже видных и ясно осознаваемых представителями этих воззрений. Нужна была упорная борьба с целым рядом зарубежных влияний, тормозивших первые шаги создававшейся (впервые в истории науки) марксистско-ленинской психологии. В конечном итоге борьба на два фронта, которую вели советские психологи, стоявшие на правильных, подлинно диалектико-материалистических позициях, была успешно завершена... Идейное единство советских психологов было достигнуто (разрядка наша. — А. О.)».
Нам представляется, что большинство тех кризисных явлений в развитии отечественной психологии, которые мы наблюдаем сейчас, в начале XXI в., является вполне закономерным, даже неизбежным итогом этой «борьбы на два фронта», в которой на методологическом и конкретно научном уровнях была реализована стратегия «от идеала — к жизни». Данная стратегия (и объективно порождаемые ею схоластика, догматизм и императивность) действительно оказалась весьма эффективным средством борьбы в науке, однако такой борьбы, которая, как выяснилось, была борьбой с самой наукой.
Духовность (в том числе и в науке) — всегда многоголосие, полилог. Поэтому унификация любой духовной сферы под влиянием отчужденного идеала есть ее смерть.
Конечно, наука — это микрокосм того общества, в котором она существует и эволюционно или инволюционно развивается. В этом смысле кризисное состояние отечественной психологии есть естественное следствие хронической социально-экономической стагнации. Однако это вовсе не означает, что сами психологи являлись и являются лишь пассивными жертвами социальных процессов и не несут ответственности за современное состояние своей науки. За общей характеристикой данного кризисного, неблагополучного состояния открывается весьма непростой, запутанный комплекс взаимосвязанных проблем (кризисных проявлений) и их многочисленных и многоуровневых причин и следствий. Рассмотрим этот комплекс в двух плоскостях: с точки зрения проблематики и организации науки.
Одна из особенностей пресловутой «борьбы на два фронта» состояла в том, что она была идеологической. Неукоснительное следование законам этой борьбы, ее логике неизбежно вытесняло задачи развития науки как таковой (т.е. жизнь самой науки) на глубокую периферию научного (и общественного, и индивидуального) сознания, изменяло научные приоритеты, приводило к
17
«закрытию» реальных проблем и возникновению псевдопроблематики. Например, «борьба» в психологии фактически вывела из поля зрения так до конца и не преодоленный в нашей психологии функционализм, неизбежно приводящий к дроблению и измельчанию собственно научной проблематики. В мировой психологии в XX в. одно за другим возникают и получают плодотворное развитие мощные, многочисленные и очень разные направления (психоанализ, бихевиоризм, гештальтпсихология, когнитивная психология, гуманистическая психология, онтопсихология и т.д.), каждое из которых по-своему преодолевает функционализм классической психологии XIX в. А в отечественной науке варианты целостного, в полном смысле системного подхода (например, теории установки и предметной деятельности) в силу ряда причин (прежде всего идеологического и методологического характера) не смогли полноценно реализовать свой общетеоретический потенциал. Таким образом, «идейное единство советских психологов» было достигнуто ценой дезинтеграции научной психологической проблематики.
Важным следствием функционализма явился очевидный интеллектуализм отечественной психологии (в том числе возрастной и педагогической психологии). Односторонний, сугубо рациональный подход к человеку, к ребенку, при котором схемы анализа интеллектуальных действий использовались и при изучении всех прочих сторон и сфер психической жизни (эмоций, мотивации, воли и т.д.), представляет собой не что иное, как вариант деформации научной проблематики.
Работа исследователей с раздробленной и деформированной проблематикой неизбежно провоцировала ее дальнейшее упрощение, примитивизацию. Данная тенденция не замедлила проявиться, с одной стороны, в нормативном подходе к психическому развитию, а с другой — в так называемом формирующем подходе.
Нормативный подход постепенно привел к тому, что в центре внимания психологов оказался абстракт «нормального» (усредненного) человека. При этом все особые траектории психического развития в пределах нормы (связанные, например, с различными проявлениями одаренности и таланта) или особые проявления психического развития (сексуальность, агрессивность, конформность и т.д.) все более и более исключались из поля зрения психологов. В результате проблематика психологических исследований еще более ограничивалась и примитивизировалась.
Формирующий подход также внес свою негативную лепту в инволюцию научной проблематики. Идея о том, что в психике человека все можно сформировать, а при желании и переформировать, привела к уплощению (а подчас и полной профанации) многих научных проблем, связанных прежде всего с проявления-
18
ми субъективности (активности, предметности, пристрастности), сензитивности и индивидуализированное™ процессов психического развития, к полному забвению одного из важнейших, на наш взгляд, положений всякой подлинно научной и гуманистической психологии — «человек есть тайна».
Неудивительно, что раздробленная на отдельные функции, интеллектуалистически понимаемая, определенная через перечень возрастных нормативов и «насквозь формируемая» психика человека оказалась в плену еще одного стереотипа, долгое время господствовавшего в отечественной науке. Сведение человека к совокупности общественных отношений (и в конечном счете к набору социальных ролей), к социальному функционированию, игнорирование всего, что коренится не в социальном, а в индивидуальном опыте самого человека, а также в его видовом опыте, всего, что связано не с интериоризацией (усвоением и овладением), а с экстериоризацией (самовыражением, самореализацией, личностным ростом) психического, — вот те основные ограничения, которые налагал данный стереотип (его можно, по-видимому, обозначить как своего рода «психологический макиавеллизм») на психологическую проблематику [135].
Положение советских психологов в ситуации «осязаемой тьмы» реального социализма В. П. Зинченко и Е. Б. Моргунов характеризуют следующим образом: «Вынужденные соблюдать правила «идеологического общежития», они метались между психикой и рефлексом, сознанием и мозгом, сознанием и правильным мировоззрением, детерминизмом и спонтанностью развития (артикулированной еще в книге Бытия), порождением (творчеством) и отражением (сигнальностью), внешним и внутренним (интериоризацией и экстериоризацией), личностью и «новым человеком», поступком и физиологическим или технологическим актом, развитием и «присвоением» социального опыта, между «быть» или «иметь». Число таких оппозиций может быть умножено. Внешние запреты и табу интериоризировались, становились собственными и далеко не всегда замечаемыми самими учеными» [14, с. 97].
Естественным следствием разрушительной работы указанных тенденций и стереотипов явилась общая догматизация научного мышления. Нельзя сказать, что последняя осталась незамеченной, однако она была воспринята и проинтерпретирована крайне односторонне: в догматизации (унификации) научного мышления увидели только (!) «идейное единство советских психологов». Догматизированное мышление — ненаучное мышление. По самой своей сути оно либо пассивно, либо активно (всегда агрессивно) игнорирует научную проблематику. Оно хронически бесплодно в области фундаментальных исследований и способно лишь к созданию квазинаучных изолированных друг от друга направлений-тупиков, обрастающих со временем собственной теорией и тер-
19
минологией, диагностикой и формирующими технологиями. Эти «дороги никуда» — миниатюрные модели общей ситуации, сложившейся к середине 80-х гг. в советской марксистско-ленинской психологической науке.
Если же обратиться к характеристике организационного аспекта этой науки и тех партийных принципов, в соответствии с которыми осуществлялись ее организационное строительство и кадровая политика, то главными среди них следует назвать авторитаризм и единоначалие. Недаром все основные и даже сколько-нибудь заметные направления были здесь всегда однозначно персонифицированы. Естественный факт духовного, интеллектуального лидерства был противоестественно зафиксирован, а затем и законсервирован в научных организационных структурах. Научное психологическое сообщество было вынуждено обживать «пирамиды власти». Все это не могло не породить ложно понимаемый традиционализм, эпигонство, монополизм и ритуали-зацию межличностных отношений в науке, что в свою очередь привело к неуклонному снижению квалификационных требований к профессиональным, деловым и человеческим качествам ученых [141].
Возникновение крайне дифференцированной статусной структуры в научном сообществе парадоксально сочеталось с почти полным отсутствием его «вертикальной» дифференциации в соответствии со своеобразием зон компетентности, исследовательских и практических задач и т. п. В результате психологическое сообщество все более и более лишалось «внутреннего рынка сбыта» психологических идей и разработок, переключалось на обслуживание «внешнего потребителя» в соответствии со стопроцентным госзаказом. Именно данное обстоятельство являлось, на наш взгляд, основной причиной возникновения пресловутой «проблемы внедрения» психологических разработок в практику: вместо того чтобы получать конечные продукты с «психологического конвейера» (идея — диагностика — эксперимент — технология), практика вплоть до настоящего времени вынуждена иметь дело с недееспособными психологическими полуфабрикатами.