Файл: Образовательная программа "Филология" Выпускная квалификационная работа по направлению подготовки 45. 03. 01 "Филология".rtf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 06.12.2023
Просмотров: 90
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Согласно Эйхенбауму, Толстому и его современникам пришлось заново формулировать для себя законы взаимодействия жизненной и художественной реальности, решать "заново возникшую <…> проблему отношения между искусством и жизнью"1. И первое же произведение Толстого при его анализе открывает множество противоречий такого характера, которые пришлось разрешать молодому Толстому и тем самым устанавливать законы своего дальнейшего творчества.
При написании "Детства" перед Толстым встает проблема разграничения своего, авторского "я" и "я" героя. Как утверждает Паперно, "сам Толстой считал "Детство" не автобиографией, а художественной автобиографией, то есть литературным произведением в автобиографической форме"2. Isabelle Naginski пишет о том, что Толстой "uses the autobiographical format but denies the genre"3. Разговор о взаимоотношениях автора и героя смещается в сторону, с которой сам молодой Толстой хотел бы, чтобы его рассматривали: в контексте отношений героя и рассказчика. Однако материал, который берется в качестве основы сюжета повести, не позволяет игнорировать участие авторской инстанции в формировании мотива памяти.
Ernest J. Simmons реконструирует прообразы персонажей произведений Толстого на материале его детских воспоминаний. Один и тот же человек, а точнее запечатленный в авторском сознании образ, может выступать прообразом сразу для нескольких персонажей, что устанавливается путем сравнения черт, описанных в мемуарах и в художественном тексте. Например, черты бабушки Толстого передаются бабушке Николеньки и в то же время графине Ростовой из романа "Война и мир"1. Образ мамы Николеньки в "Детстве" конструируется на основе не воспоминаний Толстого о своей матери, которая ушла из жизни меньше, чем через два года после его рождения, а рассказов родственников и собственных ощущений: "The moving description of the death of the hero's mother in Childhood was unquestionably suggested by the accounts Tolstoy had heard of his own mother's death. <…> Tolstoy believed boundless love to be the chief attribute of his mother's nature"2. В этом отношении приближенность сюжета "Детства" к биографии автора не смещает жанр повести. Предпосылки создания её образного мира не отличаются от других образцов творчества писателя. Однако в "Детстве" практически все персонажи имеют под собой биографическую основу, что не может не сказываться на том, как выстраиваются отношения между автором, героем и рассказчиком.
Все три лица имеют общую биографию, различается метод, при помощи которого факты перерабатываются в воспоминания каждого из участников цепи. Если герой Николеньки воспринимает происходящее непосредственно, а
рассказчик с временной дистанции, то автор вынужден управлять материалом и сконструированными им фигурами рассказчика и героя.
Толстой ставит себя в такие рамки, в которых проблему разбивания собственной личности на части, описывающую происходящее и действующую в повести, ему приходится решать не умозрительно, а практически. Утверждение John Bayley о том, что "конвенции романа по крайней мере предоставляют автору запасной выход: лестницу, по которой автор может по собственной воле войти и выйти из своего произведения"1, можно спроецировать на отношения автора и героя. Автор романа вправе вживаться в "я" героя и отдаляться от него.
Как было сказано, мотив памяти, вступая во взаимодействие с мотивом смерти, усложняет его. Смерть превращается из художественного образа в функцию.
Тот факт, что "Детство" – это отчасти автобиографическая повесть, проблематизирует тему выбора материала и его рамок. Предполагается, что смерть матери организует одновременно художественный вымысел и память героя, выстраивает его воспоминания в том порядке, в котором они отражены в повести. Это существенно не только для этой отдельной повести, но и для всей трилогии "Детство", "Отрочество", "Юность". Смерть проводит черту между периодами детства и отрочества и в художественной реальности трилогии, и в памяти автобиографического героя, в его ощущении прошедшего: "Со смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась новая эпоха – эпоха отрочества"2. Системообразующая функция смерти переносится из биографической реальности в художественную.
Однако появление мотива смерти, которым открывается первая глава "Детства" не продиктовано каким-то важным событием толстовской биографии или даже биографии вымышленного героя. Наоборот, никакого события не происходит вовсе: герой выдумывает для Карла Иваныча, что ему приснился сон, "будто maman умерла и ее несут хоронить"3, оправдывая свои слёзы. В этой сцене герой словно сам создает воспоминание из ничего. Как итог воспоминание эмоционально влияет на героя-рассказчика уже ретроспективно, при описании прошлого: такой вывод можно сделать благодаря точной дате "события", данной в начале главы ("12-го августа 18… ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет"1). Вымысел героя эмоционально маркирован и в описываемом прошлом, дается намёк на его подсознательную мотивировку: "мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины"
2. Мать героя уже больна, и ретроспективно подобный сон в детстве героя был бы оправдан, логически обусловлен.
В первой главе Толстой обнажает свой художественный метод, основанный на невозможности создать полную, достоверную автобиографию в силу особенностей человеческой памяти. Память героя фиксирует события и образы на основе интенсивности эмоционального опыта. Доминирующее событие, которым в данном случае является смерть матери, притягивает к себе остальные объекты памяти, они запоминаются за счёт ассоциативной связи с главным событием. Кроме того, память рассказчика не только выбирает события прошлого, но и создает новые объекты и образы. Таким образом, "Детство" – это продукт творчества памяти. Маленький герой в первой главе повести делает то, чем занимается автор при её создании.
В частности, система образов в воспоминаниях рассказчика продиктована мотивом смерти как их доминантой. Ханзен-Лёве пишет, что "смерть у Толстого приближается крадучись, ее ужас <…> именно в незаметности ее наступления, что обнаруживается в деталях и мелочах повседневного и телесного"3.
В "Детстве" такой мелочью становится образ мухи, появляющийся в первой и последних главах. Образ мухи сопутствует мотиву смерти при образовании кольцевой композиции повести.
В обоих случаях этот образ символизирует приближение смерти в те моменты повествования, когда читателю ещё не было сообщено об этом напрямую. В первом случае речь идет о смерти матери героя, во втором о смерти Натальи Савишны. Что важно, эпизоду смерти Натальи Савишны отведена отдельная глава, события которой происходят после смерти матери. Образ мухи появляется здесь во второй раз в произведении, и во второй раз аккурат перед прямым сообщением о приближении очередной смерти: "Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати"1.
В тексте повести важна религиозная символика, которая тоже плотно связана с мотивом смерти. Не только образ мухи появляется в первой главе и раскрывается далее по сюжету. Карл Иваныч, убивая муху, задевает образок ангела над кроватью Николеньки. Образ сбитого, обеспокоенного, ангела перекликается с сюжетом постоянного предчувствия беды. Николенька поправляет образок, а после придумывает сон о смерти матери. Ангел – это образ матери главного героя, она неоднократно называется или сравнивается с ангелом в речи персонажей: "Вы знаете, какая это ангельская доброта – она ему во всем верит" (XVIII, бабушка), "Не
откладывайте вашей поездки, если вы хотите видеть этого ангела, покуда еще он не оставил нас" (XXV, Мими), "Потом убрала голову с подушек и задремала, так тихо, спокойно, точно ангел небесный" (XXVI, Наталья Савишна).
Эквивалентность образов матери и ангела логически обоснована с разных точек зрения. Мать героя больна, её смерть чередой намеков в тексте повести постепенно подается, как неизбежная. В тот временной период, что охватывается в повести, она не жива и не мертва в полном смысле этого слова. То есть она находится между небом и землей, подобно ангелу. Кроме того, Николенька видит мать, как своего хранителя и утешителя. В сцене мазурки на празднике у бабушки, когда герою кажется, что все присутствующие осуждают его за неуместные движения, а отцу за него стыдно, образ матери всплывает в его воображении именно с такой функцией: "Вот будь тут мамаша, она не покраснела бы за своего Николеньку". Образ ангела-хранителя героя, а также ангела-утешителя, который в тексте упоминается напрямую, полностью запечатлен в фигуре матери.
Образы матери и ангела "притягиваются" друг к другу в тексте повести, что может быть обусловлено ассоциативностью памяти рассказчика: там, где появляется один образ, обязательно всплывает второй. Например, в главе "Стихи" Николенька в качестве подарка бабушке ко дню её ангела пишет ей стихотворение. У него не получается придумать другую рифму к строке "Стараться будем утешать" кроме, как "И любим, как родную мать". Помимо крепкой ассоциативной связи утешения с образом матери, важно и то, что день ангела, пусть даже другого родственника, для героя не может обойтись без навязчивых мыслей о матери.
Кроме того, обращение друг к другу "ангел" внутри семьи встречается в тексте многократно. Глава "Детство" представляет собой не отдельное воспоминание, а коллаж впечатлений рассказчика, а, значит, как предполагается, наиболее искажена его воображением. В ней сначала мать называет Николеньку "моим ангелом", а затем появляется образ Ангела-утешителя, который "с улыбкой утирал слёзы" и который, как и мать героя, ушёл вместе с порой его детства.
В той же главе "Детство", которая является своеобразной интерлюдией между событийными главами, речь идет о происхождении веры и религиозного чувства Николеньки. Здесь дается информация о том, что, во-первых, именно мать воспитала в сыне веру в Бога и научила его таинствам: "Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью". Во-вторых, о том, что вера в сознании героя неразрывно связана с образом матери и любовью к ней ("любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство").
Для рассказчика, оглядывающегося на своё прошлое, ребёнок, которым был он сам, не эквивалентен его нынешнему "я". Рассказчик смотрит на него, как на третье лицо, что можно подметить при сопоставлении сцен молитвы в главах "Гриша" и "Детство". Рассказчик, подглядывая за молитвой юродивого Гриши, восхищается силой его веры: "О, великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость Бога, твоя любовь так велика, что слова сами собой лились из уст твоих – ты их не поверял рассудком". В той же степени поражает его и собственная вера, насколько сильной она была в ту пору, когда он был ребёнком: "Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?" Его "я", оставшееся с этой силой веры в прошлом, для рассказчика в момент повествования – такая же картина, на которую он смотрит со стороны, лишь воспоминание о чувстве, но не само чувство: "Неужели остались одни воспоминания?"
Образ матери в сознании главного героя идеализирован. Он служит Николеньке образцом добродетели, с которым он сопоставляет остальных взрослых, и оценивает их поступки на основе такого сравнения. Так образ матери функционирует до ее смерти. В преддверие и после ее смерти мнение Николеньки строится на оценке поведения людей, выражающих своё горе по этому поводу. Отец Николеньки в первом случае далёк от идеала, заданного матерью, и многие их качества полностью противоположны друг другу (в черновой версии "Детства" образ отца окрашен ещё более негативно1). В главе "Что за человек был мой отец?" оценка его нравственного облика выражается эксплицитно уже с первого абзаца ("Две главные страсти его в жизни были карты и женщины") и еще ярче выделяется финале главы: "Бог знает, были ли у него какие-нибудь нравственные убеждения?". Кроме того, рассказчик описывает своего отца, как посредственность с нескольких точек зрения: "Конек его был блестящие связи, которые он имел частию по родству моей матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в душе сердился за то, что они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручиком гвардии". Употребление притяжательного местоимения "моя" по отношению к матери в приведенном фрагменте достаточно четко в силу логической необоснованности своего появления в предложении обозначает отношение героя к отцу, не как к близкому человеку, словно он принадлежит другой семье. Данная глава представляет собой "генерализацию", как это называет Эйхенбаум, то есть не конкретное воспоминание, а суждение, ретроспективно произведенное рассказчиком на основании опыта событий его детства. Наличие такого резкого суждения об отце дает читателю составить представление о событиях, вынесенных за рамки повествования. На их содержание даются намеки по ходу текста. Они касаются, например, экономических проблем семьи: им приходится пользовать доходами от имения матери, потому что дела отца убыточны. В сцене мазурки отец противопоставляется матери напрямую: его поведение, а именно стыд перед гостями за сына – то, чего бы Николенька точно не ждал бы от матери.