ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.01.2024
Просмотров: 424
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Социальное противоречие в московской жизни XVI века
Рядом с политическим противоречием московской жизни, получившим первое свое разрешение в опричнине, выше мы отметили и другое – социальное. Мы определили его как систематическое подчинение интересов рабочей массы интересам служилых землевладельцев, живших насчет этой массы. К такому подчинению московское правительство было вынуждено неотложными потребностями государственной обороны. Оно действовало очень решительно в данном направлении потому, что не вполне отчетливо представляло себе последствия своей политики. Борьба с соседями на окраинах немецкой, литовской и татарской в XV–XVI вв. заставляла во чтобы тони стало увеличивать боевые силы государства. На границах протягивались линии новых и возобновленных крепостей. В этих крепостях водворялись гарнизоны, в состав которых поступали люди из низших слоев населения, менявшие посадский или крестьянский двор на двор в стрелецкой, пушкарской или иной приборной слободе. Этот вновь поверстанный в государеву службу мелкий люд в большинстве своем извлекался из уездов, которые тем самым теряли часть своего трудоспособного населения. На смену ушедшим в уездах водворялись иного рода жильцы они не входили в состав тяглых миров уезда и не принадлежали к трудовой массе земледельче- ско-промышленного населения, а становились выше этой массы, в качестве ее господ. То были служилые помещики и вотчинники, которым щедро раздавались черные и дворцовые земли с тяглым их населением. В течение всего XVI века можно наблюдать распространение этих форм служилого землевладения, поместья и мелкой вотчины, на всем юге и западе
Московского государства в Замосковье, в городах от украйн западных и южных, в Понизо- вье. Нуждаясь в людях, годных к боевой службе, сверх старинного класса своих слуг, вольных и невольных, знатных и незнатных, правительство подбирает необходимых ему людей,
сажая на поместья, отовсюду, изо всех слоев московского общества, в каких только существовали отвечающие военным нуждам элементы. В новгородских и псковских местах оно пользуется тем, например, классом мелких землевладельцев, который существовал еще при вечевом укладе, – так называемыми «земцами» или «своеземцами». Оно отбирает часть их в служилый класс, заставляя этих детей боярских земцев» служить сих маленьких вотчин и давая к этим вотчинам поместья. Остальная же часть «земцев» уходит в тяглые слои населения. В других случаях, если у правительства не хватало своих слуг, оно брало их в частных домах. Известен случай, когда государев писец Д. В. Китаев поместил на государеву службу несколько десятков семей боярских холопов. Верстали в службу и татар «новокре- щенов», даже татар, оставшихся в исламе этих последних устраивали на службе особыми отрядами и на землях особыми гнездами так, за татарами всегда бывали земли в Касимове и Елатьме на Оке, бывали городок Романовна Волге. Наконец, правительство пользовалось услугами и той темной по происхождению казачьей силы, которая выросла в XVI в.
на диком поле и южных реках. Не справляясь о казачьем прошлом, казаков или нанимали для временной службы, как это было, например, в 1572 г, или же верстали на постоянную службу, возводя в чин детей боярских, как это было, например, в Епифани в 1585 г. Словом, служилый класс складывался из лиц самых разнообразных состояний и потому росс чрезвычайной быстротой. Только в самом исходе XVI в, когда в центральных областях численность служилых чинов достигла желаемой степени, появилась мысль, что в государеву службу следует принимать с разбором, не допуская в число детей боярских поповых и мужичьих детей, холопей боярских и слуг монастырских. Но столь разборчивы стали только в коренных областях государства, а на южной окраине, где по-прежнему была нужда
Смута в Московском государстве
Итак, начальный факт XVII в. – смута – в своем происхождении есть дело предыдущего века, и изучение смутной эпохи вне связи с предыдущими явлениями нашей жизни невозможно. К сожалению, историография долго не разбиралась в обстоятельствах смутного времени настолько, чтобы точно показать, в какой мере неизбежность смуты определялась условиями внутренней жизни народа и насколько она была вызвана и поддержана случайностями и посторонним влиянием. Когда мы обращаемся к изучению другой европейской смуты, французской революции, можно удивиться тому, как ясен этот сложный факт и со стороны своего происхождения, и со стороны развития. Мы легко можем следить за развитием этого факта, отлично видеть, что там факт смуты – неизбежное следствие того государственного кризиса, к которому Францию привел ее феодальный строй мы видим там и результат многолетнего брожения, выражавшийся в том, что преобладание феодального дворянства сменилось преобладанием буржуазии. У нас совсем не то. Наша смута вовсе не революция и не кажется исторически необходимым явлением, по крайней мерена первый взгляд. Началась она явлением совсем случайным – прекращением династии в значительной степени поддерживалась вмешательством поляков и шведов, закончилась восстановлением прежних форм государственного и общественного строя ив своих перипетиях представляет массу случайного и труднообъяснимого. Благодаря такому характеру нашей государственной разрухи и являлось у нас так многоразличных мнений и теорий об ее происхождении и причинах. Одну из таких теорий представляет в своей Истории России»
С. М. Соловьев. Он считает первой причиной смуты дурное состояние народной нравственности, явившееся результатом столкновения новых государственных начал со старыми дружинными. Это столкновение, по его теории, выразилось в борьбе московских государей с боярством. Другой причиной смуты он считает чрезмерное развитие казачества сего противогосударственными стремлениями. Смутное время, таким образом, он понимает, как время борьбы общественного и противообщественного элемента в молодом Московском государстве, где государственный порядок встречал противодействие со стороны старых дружинных начали противообщественного настроения многолюдной казацкой среды (Ист. России, гл. II). Другого воззрения держится К. С. Аксаков, Аксаков признает смуту фактом случайным, не имеющим глубоких исторических причин. Смута была к тому же делом государства, а не земли. Земля в смуте дог. была совсем пассивным лицом. Над ней спорили и метались люди государства, а не земские. Вовремя междуцарствия разрушалось и наконец рассыпалось вдребезги государственное здание России, говорит Аксаков:
«Под этим развалившимся зданием открылось крепкое земское устройство в 1612-13 гг.
земля встала и подняла развалившееся государство. Нетрудно заметить, что это осмысление смуты сделано в духе общих исторических воззрений К. Аксакова и что оно в корне противоположно воззрениям Соловьева. Третья теория выдвинута И. Е. Забелиным («Минин и
Пожарский»); она в своем генезисе является сочетанием первых двух теорий, но сочетанием очень своеобразным. Причины смуты он видит, как и Аксаков, не в народе, а в правительстве, иначе в боярской дружинной среде (эти термины у него равнозначащи). Боярская и вообще служилая среда во имя отживших дружинных традиций (здесь Забелин становится на точку зрения Соловьева) давно уже крамольничала и готовила смуту. Столетием раньше смуты для нее созидалась почва в стремлениях дружины править землей и кормиться на ее счет. Сирота-народ в деле смуты играл пассивную роль и спас государство в критическую минуту. Народ, таким образом, в смуте ничем неповинен, а виновниками были боярство и служилый класс. НИ. Костомаров (в разных статьях ив своем Смутном времени»)
высказал иные взгляды. По его мнению, в смуте виновны все классы русского общества
Царствование Бориса Годунова. Умирая, Федор не назначил себе преемника, а только оставил на всех своих великих государствах жену свою Ирину Федоровну. Тотчас после его смерти Москва присягнула царице ее просили править с помощью брата Бориса Федоровича. Но от царства Ирина наотрез отказалась, съехала из дворца в Новодевичий монастырь и постриглась там под именем Александры. Вместе с сестрой поселился и Бориса царством правил патриархи бояре именем царицы. Все понимали, что управление временное и что необходимо избрать преемника покойному царю. Но кто же мог ему наследовать?
По общему складу понятий того времени, наследовать должен был родовитейший в государстве человек но родовые счеты бояр успели к этому времени так уже перепутаться и осложниться, что разобраться в них было не так легко. Род Рюриковичей был очень многочислен,
и относительное старшинство его членов определить вряд ли можно было с точностью. К
тому же многие из очень родовитых членов были затерты при дворе менее родовитыми, но более счастливыми по службе родичами, ас другой стороны, среди московского боярства было много очень родовитых людей не Рюриковичей. В то время из Рюриковичей особым значением пользовалась родовитая семья князей Шуйских. Она была старше даже князей московских, а рядом с ней стояли во главе боярства очень знатные князья чужого рода – Геди- миновичи, Мстиславские и Голицыны. Наиболее талантливой из этих княжеских фамилий была фамилия Шуйских не раздавала она государству выдающихся деятелей, отмеченных крупным воинским или административным талантом. Менее блестящи были Мстиславские и Голицыны, но они, как и Шуйские, всегда занимали первые места в рядах московского боярства. По понятиям этого боярства, право быть выбранным на престол принадлежало одному из этих княжеских родов более чем кому-либо другому. А между тем были в Москве два рода не княжеского происхождения, которые пользовались громадным значением при последних царях и по влиянию своему ничем не уступали знатнейшим Рюриковичам и Геди- миновичам, раздавленными загнанным опричниной. Это старые слуги князей московских:
Романовы и Годуновы. Предок Романовых, по преданию, выехал в XIV виз «Прусс», как выражаются древние родословные. Его потомки были впоследствии известны под именем
Рядом с политическим противоречием московской жизни, получившим первое свое разрешение в опричнине, выше мы отметили и другое – социальное. Мы определили его как систематическое подчинение интересов рабочей массы интересам служилых землевладельцев, живших насчет этой массы. К такому подчинению московское правительство было вынуждено неотложными потребностями государственной обороны. Оно действовало очень решительно в данном направлении потому, что не вполне отчетливо представляло себе последствия своей политики. Борьба с соседями на окраинах немецкой, литовской и татарской в XV–XVI вв. заставляла во чтобы тони стало увеличивать боевые силы государства. На границах протягивались линии новых и возобновленных крепостей. В этих крепостях водворялись гарнизоны, в состав которых поступали люди из низших слоев населения, менявшие посадский или крестьянский двор на двор в стрелецкой, пушкарской или иной приборной слободе. Этот вновь поверстанный в государеву службу мелкий люд в большинстве своем извлекался из уездов, которые тем самым теряли часть своего трудоспособного населения. На смену ушедшим в уездах водворялись иного рода жильцы они не входили в состав тяглых миров уезда и не принадлежали к трудовой массе земледельче- ско-промышленного населения, а становились выше этой массы, в качестве ее господ. То были служилые помещики и вотчинники, которым щедро раздавались черные и дворцовые земли с тяглым их населением. В течение всего XVI века можно наблюдать распространение этих форм служилого землевладения, поместья и мелкой вотчины, на всем юге и западе
Московского государства в Замосковье, в городах от украйн западных и южных, в Понизо- вье. Нуждаясь в людях, годных к боевой службе, сверх старинного класса своих слуг, вольных и невольных, знатных и незнатных, правительство подбирает необходимых ему людей,
сажая на поместья, отовсюду, изо всех слоев московского общества, в каких только существовали отвечающие военным нуждам элементы. В новгородских и псковских местах оно пользуется тем, например, классом мелких землевладельцев, который существовал еще при вечевом укладе, – так называемыми «земцами» или «своеземцами». Оно отбирает часть их в служилый класс, заставляя этих детей боярских земцев» служить сих маленьких вотчин и давая к этим вотчинам поместья. Остальная же часть «земцев» уходит в тяглые слои населения. В других случаях, если у правительства не хватало своих слуг, оно брало их в частных домах. Известен случай, когда государев писец Д. В. Китаев поместил на государеву службу несколько десятков семей боярских холопов. Верстали в службу и татар «новокре- щенов», даже татар, оставшихся в исламе этих последних устраивали на службе особыми отрядами и на землях особыми гнездами так, за татарами всегда бывали земли в Касимове и Елатьме на Оке, бывали городок Романовна Волге. Наконец, правительство пользовалось услугами и той темной по происхождению казачьей силы, которая выросла в XVI в.
на диком поле и южных реках. Не справляясь о казачьем прошлом, казаков или нанимали для временной службы, как это было, например, в 1572 г, или же верстали на постоянную службу, возводя в чин детей боярских, как это было, например, в Епифани в 1585 г. Словом, служилый класс складывался из лиц самых разнообразных состояний и потому росс чрезвычайной быстротой. Только в самом исходе XVI в, когда в центральных областях численность служилых чинов достигла желаемой степени, появилась мысль, что в государеву службу следует принимать с разбором, не допуская в число детей боярских поповых и мужичьих детей, холопей боярских и слуг монастырских. Но столь разборчивы стали только в коренных областях государства, а на южной окраине, где по-прежнему была нужда
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
147
в сильных и храбрых людях, благоразумно воздерживались от расспроса и сыска про отечество тех, кого верстали поместьем.
Итак, численность служилого класса в XVI вросла с чрезвычайной скоростью, а вместе стем росла и площадь, охваченная служилым землевладением, которым тогда обеспечивалась исправность служб. Следует отметить те последствия, какими сопровождалось для коренного городского населения водворение в города и посады служилого люда. Военные слободы и осадные дворы губительно действовали на посадские миры. Служилый люд отнимал у горожан их усадьбы и огороды, их рынок и промыслы. Он выживал посадских людей из их посада, и посад пустели падал. Из центра народнохозяйственной жизни город превращался в центр административно-военный, а старое городское население разбредалось или же, оставаясь на месте, разными способами выходило из государева тягла. Нечто подобное происходило и с водворением служилых людей в уездах.
Раздача земель служилым людям производилась обыкновенно с таким соображением,
чтобы поместить военную силу поближе к тем рубежам, охрана которых на нее возлагалась.
В Поморье не было удобно размещать помещиков, так как поморские уезды были далеки от всякого возможного театра войны. Служилый люд получал поэтому свои земли в южной половине государства, скучиваясь к украйнам польской и западной. Чем ограниченнее был район обычного размещения служилых землевладельцев, тем быстрее переходили в этом районе в частное обладание бояр и детей боярских земли государственные (черные)
и государевы (дворцовые. Когда этот процесс передачи правительственных земель служилому классу был осложнен пересмотром земель в опричнине и последствием этого пересмотра массовым перемещением служилых землевладельцев, то он получил еще более быстрый ходи пришел к некоторой развязке земель, составлявших поместный фонд, ко второй половине XVI столетия уже не хватало, и помещать служилых людей в центральной и южной полосе государства стало трудно. Не считая прямого указания на недостаток земель,
находящегося в сочинении Флетчера, о том же свидетельствует хроническое несоответствие поместного оклада служилых людей сих дачей действительная дача помещиков постоянно была меньше номинального их оклада, хотя за ними и сохранялось право «приискать»
самим то количество земли, какое не дошло в их оклад. В поместную раздачу, по недостатку земель, обращались не только дворцовые и черные земли, но даже вотчинные владения, светские и церковные, взятые на государя именно с целью передать их в поместный оборот. То обстоятельство, что в центральных частях государства в тоже самое время существовало большое количество заброшенных порожних земель, не только не опровергает факта недостачи поместной земли, но служит к его лучшему освещению. Этих пустошей не брали за пустом, их нельзя было обратить в раздачу, и потому-то приходилось пополнять поместный фонд, взамен опустелых дач, новыми участками из вотчинных и мирских земель,
не бывших до тех пор за помещиками.
Таким образом, к исходу XVI в. в уездах южной половины Московского государства служилое землевладение достигло своего крайнего развития в том смысле, что захватило в свой оборот все земли, не принадлежавшие монастырями дворцу государеву. Тяглое население южных и западных областей оказалось при этом сплошь на частновладельческих, служилых и монастырских землях, за исключением небольшого, сравнительно, количества дворцовых волостей. Тяглая община в том виде, как мы ее знаем на московском севере, могла уцелеть лишь там, где черная или дворцовая волость целиком попадала в состав частного земельного хозяйства. Так было, например, с Юхотской волостью при пожаловании ее кн.
Ф. М. Мстиславскому и во всех других случаях образования крупных, водной меже, боярских и монастырских хозяев. В этих крупных владениях крестьянский мир не только мог сохранить внутреннюю целость мирского устройства и мирских отношений, как они сложились под давлением податного оклада и круговой ответственности, но он приобретал сверх
147
в сильных и храбрых людях, благоразумно воздерживались от расспроса и сыска про отечество тех, кого верстали поместьем.
Итак, численность служилого класса в XVI вросла с чрезвычайной скоростью, а вместе стем росла и площадь, охваченная служилым землевладением, которым тогда обеспечивалась исправность служб. Следует отметить те последствия, какими сопровождалось для коренного городского населения водворение в города и посады служилого люда. Военные слободы и осадные дворы губительно действовали на посадские миры. Служилый люд отнимал у горожан их усадьбы и огороды, их рынок и промыслы. Он выживал посадских людей из их посада, и посад пустели падал. Из центра народнохозяйственной жизни город превращался в центр административно-военный, а старое городское население разбредалось или же, оставаясь на месте, разными способами выходило из государева тягла. Нечто подобное происходило и с водворением служилых людей в уездах.
Раздача земель служилым людям производилась обыкновенно с таким соображением,
чтобы поместить военную силу поближе к тем рубежам, охрана которых на нее возлагалась.
В Поморье не было удобно размещать помещиков, так как поморские уезды были далеки от всякого возможного театра войны. Служилый люд получал поэтому свои земли в южной половине государства, скучиваясь к украйнам польской и западной. Чем ограниченнее был район обычного размещения служилых землевладельцев, тем быстрее переходили в этом районе в частное обладание бояр и детей боярских земли государственные (черные)
и государевы (дворцовые. Когда этот процесс передачи правительственных земель служилому классу был осложнен пересмотром земель в опричнине и последствием этого пересмотра массовым перемещением служилых землевладельцев, то он получил еще более быстрый ходи пришел к некоторой развязке земель, составлявших поместный фонд, ко второй половине XVI столетия уже не хватало, и помещать служилых людей в центральной и южной полосе государства стало трудно. Не считая прямого указания на недостаток земель,
находящегося в сочинении Флетчера, о том же свидетельствует хроническое несоответствие поместного оклада служилых людей сих дачей действительная дача помещиков постоянно была меньше номинального их оклада, хотя за ними и сохранялось право «приискать»
самим то количество земли, какое не дошло в их оклад. В поместную раздачу, по недостатку земель, обращались не только дворцовые и черные земли, но даже вотчинные владения, светские и церковные, взятые на государя именно с целью передать их в поместный оборот. То обстоятельство, что в центральных частях государства в тоже самое время существовало большое количество заброшенных порожних земель, не только не опровергает факта недостачи поместной земли, но служит к его лучшему освещению. Этих пустошей не брали за пустом, их нельзя было обратить в раздачу, и потому-то приходилось пополнять поместный фонд, взамен опустелых дач, новыми участками из вотчинных и мирских земель,
не бывших до тех пор за помещиками.
Таким образом, к исходу XVI в. в уездах южной половины Московского государства служилое землевладение достигло своего крайнего развития в том смысле, что захватило в свой оборот все земли, не принадлежавшие монастырями дворцу государеву. Тяглое население южных и западных областей оказалось при этом сплошь на частновладельческих, служилых и монастырских землях, за исключением небольшого, сравнительно, количества дворцовых волостей. Тяглая община в том виде, как мы ее знаем на московском севере, могла уцелеть лишь там, где черная или дворцовая волость целиком попадала в состав частного земельного хозяйства. Так было, например, с Юхотской волостью при пожаловании ее кн.
Ф. М. Мстиславскому и во всех других случаях образования крупных, водной меже, боярских и монастырских хозяев. В этих крупных владениях крестьянский мир не только мог сохранить внутреннюю целость мирского устройства и мирских отношений, как они сложились под давлением податного оклада и круговой ответственности, но он приобретал сверх
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
148
тяглой и государственной еще и вотчинно-хозяйственную организацию под влиянием частновладельческих интересов вотчинника. Эта организация могла тяготить различными своими сторонами тяглого человека, но она давала ему и выгоды жить за хребтом сильного и богатого владельца в тарханной вотчине было выгоднее, безопаснее и спокойнее тянуть свои дани и оброки с привычным миром было легче. Когда же черная или дворцовая волость шла в раздачу рядовым детям боярским мелкими участками, тогда ее тяглое население терпело горькую участь. Межи мелкопоместных владений дробили волость, прежде единую, намного частных разобщенных хозяйств, и старое тяглое устройство исчезало. Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами и повинностями в свою пользу,
он в тоже время был обязан собирать с них государевы подати. По официальным выражениям вне крестьяне, а их служилый владелец тянул во всякие государевы подати и получал льготы во всяких государевых податях. Вот как, например, выражалась писцовая книга 1572 го четырехлетней льготе, данной помещику А в те ему урочные лета, с того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давати до тех урочных лета как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие государевы подати. Пользуясь правом называть крестьян на пустые дворы, владелец обязывал их договором не со
«старожильцами» своего поместья или вотчины, ас самим собой. Таким образом, функции выборных властей тяглого мира переходили на землевладельца ив его руках обращались водно из средств прикрепления крестьян.
Нет сомнения, что описанное выше развитие служилого и вообще частного землевладения было одним из решительных условий крестьянского прикрепления. Неизбежным последствием возникновения привилегированных земельных хозяйств на правительственных землях был переход крестьян от податного самоуправления и хозяйственной самостоятельности в землевладельческую опеку ив зависимость от господского хозяйства. Этот переход в отдельных случаях мог быть легкими выгодным, но вообще он равнялся потере гражданской самостоятельности. Коренное население тяглой черной волости – крестьяне старожильцы, застаревшие на своих тяглых жеребьях, с которых они не могли уходить,
не получали права выхода и от землевладельца, когда попадали со своей землей в частное обладание. Прикрепление к тяглу в самостоятельной податной общине заменялось для них прикреплением к владельцу, за которым они записывались при отводе ему земли. Эта крепость старожильцев, выражавшаяся в потере права передвижения, была общепризнанным положением в XVI в возникшая в практике правительственно-податной, она легко была усвоена и частновладельческой практикой. Охраняя свой интерес, правительство разрешало частным владельцам называть на свои земли не всех вообще крестьян, а лишь не сидевших на тягле: От отцов детей, и от братей братью, и от дядь племянников и от сусед захребетников, а нес тяглых черных места с тяглых черных мест на льготу крестьян не назы- вати». И частные землевладельцы не отпускали от себя тех, кого получали вместе с землей,
кто обжился и застарел в их владении таких «старожильцев» они считали уже крепкими себе ив случае их ухода возвращали, ссылаясь на писцовую книгу или иной документ, в котором ушедшие тяглецы были записаны за ними. За такой порядок стояли не только сами землевладельцы, – его держалось и правительство. Сточки зрения правительственной, он был удобен и необходим. Крепкое владельцу рабочее население служило надежным основанием и служебной исправности служилого землевладельца, и податной исправности частновладельческих хозяйств.
Но для рабочего населения переход в частную зависимость был таким житейским осложнением, с которым оно не могло примириться легко. В данном же случае дело обострялось еще тем, что передача правительственных земель частным лицам происходила нес правильной постепенностью. Мы видим, что она была осложнена опричниной. Обращение
148
тяглой и государственной еще и вотчинно-хозяйственную организацию под влиянием частновладельческих интересов вотчинника. Эта организация могла тяготить различными своими сторонами тяглого человека, но она давала ему и выгоды жить за хребтом сильного и богатого владельца в тарханной вотчине было выгоднее, безопаснее и спокойнее тянуть свои дани и оброки с привычным миром было легче. Когда же черная или дворцовая волость шла в раздачу рядовым детям боярским мелкими участками, тогда ее тяглое население терпело горькую участь. Межи мелкопоместных владений дробили волость, прежде единую, намного частных разобщенных хозяйств, и старое тяглое устройство исчезало. Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами и повинностями в свою пользу,
он в тоже время был обязан собирать с них государевы подати. По официальным выражениям вне крестьяне, а их служилый владелец тянул во всякие государевы подати и получал льготы во всяких государевых податях. Вот как, например, выражалась писцовая книга 1572 го четырехлетней льготе, данной помещику А в те ему урочные лета, с того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давати до тех урочных лета как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие государевы подати. Пользуясь правом называть крестьян на пустые дворы, владелец обязывал их договором не со
«старожильцами» своего поместья или вотчины, ас самим собой. Таким образом, функции выборных властей тяглого мира переходили на землевладельца ив его руках обращались водно из средств прикрепления крестьян.
Нет сомнения, что описанное выше развитие служилого и вообще частного землевладения было одним из решительных условий крестьянского прикрепления. Неизбежным последствием возникновения привилегированных земельных хозяйств на правительственных землях был переход крестьян от податного самоуправления и хозяйственной самостоятельности в землевладельческую опеку ив зависимость от господского хозяйства. Этот переход в отдельных случаях мог быть легкими выгодным, но вообще он равнялся потере гражданской самостоятельности. Коренное население тяглой черной волости – крестьяне старожильцы, застаревшие на своих тяглых жеребьях, с которых они не могли уходить,
не получали права выхода и от землевладельца, когда попадали со своей землей в частное обладание. Прикрепление к тяглу в самостоятельной податной общине заменялось для них прикреплением к владельцу, за которым они записывались при отводе ему земли. Эта крепость старожильцев, выражавшаяся в потере права передвижения, была общепризнанным положением в XVI в возникшая в практике правительственно-податной, она легко была усвоена и частновладельческой практикой. Охраняя свой интерес, правительство разрешало частным владельцам называть на свои земли не всех вообще крестьян, а лишь не сидевших на тягле: От отцов детей, и от братей братью, и от дядь племянников и от сусед захребетников, а нес тяглых черных места с тяглых черных мест на льготу крестьян не назы- вати». И частные землевладельцы не отпускали от себя тех, кого получали вместе с землей,
кто обжился и застарел в их владении таких «старожильцев» они считали уже крепкими себе ив случае их ухода возвращали, ссылаясь на писцовую книгу или иной документ, в котором ушедшие тяглецы были записаны за ними. За такой порядок стояли не только сами землевладельцы, – его держалось и правительство. Сточки зрения правительственной, он был удобен и необходим. Крепкое владельцу рабочее население служило надежным основанием и служебной исправности служилого землевладельца, и податной исправности частновладельческих хозяйств.
Но для рабочего населения переход в частную зависимость был таким житейским осложнением, с которым оно не могло примириться легко. В данном же случае дело обострялось еще тем, что передача правительственных земель частным лицам происходила нес правильной постепенностью. Мы видим, что она была осложнена опричниной. Обращение
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
149
земель подгонялось политическими обстоятельствами и принимало характер тревожный и беспорядочный. Пересмотр служилых людишек с необыкновенной быстротой ив большом количестве перебрасывал их с земель на земли, разрушая старинные хозяйства в одних местах и создавая новые в других. Все роды земель, от черных до монастырских, были втянуты в этот пересмотри меняли владельцев, – то отбирались на государя, то снова шли в частные руки. К этому именно времени более всего приурочивается замечание ВО. Клю- чевского, что в Московском государстве XVI в. населенные имения переходили из рук в руки чуть нес быстротой ценных бумаг на нынешней бирже. Только эта игра в крестьян ив землю доведена была до такого напряжения не одними иноками богатых монастырей, как говорит Ключевский, но прежде всего самим правительством Грозного. Монастыри лишь пользовались, ипритом умело пользовались, земельной катастрофой и удачно подбирали в свою пользу обломки разбитого Грозным вотчинного землевладения царских слуг. Крестьяне, таким образом, переживали разом две беды с одной стороны, государевы земли,
которыми они владели, быстро и всей массой переходили в служилые руки ради нужд государственной обороны с другой стороны, этот переход земель благодаря опричнине стал насильственно-беспорядочным. На малопонятные для крестьянства ограничения его прав и притеснения оно отвечало усиленным выходом с земель, взятых из непосредственного крестьянского распоряжения. В то самое время, когда крестьянский труд стали полагать в основание имущественного обеспечения вновь образованного служилого класса, крестьянство попыталось возвратить своему труду свободу – через переселение.
Вот в чем мы видим главную причину усиления во второй половине XVI в. крестьянского выхода из местностей, занятых служилым землевладением. Писцовые книги и летописи того времени объясняли сильное запустение центральных южных областей государства главным образом татарским набегом 1571 г, когда хан дошел до самой Москвы, а отчасти
«моровым поветрием и хлебным недородом. Но это были второстепенные и позднейшие причины главная заключалась в потере земли.
Развитию крестьянского населения способствовали многие условия московской политической жизни XVI в. Благодаря этим условиям, в крестьянской массе рождалась самая мысль о выселении, ими же облегчалось и передвижение землевладельцев на новые земли.
Первое из этих условий надо искать в громадных земельных приобретениях Москвы. В
половине XVI в. торжество над татарами на востоке и юге передало в полную власть Москвы среднюю и нижнюю Волгу и места на юге от Оки. В новых областях от верховьев Оки до
Камского устья залегал почти сплошной, с небольшими островами песка и суглинка, тучный пласт чернозема. Этот чернозем давно манил к себе великоросса-земледельца. Задолго до
Казанского взятия и до занятия крепостями верховий Оки и Дона, еще в XV в, возникли здесь русские поселения. Когда же по взятии Казани правительство московское утвердилось на новых местах, и жизнь на этих окраинах стала безопаснее, сюда по известным уже путям массой потянулось земледельческое население, ища новых землиц взамен старой земли,
отходившей в служилые руки. Успехи колонизации этих новых земель также, как и успехи колонизации в понизовых и украйных городах, обусловливались тем, что свободное движение народных масс соединялось водном стремлении с правительственной деятельностью по занятию и укреплению вновь занятых пространств.
Если перелом в земельных отношениях крестьянства был главным побуждением к выселению, если приобретение плодородных земель обусловливало направление переселенческого движения, то первоначальный способ отношения правительства к переселенцам содействовал решимости переселяться. На новых землях правительство, спеша закрепить их за собой, строило города, водворяло в них временные отряды жильцов и вербовало постоянные гарнизоны. Оно иногда сажало в них вместе с военными людьми и людей торговых, имея ввиду передать им местный рынок так в Казань, после ее завоевания, были
149
земель подгонялось политическими обстоятельствами и принимало характер тревожный и беспорядочный. Пересмотр служилых людишек с необыкновенной быстротой ив большом количестве перебрасывал их с земель на земли, разрушая старинные хозяйства в одних местах и создавая новые в других. Все роды земель, от черных до монастырских, были втянуты в этот пересмотри меняли владельцев, – то отбирались на государя, то снова шли в частные руки. К этому именно времени более всего приурочивается замечание ВО. Клю- чевского, что в Московском государстве XVI в. населенные имения переходили из рук в руки чуть нес быстротой ценных бумаг на нынешней бирже. Только эта игра в крестьян ив землю доведена была до такого напряжения не одними иноками богатых монастырей, как говорит Ключевский, но прежде всего самим правительством Грозного. Монастыри лишь пользовались, ипритом умело пользовались, земельной катастрофой и удачно подбирали в свою пользу обломки разбитого Грозным вотчинного землевладения царских слуг. Крестьяне, таким образом, переживали разом две беды с одной стороны, государевы земли,
которыми они владели, быстро и всей массой переходили в служилые руки ради нужд государственной обороны с другой стороны, этот переход земель благодаря опричнине стал насильственно-беспорядочным. На малопонятные для крестьянства ограничения его прав и притеснения оно отвечало усиленным выходом с земель, взятых из непосредственного крестьянского распоряжения. В то самое время, когда крестьянский труд стали полагать в основание имущественного обеспечения вновь образованного служилого класса, крестьянство попыталось возвратить своему труду свободу – через переселение.
Вот в чем мы видим главную причину усиления во второй половине XVI в. крестьянского выхода из местностей, занятых служилым землевладением. Писцовые книги и летописи того времени объясняли сильное запустение центральных южных областей государства главным образом татарским набегом 1571 г, когда хан дошел до самой Москвы, а отчасти
«моровым поветрием и хлебным недородом. Но это были второстепенные и позднейшие причины главная заключалась в потере земли.
Развитию крестьянского населения способствовали многие условия московской политической жизни XVI в. Благодаря этим условиям, в крестьянской массе рождалась самая мысль о выселении, ими же облегчалось и передвижение землевладельцев на новые земли.
Первое из этих условий надо искать в громадных земельных приобретениях Москвы. В
половине XVI в. торжество над татарами на востоке и юге передало в полную власть Москвы среднюю и нижнюю Волгу и места на юге от Оки. В новых областях от верховьев Оки до
Камского устья залегал почти сплошной, с небольшими островами песка и суглинка, тучный пласт чернозема. Этот чернозем давно манил к себе великоросса-земледельца. Задолго до
Казанского взятия и до занятия крепостями верховий Оки и Дона, еще в XV в, возникли здесь русские поселения. Когда же по взятии Казани правительство московское утвердилось на новых местах, и жизнь на этих окраинах стала безопаснее, сюда по известным уже путям массой потянулось земледельческое население, ища новых землиц взамен старой земли,
отходившей в служилые руки. Успехи колонизации этих новых земель также, как и успехи колонизации в понизовых и украйных городах, обусловливались тем, что свободное движение народных масс соединялось водном стремлении с правительственной деятельностью по занятию и укреплению вновь занятых пространств.
Если перелом в земельных отношениях крестьянства был главным побуждением к выселению, если приобретение плодородных земель обусловливало направление переселенческого движения, то первоначальный способ отношения правительства к переселенцам содействовал решимости переселяться. На новых землях правительство, спеша закрепить их за собой, строило города, водворяло в них временные отряды жильцов и вербовало постоянные гарнизоны. Оно иногда сажало в них вместе с военными людьми и людей торговых, имея ввиду передать им местный рынок так в Казань, после ее завоевания, были
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
150
переведены из Пскова несколько семей псковских гостей, и, несмотря на то, что на родине эти «переведенцы» были опальными людьми, им создали льготную обстановку на новоселье. Таким образом, в новозавоеванный край правительство само посылало жильцов на временную службу и на постоянное житье. В меру своих потребностей оно поощряло переселение и не служилых людей, давая «приходцам» податные льготы, пока они обживутся на новых хозяйствах. Подобное отношение могло только возбуждать народ к выселению на окраины и подавать надежды на хозяйственную независимость и облегчение податного бре- мени.
Однако к последней четверти XVI столетия уменьшение населения в замосковных и западных уездах достигло больших размеров и вызвало перемену в настроении правительства, возбудив в нем большую тревогу. Опустение земель лишало правительство сил и средств для продолжения борьбы за Ливонию. С опустелых служилых земель не было ни службы, ни платежей, а лучшие населенные церковные земли были в тарханех» и не несли служебного и податного бремени. Успехи Стефана Батория были так легки и велики не только потому, что у него был военный талант и хорошее войско, но и потому, что он бил врага, уже обессиленного тяжким внутренним недугом. Вялость и нерешительность Грозного в последний период борьбы порождалась, думаем, непростыми припадками личной трусости, а сознанием, что у него исчезли средства для войны, что его земля в пустошь изнурилась» ив запустение пришла. Стремлением поправить дело вызвано было в 1572 и гг. запрещение передавать служилые земли во владение духовенства, в 1584 г. отмена податных льгот (тарханов) в церковных вотчинах. Важность этих мер легко себе представить, если вспомнить, что кругом Москвы две пятых (37 %) всей пашенной земли принадлежали духовенству и что на поместных и вотчинных землях, составлявших остальные три пятых, хозяйство поддерживалось только на одной третьей части (23 %), остальное же %) было запустошено служилыми владельцами. Если данные о подмосковном пространстве можно распространять навесь вообще центр государства, то позволительно сказать,
что более половины всех возделанных земель было в тарханах, а нельготные служилые земли на две трети пустели. Из соборного приговора 1584 г. видно, что правительство в то время уже вполне отчетливо представляло себе такое положение дела. Постановляя отмену тарханов на церковных землях, соборный акт говорит, что владельцы с тех (земель) ника- кия царския дани и земских розметов не платят, а воинство, служилые люди, те их земли оплачивают, и сего ради многое запустение за воинскими людьми в вотчинах их ив поместьях, платячи за тарханы, а крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во льготе. Таково было правительственное признание землевладельческого кризиса, признание несколько позднее, сделанное уже тогда, когда кризис был в полном развитии и когда частные землевладельцы испробовали много средств для борьбы с ним. Правительство вступилось вдело для охраны своих и владельческих интересов только в исходе XVI в. идей- ствовало посредством лишь временных и частных мероприятий, колеблясь в окончательном выборе направления и средств. Оно не решалось сразу прикрепить к месту всю массу тяглого населения, но создало ряд препятствий к его передвижению. Такими препятствиями должны были служить временное уничтожение тарханов, запрещение принимать закладчиков и держать слуг без крепостей, явленных определенным порядком, ограничение крестьянского перевоза, перепись крестьянского населения в книгах 7101 (1592–1593) г. Этими мерами думали сохранить для государства необходимое ему количество службы и подати, а для служилых землевладельцев – остатки рабочего населения их земель.
Но гораздо ранее правительственного вмешательства землевладельческий класс применил к делу для борьбы с кризисом ряд средств, указанных ему условиями хозяйственной деятельности и особенностями общественных отношений того времени. К энергической борьбе с кризисом землевладельцев вынуждали сами обстоятельства, рокового значения
150
переведены из Пскова несколько семей псковских гостей, и, несмотря на то, что на родине эти «переведенцы» были опальными людьми, им создали льготную обстановку на новоселье. Таким образом, в новозавоеванный край правительство само посылало жильцов на временную службу и на постоянное житье. В меру своих потребностей оно поощряло переселение и не служилых людей, давая «приходцам» податные льготы, пока они обживутся на новых хозяйствах. Подобное отношение могло только возбуждать народ к выселению на окраины и подавать надежды на хозяйственную независимость и облегчение податного бре- мени.
Однако к последней четверти XVI столетия уменьшение населения в замосковных и западных уездах достигло больших размеров и вызвало перемену в настроении правительства, возбудив в нем большую тревогу. Опустение земель лишало правительство сил и средств для продолжения борьбы за Ливонию. С опустелых служилых земель не было ни службы, ни платежей, а лучшие населенные церковные земли были в тарханех» и не несли служебного и податного бремени. Успехи Стефана Батория были так легки и велики не только потому, что у него был военный талант и хорошее войско, но и потому, что он бил врага, уже обессиленного тяжким внутренним недугом. Вялость и нерешительность Грозного в последний период борьбы порождалась, думаем, непростыми припадками личной трусости, а сознанием, что у него исчезли средства для войны, что его земля в пустошь изнурилась» ив запустение пришла. Стремлением поправить дело вызвано было в 1572 и гг. запрещение передавать служилые земли во владение духовенства, в 1584 г. отмена податных льгот (тарханов) в церковных вотчинах. Важность этих мер легко себе представить, если вспомнить, что кругом Москвы две пятых (37 %) всей пашенной земли принадлежали духовенству и что на поместных и вотчинных землях, составлявших остальные три пятых, хозяйство поддерживалось только на одной третьей части (23 %), остальное же %) было запустошено служилыми владельцами. Если данные о подмосковном пространстве можно распространять навесь вообще центр государства, то позволительно сказать,
что более половины всех возделанных земель было в тарханах, а нельготные служилые земли на две трети пустели. Из соборного приговора 1584 г. видно, что правительство в то время уже вполне отчетливо представляло себе такое положение дела. Постановляя отмену тарханов на церковных землях, соборный акт говорит, что владельцы с тех (земель) ника- кия царския дани и земских розметов не платят, а воинство, служилые люди, те их земли оплачивают, и сего ради многое запустение за воинскими людьми в вотчинах их ив поместьях, платячи за тарханы, а крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во льготе. Таково было правительственное признание землевладельческого кризиса, признание несколько позднее, сделанное уже тогда, когда кризис был в полном развитии и когда частные землевладельцы испробовали много средств для борьбы с ним. Правительство вступилось вдело для охраны своих и владельческих интересов только в исходе XVI в. идей- ствовало посредством лишь временных и частных мероприятий, колеблясь в окончательном выборе направления и средств. Оно не решалось сразу прикрепить к месту всю массу тяглого населения, но создало ряд препятствий к его передвижению. Такими препятствиями должны были служить временное уничтожение тарханов, запрещение принимать закладчиков и держать слуг без крепостей, явленных определенным порядком, ограничение крестьянского перевоза, перепись крестьянского населения в книгах 7101 (1592–1593) г. Этими мерами думали сохранить для государства необходимое ему количество службы и подати, а для служилых землевладельцев – остатки рабочего населения их земель.
Но гораздо ранее правительственного вмешательства землевладельческий класс применил к делу для борьбы с кризисом ряд средств, указанных ему условиями хозяйственной деятельности и особенностями общественных отношений того времени. К энергической борьбе с кризисом землевладельцев вынуждали сами обстоятельства, рокового значения
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
151
которых нельзя было не понять. Отклик населения создал недостаток рабочих рук в частных земельных хозяйствах и довел до громадных размеров хозяйственную пустоту. Писцовые книги второй половины XVI в. насчитывают очень много пустошей вотчин пустых и поросших лесом сел, брошенных населением, с церквами без пения порозжих земель, которые
«за пустом не в роздаче» и которые из оброка кое-где пашут крестьяне наездом. Местами еще жива память об ушедших хозяевах и пустоши еще хранят их имена, а местами и хозяева уже забыты, и «имян их сыскати некем. От пустоты совсем погибало хозяйство мелкого малопоместного служилого человека ему было нес чего явиться на службу и вперед слу- жити нечем, он сам шел бродить меж двор, бросая опустелое хозяйство, пока не попадал на новый поместный участок или не находил приюта в боярском дворе. Крупные землевладельцы равно служилые и церковные – имели гораздо больше экономической устойчивости. Льготы, которыми они умели запастись, сами по себе влекли на их земли трудовое население. Возможность сохранить мирское устройство в большой боярской или монастырской вотчине была второй причиной тяготения крестьянства к крупным земельным хозяйствам. Наконец, и выход крестьянина от крупного владельца был не так легок администрация крупных вотчин в борьбе за крестьян имела достаточно искусства, влияния и средств,
чтобы не только удерживать за собой своих крестьян, но еще и называть на свои земли чужих. Таким образом, когда мелкие землевладельцы разорялись вконец, более крупные и знатные держались и даже пытались возобновлять хозяйство на случайно запустевших и обезлюдевших участках.
Первое средство для этого заключалось в привлечении крестьян с других земель, частных и правительственных. Землевладельцы выпрашивали у государя на свои пустые вотчины льготу, те. освобождение земли на несколько лет от государственных податей стем, чтобы им в те льготные лета, в той своей вотчине на пусте дворы поставити икре- стьян назвати и пашня розпахати». Опираясь на уцелевшее в других участках хозяйство, действуя посредством свободного денежного капитала, пользуясь льготами, выпрошенными у правительства, эти владельцы действительно успевали обновлять упавшее хозяйство. Имея право называть и сажать у себя крестьян только свободных от тягла, а нес тяглых черных мест они на самом деле перезывали и перевозили к себе всех без разбора, кого только могли вытянуть из-за других землевладельцев. Очень известно, какие большие размеры и какие грубые формы принимал этот перевоз крестьян через особых агентов «откачников», какие горькие жалобы он вызывал со стороны тех, кто терял работников. Ряд насилий, сопровождавших эту операцию, давал большую работу судами озабочивал правительство. Еще при
Грозном были приняты какие-то меры относительно крестьянского вывоза в 1584 г. соседи по рязанским землям дьяка А. Шерефдинова жаловались на этого самоуправца царю Федору,
говоря, что дьяк твои государевы поместные земли к вотчине пашет и крестьян насиль- ством твоих государевых сели из-за детей боярских возит мимо отца твоего, а нашего государя, уложенья». Что это за уложение, сказать трудно во всяком случае московское правительство пришло к необходимости вмешаться вдело крестьянского перевоза для охраны своего интереса и интересов мелких служилых владельцев. Перевоз крестьян, сидевших на тягле, лишал правительство правильного дохода с тяглой земли, а уход крестьян отслужи- лого человека лишал его доходов и возможности служить. Указы 1601 и 1602 гг. были первым законом, поставившим определенные границы передвижению крестьян. Переход крестьян с мелких земельных хозяйств на крупные был вовсе остановлен крупным землевладельцам было запрещено возить крестьян промеж себя и у сторонних людей. В мелких же служилых владениях дозволено было меняться крестьянами полюбовно – без зацепок и задоров,
боев и грабежей, которыми обыкновенно сопровождался в те годы крестьянский «отказ».
Очевидно, что целью подобных ограничений была охрана мелкого служилого землевладения, наиболее страдавшего от кризиса. Ради этой цели правительство отказалось от обыч-
151
которых нельзя было не понять. Отклик населения создал недостаток рабочих рук в частных земельных хозяйствах и довел до громадных размеров хозяйственную пустоту. Писцовые книги второй половины XVI в. насчитывают очень много пустошей вотчин пустых и поросших лесом сел, брошенных населением, с церквами без пения порозжих земель, которые
«за пустом не в роздаче» и которые из оброка кое-где пашут крестьяне наездом. Местами еще жива память об ушедших хозяевах и пустоши еще хранят их имена, а местами и хозяева уже забыты, и «имян их сыскати некем. От пустоты совсем погибало хозяйство мелкого малопоместного служилого человека ему было нес чего явиться на службу и вперед слу- жити нечем, он сам шел бродить меж двор, бросая опустелое хозяйство, пока не попадал на новый поместный участок или не находил приюта в боярском дворе. Крупные землевладельцы равно служилые и церковные – имели гораздо больше экономической устойчивости. Льготы, которыми они умели запастись, сами по себе влекли на их земли трудовое население. Возможность сохранить мирское устройство в большой боярской или монастырской вотчине была второй причиной тяготения крестьянства к крупным земельным хозяйствам. Наконец, и выход крестьянина от крупного владельца был не так легок администрация крупных вотчин в борьбе за крестьян имела достаточно искусства, влияния и средств,
чтобы не только удерживать за собой своих крестьян, но еще и называть на свои земли чужих. Таким образом, когда мелкие землевладельцы разорялись вконец, более крупные и знатные держались и даже пытались возобновлять хозяйство на случайно запустевших и обезлюдевших участках.
Первое средство для этого заключалось в привлечении крестьян с других земель, частных и правительственных. Землевладельцы выпрашивали у государя на свои пустые вотчины льготу, те. освобождение земли на несколько лет от государственных податей стем, чтобы им в те льготные лета, в той своей вотчине на пусте дворы поставити икре- стьян назвати и пашня розпахати». Опираясь на уцелевшее в других участках хозяйство, действуя посредством свободного денежного капитала, пользуясь льготами, выпрошенными у правительства, эти владельцы действительно успевали обновлять упавшее хозяйство. Имея право называть и сажать у себя крестьян только свободных от тягла, а нес тяглых черных мест они на самом деле перезывали и перевозили к себе всех без разбора, кого только могли вытянуть из-за других землевладельцев. Очень известно, какие большие размеры и какие грубые формы принимал этот перевоз крестьян через особых агентов «откачников», какие горькие жалобы он вызывал со стороны тех, кто терял работников. Ряд насилий, сопровождавших эту операцию, давал большую работу судами озабочивал правительство. Еще при
Грозном были приняты какие-то меры относительно крестьянского вывоза в 1584 г. соседи по рязанским землям дьяка А. Шерефдинова жаловались на этого самоуправца царю Федору,
говоря, что дьяк твои государевы поместные земли к вотчине пашет и крестьян насиль- ством твоих государевых сели из-за детей боярских возит мимо отца твоего, а нашего государя, уложенья». Что это за уложение, сказать трудно во всяком случае московское правительство пришло к необходимости вмешаться вдело крестьянского перевоза для охраны своего интереса и интересов мелких служилых владельцев. Перевоз крестьян, сидевших на тягле, лишал правительство правильного дохода с тяглой земли, а уход крестьян отслужи- лого человека лишал его доходов и возможности служить. Указы 1601 и 1602 гг. были первым законом, поставившим определенные границы передвижению крестьян. Переход крестьян с мелких земельных хозяйств на крупные был вовсе остановлен крупным землевладельцам было запрещено возить крестьян промеж себя и у сторонних людей. В мелких же служилых владениях дозволено было меняться крестьянами полюбовно – без зацепок и задоров,
боев и грабежей, которыми обыкновенно сопровождался в те годы крестьянский «отказ».
Очевидно, что целью подобных ограничений была охрана мелкого служилого землевладения, наиболее страдавшего от кризиса. Ради этой цели правительство отказалось от обыч-
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
152
ного покровительства крупным земельным собственникам, которые, казалось бы, с пользой для государственного порядка работали над восстановлением хозяйственной культуры на опустелых пространствах. Разрушительные следствия этой своекорыстной работы были,
наконец, поняты руководителями московской политики.
Другое средство для борьбы с кризисом землевладельцы находили в экономическом закабалении своего крестьянства. Принимало ли это закабаление юридически определенные формы или нет, – все равно оно было очень действительным препятствием к выходу крестьянина из-за владельца. Хотя расчеты поземельной аренде, определенные порядными, по закону не связывались с расчетами крестьян по иным обязательствам, однако прекращение арендных отношений с землевладельцем естественно вело к ликвидации всех прочих денежных с ним расчетов. Крестьян не выпускали без окончательной расплаты, и чем более был опутан крестьянин, тем крепче сидел он на месте. Его, правда, мог выкупить через своего
«отказчика» другой землевладелец, но это требовало ловкости и было не всегда возможно:
право выхода не признавалось за старожильцами, да и крестьян, живших с порядными, владельцы не всегда выпускали даже по отказу. Они прибегали ко всяким средствам, чтобы предупредить уход работника или ему воспрепятствовать. Одним из таких средств, ипритом довольно обычным, были «поручныя» записи, выдаваемые несколькими поручителями по крестьянине в том, что ему за порукою там-то жить, земля пахати и двор строити, новыя хоромы ставити, а старые починивати, а не збежати». В случае же побега поручители пору- щики», отвечали условленной суммой, размеры которой иногда вырастали до неимоверности. В 1584 г. в Кириллове монастыре можно было видеть запись поручную на прилуцкаго христьянина на Автонома на Якушева сына в тысяче во сте рублях. Иногда выходу, даже законному, препятствовали прямым насилием крестьян мучили, грабили ив железо ковали.
Полученная от землевладельца хозяйственная подмога, ссуда или сделанный крестьянином у владельца долг – серебро, как тогда называли, рассматривались землевладельцем как условие личной крепости крестьянина-должника хозяину-кредитору. Хотя бы эта ссуда и не влекла за собой служилой кабалы, хотя бы и не превращала крестьянина формально в холопа, все-таки она давала лишние поводы к самоуправному задержанию крестьянина и тяготела над сознанием земледельца-должника, как бы обязывая его держаться того господина, который помог ему в минуту нужды. Конечно, только удобствами для землевладельцев помещать свои капиталы в крестьянское серебро следует объяснить чрезвычайное развитие крестьянской задолженности. Не раз указан был для второй половины XVI в. разительный факт, что из полутора тысяч вытей земли, арендуемой у Кириллова монастыря его же крестьянами, 1, 075 вытей засевались семенами, взятыми у монастыря таким образом 70 пашни, снятой у монастыря, находилось в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои участки. Если допустить, что таково же было положение дела и на других владельческих землях, то возможно совершенно удовлетворительно объяснить себе перерождение крестьянского выхода в крестьянский вывоз. Охудалая и задолжен- ная крестьянская масса неизбежно должна была отказаться от самостоятельного передвижения для выхода у нее не было средств. Крестьянам, задолжавшим хозяину и желавшим уйти от него, оставалось или выбежать без расчета с владельцем, или ждать отказчика,
который бы их выкупили вывез. Около 1580 г. в тверских дворцовых землях великого князя
Симеона Бекбулатовича считали 2, 060 жилых и 332 пустых дворов, а в дворах 2, 217 крестьян. На всю эту массу писцовая книга отметила 333 крестьянских перехода за несколько предшествовавших переписи лет. Вышло из-за великого князя на земли других владельцев и перешло в пределах его владений из волости в волость всего 300 человек пришло «ново»
к Симеону Бекбулатовичу 27 человек и скиталось без оседлости 6 человек. Из общего числа трехсот ушедших крестьян перешло самостоятельно всего 53, убежало незаконно 55 и было
«вывезено» 188. Стало быть, 63 % ушедших оставило свои места с чужим посредничеством
152
ного покровительства крупным земельным собственникам, которые, казалось бы, с пользой для государственного порядка работали над восстановлением хозяйственной культуры на опустелых пространствах. Разрушительные следствия этой своекорыстной работы были,
наконец, поняты руководителями московской политики.
Другое средство для борьбы с кризисом землевладельцы находили в экономическом закабалении своего крестьянства. Принимало ли это закабаление юридически определенные формы или нет, – все равно оно было очень действительным препятствием к выходу крестьянина из-за владельца. Хотя расчеты поземельной аренде, определенные порядными, по закону не связывались с расчетами крестьян по иным обязательствам, однако прекращение арендных отношений с землевладельцем естественно вело к ликвидации всех прочих денежных с ним расчетов. Крестьян не выпускали без окончательной расплаты, и чем более был опутан крестьянин, тем крепче сидел он на месте. Его, правда, мог выкупить через своего
«отказчика» другой землевладелец, но это требовало ловкости и было не всегда возможно:
право выхода не признавалось за старожильцами, да и крестьян, живших с порядными, владельцы не всегда выпускали даже по отказу. Они прибегали ко всяким средствам, чтобы предупредить уход работника или ему воспрепятствовать. Одним из таких средств, ипритом довольно обычным, были «поручныя» записи, выдаваемые несколькими поручителями по крестьянине в том, что ему за порукою там-то жить, земля пахати и двор строити, новыя хоромы ставити, а старые починивати, а не збежати». В случае же побега поручители пору- щики», отвечали условленной суммой, размеры которой иногда вырастали до неимоверности. В 1584 г. в Кириллове монастыре можно было видеть запись поручную на прилуцкаго христьянина на Автонома на Якушева сына в тысяче во сте рублях. Иногда выходу, даже законному, препятствовали прямым насилием крестьян мучили, грабили ив железо ковали.
Полученная от землевладельца хозяйственная подмога, ссуда или сделанный крестьянином у владельца долг – серебро, как тогда называли, рассматривались землевладельцем как условие личной крепости крестьянина-должника хозяину-кредитору. Хотя бы эта ссуда и не влекла за собой служилой кабалы, хотя бы и не превращала крестьянина формально в холопа, все-таки она давала лишние поводы к самоуправному задержанию крестьянина и тяготела над сознанием земледельца-должника, как бы обязывая его держаться того господина, который помог ему в минуту нужды. Конечно, только удобствами для землевладельцев помещать свои капиталы в крестьянское серебро следует объяснить чрезвычайное развитие крестьянской задолженности. Не раз указан был для второй половины XVI в. разительный факт, что из полутора тысяч вытей земли, арендуемой у Кириллова монастыря его же крестьянами, 1, 075 вытей засевались семенами, взятыми у монастыря таким образом 70 пашни, снятой у монастыря, находилось в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои участки. Если допустить, что таково же было положение дела и на других владельческих землях, то возможно совершенно удовлетворительно объяснить себе перерождение крестьянского выхода в крестьянский вывоз. Охудалая и задолжен- ная крестьянская масса неизбежно должна была отказаться от самостоятельного передвижения для выхода у нее не было средств. Крестьянам, задолжавшим хозяину и желавшим уйти от него, оставалось или выбежать без расчета с владельцем, или ждать отказчика,
который бы их выкупили вывез. Около 1580 г. в тверских дворцовых землях великого князя
Симеона Бекбулатовича считали 2, 060 жилых и 332 пустых дворов, а в дворах 2, 217 крестьян. На всю эту массу писцовая книга отметила 333 крестьянских перехода за несколько предшествовавших переписи лет. Вышло из-за великого князя на земли других владельцев и перешло в пределах его владений из волости в волость всего 300 человек пришло «ново»
к Симеону Бекбулатовичу 27 человек и скиталось без оседлости 6 человек. Из общего числа трехсот ушедших крестьян перешло самостоятельно всего 53, убежало незаконно 55 и было
«вывезено» 188. Стало быть, 63 % ушедших оставило свои места с чужим посредничеством
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
153
и помощью, а 18 % просто сбежало без расчета. Только одна шестая часть могла «выйти»
сама, и тов большинстве случаев не покидая земли своего господина, а переходя из одной его волости в другую, стало быть, не меняя своих отношений к хозяину. Такой подсчет, как бы ни был он несовершенен, дает очень определенное впечатление как правило, крестьянский выход не существует существует вывози побег Не закон отменил старый порядок выхода, а крестьянская нужда, искусственно осложненная владельческим серебром, привязывала крестьян, имевших право на переход, к известной оседлости.
Экономическая зависимость задолженного крестьянина, таким образом, могла и не переходить в юридическое ограничение права выхода и все-таки была действительным житейским средством держать земледельца на владельческой пашне. Но эта зависимость могла получить и юридический характер, превратив крестьянина в холопа, полного или кабального. Судебник 1550 г. допускает, в статьей, возможность того, что крестьянин с пашни продастся в полную в холопи». По записным книгам служилых кабал конца XVI в.
можно установить десятки случаев, когда в число кабальных людей вступали бобыли икре- стьянские дети. Выход из крестьянского состояния в рабство законом не был закрыт или ограничен до самого конца XVI в, чем и пользовалась практика. Законодательство московское терпело даже такой порядок, по которому выдача служилой кабалы могла совершаться без явки правительству. Только с 1586 г. записка кабал в особые книги стала обязательной;
до тех же пор, несмотря на указание статьи й Судебника, можно было обходиться и без этого. Понятно, какой простор оставался для подобного рода сделок, раз они могли происходить с полной свободой и бесконтрольно. Землевладельцы вымогали кабалу утех, кому давали приют в своем дворе и на чей труд рассчитывали. Большой процент малолетних и инородцев, которые, по новгородским записным книгам, били челом волею в холопство,
указывает на то, что такая воля не всегда бывала сознательной даже при совершении договора формальным порядком. А вне этого порядка закабаление могло принимать еще более откровенные и грубые формы. В погоне за лишним работником и слугой, при общем в них недостатке, кабала была хорошим средством привязать к месту тех, кого не было расчета сажать прямо на пашню. По записным книгам видно, что в кабалу идут в большинстве одинокие бездомовные люди, сироты и бродячая крестьянская молодежь их еще не станет наведение крестьянского хозяйства, но они уже полезны в качестве дворовых слуги батраков. В других случаях службу во дворе могли предпочитать крестьянству и сами работники маломочному бобылю и бродячему мастеровому человеку, портному или сапожнику в чужом дворе могло быть лучше, чем на своем нищем хозяйстве и бедном бродячем мастерстве. Вот приблизительно те условия, в которых создавалась кабальная или вообще холопья зависимость. Она отрывала людей от пашни и тягла, ноне выводила их из экономии землевладельца. Она содействовала тому, чтобы за землевладельцами закреплялись и те элементы крестьянского мира, которые не имели прямого отношения к тяглой пашне и отличались наибольшей подвижностью. Чем заметнее становилась эта подвижность и наклонность к выходу на государственные окраины ив поле, тем деятельнее перетягивали владельцы к себе во двор на кабальную службу бродившие силы. В этих условиях немы первые видим главную причину чрезвычайного развития в XVI в. кабальной службы.
Но служба во дворе могла и не быть кабальной. При отсутствии контроля, который приводил бык необходимости укреплять за собой дворню формальным порядком, через записку крепостных документов владельцы держали у себя людей вовсе без крепостей. Такие добровольные люди или вольные холопи», каких назвал закон 1597 г, наделе ничем не отличались от крепостных слуг, что признали закон в 1597 г, указав брать на них крепости даже против их воли. И ранее московское правительство не покровительствовало такой добровольной службе, осуждая тех, кто добровольному человеку верит и у себя его держит без крепости. В самом деле, сточки зрения государственного порядка, добровольные слуги
153
и помощью, а 18 % просто сбежало без расчета. Только одна шестая часть могла «выйти»
сама, и тов большинстве случаев не покидая земли своего господина, а переходя из одной его волости в другую, стало быть, не меняя своих отношений к хозяину. Такой подсчет, как бы ни был он несовершенен, дает очень определенное впечатление как правило, крестьянский выход не существует существует вывози побег Не закон отменил старый порядок выхода, а крестьянская нужда, искусственно осложненная владельческим серебром, привязывала крестьян, имевших право на переход, к известной оседлости.
Экономическая зависимость задолженного крестьянина, таким образом, могла и не переходить в юридическое ограничение права выхода и все-таки была действительным житейским средством держать земледельца на владельческой пашне. Но эта зависимость могла получить и юридический характер, превратив крестьянина в холопа, полного или кабального. Судебник 1550 г. допускает, в статьей, возможность того, что крестьянин с пашни продастся в полную в холопи». По записным книгам служилых кабал конца XVI в.
можно установить десятки случаев, когда в число кабальных людей вступали бобыли икре- стьянские дети. Выход из крестьянского состояния в рабство законом не был закрыт или ограничен до самого конца XVI в, чем и пользовалась практика. Законодательство московское терпело даже такой порядок, по которому выдача служилой кабалы могла совершаться без явки правительству. Только с 1586 г. записка кабал в особые книги стала обязательной;
до тех же пор, несмотря на указание статьи й Судебника, можно было обходиться и без этого. Понятно, какой простор оставался для подобного рода сделок, раз они могли происходить с полной свободой и бесконтрольно. Землевладельцы вымогали кабалу утех, кому давали приют в своем дворе и на чей труд рассчитывали. Большой процент малолетних и инородцев, которые, по новгородским записным книгам, били челом волею в холопство,
указывает на то, что такая воля не всегда бывала сознательной даже при совершении договора формальным порядком. А вне этого порядка закабаление могло принимать еще более откровенные и грубые формы. В погоне за лишним работником и слугой, при общем в них недостатке, кабала была хорошим средством привязать к месту тех, кого не было расчета сажать прямо на пашню. По записным книгам видно, что в кабалу идут в большинстве одинокие бездомовные люди, сироты и бродячая крестьянская молодежь их еще не станет наведение крестьянского хозяйства, но они уже полезны в качестве дворовых слуги батраков. В других случаях службу во дворе могли предпочитать крестьянству и сами работники маломочному бобылю и бродячему мастеровому человеку, портному или сапожнику в чужом дворе могло быть лучше, чем на своем нищем хозяйстве и бедном бродячем мастерстве. Вот приблизительно те условия, в которых создавалась кабальная или вообще холопья зависимость. Она отрывала людей от пашни и тягла, ноне выводила их из экономии землевладельца. Она содействовала тому, чтобы за землевладельцами закреплялись и те элементы крестьянского мира, которые не имели прямого отношения к тяглой пашне и отличались наибольшей подвижностью. Чем заметнее становилась эта подвижность и наклонность к выходу на государственные окраины ив поле, тем деятельнее перетягивали владельцы к себе во двор на кабальную службу бродившие силы. В этих условиях немы первые видим главную причину чрезвычайного развития в XVI в. кабальной службы.
Но служба во дворе могла и не быть кабальной. При отсутствии контроля, который приводил бык необходимости укреплять за собой дворню формальным порядком, через записку крепостных документов владельцы держали у себя людей вовсе без крепостей. Такие добровольные люди или вольные холопи», каких назвал закон 1597 г, наделе ничем не отличались от крепостных слуг, что признали закон в 1597 г, указав брать на них крепости даже против их воли. И ранее московское правительство не покровительствовало такой добровольной службе, осуждая тех, кто добровольному человеку верит и у себя его держит без крепости. В самом деле, сточки зрения государственного порядка, добровольные слуги
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
154
могли представляться нежелательными. Господам своим они небыли крепки, потому что могли их покинуть с полной безнаказанностью для государства они были бесполезны, ибо не несли его тяготи очень неудобны своей неуловимостью. В рядах таких вольных слуг легко могли скрываться люди, ушедшие с государевой службы и тягла и заложившиеся за частное лицо, способное их укрыть как от частной обиды, таки от государственных повин- ностей.
Но именно эта возможность переманить способного к работе человека с тягла и службы в частный двор или в частную вотчину поддерживала обычай добровольной службы без крепости. Людей, записанных в тягло или в служилую десятню, нельзя было формально укрепить в холопстве, потому что правительство запрещало выход с черных тяглых мести с государевой службы. А между тем много таких людей укрывалось на частных землях привилегированных владельцев, где и жило во льготе, разорвав свои связи с государством.
Их держали там без крепостей и звали чаще всего именем закладчиков. Отношения их к землевладельцам были чрезвычайно разнообразны. При крайней юридической неопределенности, они представляют большой бытовой интерес. Мы видим закладчиков везде на монастырских землях они зовутся вкладчиками, дворниками и просто «закладчиками»;
на землях боярских их зовут дворниками, вольными холопами, просто людьми и тоже
«закладчиками». В одних случаях это арендаторы владельческих земель и дворов, в других сторожа осадных дворов и дворов для приезду, в третьих – дворовые слуги, в четвертых это обитатели их собственных дворов и усадеб, когда-то тяглых, а затем фиктивно проданных привилегированному землевладельцу и потому «обеленных», те. освобожденных от тягла. Вся эта среда представляла собой внезаконное явление, с которым правительство долго не находило средств бороться. Оно не раз запрещало держать закладчиков, оно требовало крепости на всякого служившего в частном хозяйстве человека, но это не вело к цели,
и закладничество жило, как известно, во всей силе до Уложения 1649 г.
Мы представили перечень тех способов, какими частные земельные хозяйства осваивали и укрепляли за собой рабочую силу. Все эти способы одинаково велик ограничению свободы и прав крестьянской и вообще тяглой массы, а некоторые из них клонились и к нарушению правительственных интересов. Когда землевладельцы сажали на пустоши новых работников и их трудом переводили эти пустоши из пуста в жило, правительство выигрывало во всех отношениях населенная и обработанная вотчина прямо увеличивала средства и силы самого правительства. Но когда этих новых работников хищнически вырывали из чужого хозяйства, терпело не только это последнее, но терпело и правительство:
оно должно было разбирать тяжбу о крестьянах и лишалось дохода и службы с потерпевшего хозяйства. Когда владелец ссудой и серебром кабалил своего крестьянина, правительство могло оставаться спокойным за разоренного мужика платил подати его владелец, а над общим вопросом о последствиях обнищания земледельческого класса тогда еще не задумывались. Но когда разоренный крестьянин превращался в непашенного бобыля или продавался с пашни в холопы, оставаясь в руках прежнего владельца, правительство теряло:
крестьянская деревня обращалась в пустошь и не давала податей. Итак бывало во многих случаях одно и тоже действие, смотря по его обстановке, обращалось тов пользу, то во вред действовавшему порядку. Этим обстоятельством прежде всего должно объяснить ту нерешительность и осторожность, какую мы видим в действиях правительства. Жизнь заставляла его водно и тоже время служить различным целям поддерживать землевладельцев,
особенно служилых, в их усилиях привязать трудовое население к месту но вместе стем охранять свой собственный интерес, часто нарушаемый земледельческой политикой, и интересы крестьянства, когда они сближались и совпадали с правительственными. Не будучи в состоянии примирить и согласить разные ив существе непримиримые стремления, прави-
154
могли представляться нежелательными. Господам своим они небыли крепки, потому что могли их покинуть с полной безнаказанностью для государства они были бесполезны, ибо не несли его тяготи очень неудобны своей неуловимостью. В рядах таких вольных слуг легко могли скрываться люди, ушедшие с государевой службы и тягла и заложившиеся за частное лицо, способное их укрыть как от частной обиды, таки от государственных повин- ностей.
Но именно эта возможность переманить способного к работе человека с тягла и службы в частный двор или в частную вотчину поддерживала обычай добровольной службы без крепости. Людей, записанных в тягло или в служилую десятню, нельзя было формально укрепить в холопстве, потому что правительство запрещало выход с черных тяглых мести с государевой службы. А между тем много таких людей укрывалось на частных землях привилегированных владельцев, где и жило во льготе, разорвав свои связи с государством.
Их держали там без крепостей и звали чаще всего именем закладчиков. Отношения их к землевладельцам были чрезвычайно разнообразны. При крайней юридической неопределенности, они представляют большой бытовой интерес. Мы видим закладчиков везде на монастырских землях они зовутся вкладчиками, дворниками и просто «закладчиками»;
на землях боярских их зовут дворниками, вольными холопами, просто людьми и тоже
«закладчиками». В одних случаях это арендаторы владельческих земель и дворов, в других сторожа осадных дворов и дворов для приезду, в третьих – дворовые слуги, в четвертых это обитатели их собственных дворов и усадеб, когда-то тяглых, а затем фиктивно проданных привилегированному землевладельцу и потому «обеленных», те. освобожденных от тягла. Вся эта среда представляла собой внезаконное явление, с которым правительство долго не находило средств бороться. Оно не раз запрещало держать закладчиков, оно требовало крепости на всякого служившего в частном хозяйстве человека, но это не вело к цели,
и закладничество жило, как известно, во всей силе до Уложения 1649 г.
Мы представили перечень тех способов, какими частные земельные хозяйства осваивали и укрепляли за собой рабочую силу. Все эти способы одинаково велик ограничению свободы и прав крестьянской и вообще тяглой массы, а некоторые из них клонились и к нарушению правительственных интересов. Когда землевладельцы сажали на пустоши новых работников и их трудом переводили эти пустоши из пуста в жило, правительство выигрывало во всех отношениях населенная и обработанная вотчина прямо увеличивала средства и силы самого правительства. Но когда этих новых работников хищнически вырывали из чужого хозяйства, терпело не только это последнее, но терпело и правительство:
оно должно было разбирать тяжбу о крестьянах и лишалось дохода и службы с потерпевшего хозяйства. Когда владелец ссудой и серебром кабалил своего крестьянина, правительство могло оставаться спокойным за разоренного мужика платил подати его владелец, а над общим вопросом о последствиях обнищания земледельческого класса тогда еще не задумывались. Но когда разоренный крестьянин превращался в непашенного бобыля или продавался с пашни в холопы, оставаясь в руках прежнего владельца, правительство теряло:
крестьянская деревня обращалась в пустошь и не давала податей. Итак бывало во многих случаях одно и тоже действие, смотря по его обстановке, обращалось тов пользу, то во вред действовавшему порядку. Этим обстоятельством прежде всего должно объяснить ту нерешительность и осторожность, какую мы видим в действиях правительства. Жизнь заставляла его водно и тоже время служить различным целям поддерживать землевладельцев,
особенно служилых, в их усилиях привязать трудовое население к месту но вместе стем охранять свой собственный интерес, часто нарушаемый земледельческой политикой, и интересы крестьянства, когда они сближались и совпадали с правительственными. Не будучи в состоянии примирить и согласить разные ив существе непримиримые стремления, прави-
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
155
тельство до самого конца войны не могло выработать определенного и решительного образа действий в постигшем его кризисе и этим еще более осложняло дело.
Оно без сомнения желало укрепления крестьян на местах, стремилось оставить их выход из-за владельцев или, по крайней мере, думало направлять их брожение сообразно своим видам но оно не дошло до полного и категорического провозглашения крестьянской крепости. Предприняв общую перепись 7101 года, как ее обыкновенно принято называть,
правительство записывало в книгах крестьян за владельцами и затем сделало писцовую книгу своего рода крепостным актом, которым землевладелец мог доказывать свое право на записанного в книгу крестьянина. Но вместе стем оно как бы понимало, что книги не могли исчислить всей наличности крестьянского населения, и спокойно смотрело на выход из тяглых хозяйств сыновей, племянников, захребетников и тому подобного не записанного в тягло люда оно иногда выпускало и дворохозяев-тяглецов, если они передавали свой тяглый жеребий новому жильцу. Таким образом, направо передвижения крестьян правительство не налагало безусловного и общего запрета оно только его ограничивало условиями государственного порядка и владельческого интереса. В этом собственно и заключались первые меры к укреплению крестьян. Действуя в таком смысле, правительство стояло на стороне владельческих стремлений. Допуская обращение в холопство лиц, происходящих из крестьянских семей, оно также удовлетворяло владельческим вожделениям. Нос другой стороны, ив конце века оно продолжало заселение вновь приобретенных окраин и Сибири,
причем тяглых «приходцев» из центральных областей водворяло там в служилых слободах и просто на пашне, не возвращая их в прежнюю владельческую зависимость. Чтобы наполнить, по словам А. Палицына, предел земли своей воинственным чином, Грозный и Борис
Годунов извлекали людей из коренных частей государства, всячески содействуя заселению рубежей. Такая политика, в сущности, поддерживала то самое народное брожение, с которым боролись в центре страны, и шла совершенно против землевладельческой политики.
Но вряд ли это противоречие было плодом политического двуличия скорее в нем отразилось бессилие подняться над двумя порядками явлений и подчинить их своему распоряжению. Когда на новозанятых местах укрепилось московское население и под охраной новых крепостей возможна стала правильная хозяйственная деятельность, здесь повторялись те же самые явления, которыми сопровождался кризис в старом центре. Появившиеся на окраинах, на юге от Оки, привилегированные землевладельцы, в громадном большинстве служилые, пользовались всяческим покровительством правительства в ущерб тяглым классам.
В городах служилые слободки уничтожали посады, а в уездах служилые вотчины и поместья уничтожали крестьянское мирское устройство. Условия, вызвавшие кризис в центральных волостях, перешли на юг и вызвали дальнейшее расселение населения. Оно уходило за рубежи и наполняло собой казачьи городки и становища на южных реках. Там питалось и росло неудовольствие на тот государственный порядок, который лишал крестьянство его земли и предпочитал выгоды служилого человека, жившего чужим трудом, интересам тяглого работника.
Так обстоятельства разделили московское общество на враждебные один другому слои. Предметом вражды служила земля, главный капитал страны. Причина вражды лежала в том, что земледельческий класс не только систематически устранялся от обладания этим капиталом, но и порабощался теми землевладельцами, к которым переходила его земля.
Отметим здесь с особым ударением, что московский север – Поморье в широком смысле этого термина – не переживал этого кризиса. Там земля принадлежала тяглому миру, ион был ее действительным хозяином лишь в некоторых местах монастырю удавалось овладеть черной волостью и обратить ее в монастырскую вотчину, но это еще не вносило в общественную жизнь той розни и вражды, в которых теряло свои моральные и материальные силы население южной половины государства
155
тельство до самого конца войны не могло выработать определенного и решительного образа действий в постигшем его кризисе и этим еще более осложняло дело.
Оно без сомнения желало укрепления крестьян на местах, стремилось оставить их выход из-за владельцев или, по крайней мере, думало направлять их брожение сообразно своим видам но оно не дошло до полного и категорического провозглашения крестьянской крепости. Предприняв общую перепись 7101 года, как ее обыкновенно принято называть,
правительство записывало в книгах крестьян за владельцами и затем сделало писцовую книгу своего рода крепостным актом, которым землевладелец мог доказывать свое право на записанного в книгу крестьянина. Но вместе стем оно как бы понимало, что книги не могли исчислить всей наличности крестьянского населения, и спокойно смотрело на выход из тяглых хозяйств сыновей, племянников, захребетников и тому подобного не записанного в тягло люда оно иногда выпускало и дворохозяев-тяглецов, если они передавали свой тяглый жеребий новому жильцу. Таким образом, направо передвижения крестьян правительство не налагало безусловного и общего запрета оно только его ограничивало условиями государственного порядка и владельческого интереса. В этом собственно и заключались первые меры к укреплению крестьян. Действуя в таком смысле, правительство стояло на стороне владельческих стремлений. Допуская обращение в холопство лиц, происходящих из крестьянских семей, оно также удовлетворяло владельческим вожделениям. Нос другой стороны, ив конце века оно продолжало заселение вновь приобретенных окраин и Сибири,
причем тяглых «приходцев» из центральных областей водворяло там в служилых слободах и просто на пашне, не возвращая их в прежнюю владельческую зависимость. Чтобы наполнить, по словам А. Палицына, предел земли своей воинственным чином, Грозный и Борис
Годунов извлекали людей из коренных частей государства, всячески содействуя заселению рубежей. Такая политика, в сущности, поддерживала то самое народное брожение, с которым боролись в центре страны, и шла совершенно против землевладельческой политики.
Но вряд ли это противоречие было плодом политического двуличия скорее в нем отразилось бессилие подняться над двумя порядками явлений и подчинить их своему распоряжению. Когда на новозанятых местах укрепилось московское население и под охраной новых крепостей возможна стала правильная хозяйственная деятельность, здесь повторялись те же самые явления, которыми сопровождался кризис в старом центре. Появившиеся на окраинах, на юге от Оки, привилегированные землевладельцы, в громадном большинстве служилые, пользовались всяческим покровительством правительства в ущерб тяглым классам.
В городах служилые слободки уничтожали посады, а в уездах служилые вотчины и поместья уничтожали крестьянское мирское устройство. Условия, вызвавшие кризис в центральных волостях, перешли на юг и вызвали дальнейшее расселение населения. Оно уходило за рубежи и наполняло собой казачьи городки и становища на южных реках. Там питалось и росло неудовольствие на тот государственный порядок, который лишал крестьянство его земли и предпочитал выгоды служилого человека, жившего чужим трудом, интересам тяглого работника.
Так обстоятельства разделили московское общество на враждебные один другому слои. Предметом вражды служила земля, главный капитал страны. Причина вражды лежала в том, что земледельческий класс не только систематически устранялся от обладания этим капиталом, но и порабощался теми землевладельцами, к которым переходила его земля.
Отметим здесь с особым ударением, что московский север – Поморье в широком смысле этого термина – не переживал этого кризиса. Там земля принадлежала тяглому миру, ион был ее действительным хозяином лишь в некоторых местах монастырю удавалось овладеть черной волостью и обратить ее в монастырскую вотчину, но это еще не вносило в общественную жизнь той розни и вражды, в которых теряло свои моральные и материальные силы население южной половины государства
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
156
Таковы были обстоятельства московской жизни перед кончиной Грозного. Высший служилый класс, частью взятый в опричнину, часть уничтоженный и разогнанный, запуганный и разоренный, переживал тяжелый нравственный и материальный кризис. Гроза опалы,
страх за целость хозяйства, из которого уходили крестьяне, служебные тягости, вгонявшие в долги, успехи давнишнего соперника по землевладению – монастыря – все это угнетало и раздражало московское боярство, питало в нем недовольство и приготовляло его к участию в смуте. Мелкий служилый люд, дети боярские, дворовые и городовые, сидевшие на обезлюдевших поместьях и вотчинах, были прямо в ужасном положении. На них лежала всей тяжестью война Ливонская и охрана границ от Литвы и татар. Военные повинности не давали ими короткого отдыха, авто же время последние средства для отбывания этих повинностей иссякали, благодаря крестьянскому выходу и перевозу и постоянному передвижению самих служилых людей. Лишенные прочной оседлости и правильного обеспечения, не располагая не только свободными, но и необходимыми средствами, эти люди прямо нуждались в правительственной помощи и поддержке, в охране их людей и земель от перевода за монастыри и бояр. Тяглое население государства также терпело от войны, от физических бедствий и от особенностей правления Грозного. Но судьба его была глубоко различна в северной и южной половинах государства. Бодрые и деятельные, зажиточные и хорошо организованные податные общины севера оставались самостоятельными и сохраняли непосредственные отношения к правительству через выборных своих властей в то самое время, когда в южной половине государства тяглое население черных и дворцовых волостей было обращено в частную зависимость, а посадская община исчезала и изнурялась от наплыва в города ратных людей и детей боярских сих дворней и крестьянами. В северных волостях население держалось на местах, тогда как на юге оно стало бродить, уходя из государства с государева тягла, с боярского двора и господской пашни. Оно уносило с родины чувство глубокого недовольства и вражды к тому общественному строю, который постепенно лишал его земли и свободы. Можно сказать, что в срединных и южных областях государства не было ни одной общественной группы, которая была бы довольна ходом дел. Здесь все было потрясено внутренним кризисом и военными неудачами Грозного, все потеряло устойчивость и бродило,
бродило пока скрытым, внутренним брожением, зловещие признаки которого, однако, мог ловить глаз внимательного наблюдателя. Посторонний Москве человек видел в этом брожении опасность междоусобия и смути он был прав
156
Таковы были обстоятельства московской жизни перед кончиной Грозного. Высший служилый класс, частью взятый в опричнину, часть уничтоженный и разогнанный, запуганный и разоренный, переживал тяжелый нравственный и материальный кризис. Гроза опалы,
страх за целость хозяйства, из которого уходили крестьяне, служебные тягости, вгонявшие в долги, успехи давнишнего соперника по землевладению – монастыря – все это угнетало и раздражало московское боярство, питало в нем недовольство и приготовляло его к участию в смуте. Мелкий служилый люд, дети боярские, дворовые и городовые, сидевшие на обезлюдевших поместьях и вотчинах, были прямо в ужасном положении. На них лежала всей тяжестью война Ливонская и охрана границ от Литвы и татар. Военные повинности не давали ими короткого отдыха, авто же время последние средства для отбывания этих повинностей иссякали, благодаря крестьянскому выходу и перевозу и постоянному передвижению самих служилых людей. Лишенные прочной оседлости и правильного обеспечения, не располагая не только свободными, но и необходимыми средствами, эти люди прямо нуждались в правительственной помощи и поддержке, в охране их людей и земель от перевода за монастыри и бояр. Тяглое население государства также терпело от войны, от физических бедствий и от особенностей правления Грозного. Но судьба его была глубоко различна в северной и южной половинах государства. Бодрые и деятельные, зажиточные и хорошо организованные податные общины севера оставались самостоятельными и сохраняли непосредственные отношения к правительству через выборных своих властей в то самое время, когда в южной половине государства тяглое население черных и дворцовых волостей было обращено в частную зависимость, а посадская община исчезала и изнурялась от наплыва в города ратных людей и детей боярских сих дворней и крестьянами. В северных волостях население держалось на местах, тогда как на юге оно стало бродить, уходя из государства с государева тягла, с боярского двора и господской пашни. Оно уносило с родины чувство глубокого недовольства и вражды к тому общественному строю, который постепенно лишал его земли и свободы. Можно сказать, что в срединных и южных областях государства не было ни одной общественной группы, которая была бы довольна ходом дел. Здесь все было потрясено внутренним кризисом и военными неудачами Грозного, все потеряло устойчивость и бродило,
бродило пока скрытым, внутренним брожением, зловещие признаки которого, однако, мог ловить глаз внимательного наблюдателя. Посторонний Москве человек видел в этом брожении опасность междоусобия и смути он был прав
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
157
157
Смута в Московском государстве
Итак, начальный факт XVII в. – смута – в своем происхождении есть дело предыдущего века, и изучение смутной эпохи вне связи с предыдущими явлениями нашей жизни невозможно. К сожалению, историография долго не разбиралась в обстоятельствах смутного времени настолько, чтобы точно показать, в какой мере неизбежность смуты определялась условиями внутренней жизни народа и насколько она была вызвана и поддержана случайностями и посторонним влиянием. Когда мы обращаемся к изучению другой европейской смуты, французской революции, можно удивиться тому, как ясен этот сложный факт и со стороны своего происхождения, и со стороны развития. Мы легко можем следить за развитием этого факта, отлично видеть, что там факт смуты – неизбежное следствие того государственного кризиса, к которому Францию привел ее феодальный строй мы видим там и результат многолетнего брожения, выражавшийся в том, что преобладание феодального дворянства сменилось преобладанием буржуазии. У нас совсем не то. Наша смута вовсе не революция и не кажется исторически необходимым явлением, по крайней мерена первый взгляд. Началась она явлением совсем случайным – прекращением династии в значительной степени поддерживалась вмешательством поляков и шведов, закончилась восстановлением прежних форм государственного и общественного строя ив своих перипетиях представляет массу случайного и труднообъяснимого. Благодаря такому характеру нашей государственной разрухи и являлось у нас так многоразличных мнений и теорий об ее происхождении и причинах. Одну из таких теорий представляет в своей Истории России»
С. М. Соловьев. Он считает первой причиной смуты дурное состояние народной нравственности, явившееся результатом столкновения новых государственных начал со старыми дружинными. Это столкновение, по его теории, выразилось в борьбе московских государей с боярством. Другой причиной смуты он считает чрезмерное развитие казачества сего противогосударственными стремлениями. Смутное время, таким образом, он понимает, как время борьбы общественного и противообщественного элемента в молодом Московском государстве, где государственный порядок встречал противодействие со стороны старых дружинных начали противообщественного настроения многолюдной казацкой среды (Ист. России, гл. II). Другого воззрения держится К. С. Аксаков, Аксаков признает смуту фактом случайным, не имеющим глубоких исторических причин. Смута была к тому же делом государства, а не земли. Земля в смуте дог. была совсем пассивным лицом. Над ней спорили и метались люди государства, а не земские. Вовремя междуцарствия разрушалось и наконец рассыпалось вдребезги государственное здание России, говорит Аксаков:
«Под этим развалившимся зданием открылось крепкое земское устройство в 1612-13 гг.
земля встала и подняла развалившееся государство. Нетрудно заметить, что это осмысление смуты сделано в духе общих исторических воззрений К. Аксакова и что оно в корне противоположно воззрениям Соловьева. Третья теория выдвинута И. Е. Забелиным («Минин и
Пожарский»); она в своем генезисе является сочетанием первых двух теорий, но сочетанием очень своеобразным. Причины смуты он видит, как и Аксаков, не в народе, а в правительстве, иначе в боярской дружинной среде (эти термины у него равнозначащи). Боярская и вообще служилая среда во имя отживших дружинных традиций (здесь Забелин становится на точку зрения Соловьева) давно уже крамольничала и готовила смуту. Столетием раньше смуты для нее созидалась почва в стремлениях дружины править землей и кормиться на ее счет. Сирота-народ в деле смуты играл пассивную роль и спас государство в критическую минуту. Народ, таким образом, в смуте ничем неповинен, а виновниками были боярство и служилый класс. НИ. Костомаров (в разных статьях ив своем Смутном времени»)
высказал иные взгляды. По его мнению, в смуте виновны все классы русского общества
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
158
но причины этого бурного переворота следует искать не внутри, а вне России. Внутри для смуты были лишь благоприятные условия. Причина же лежит в папской власти, в работе иезуитов ив видах польского правительства. Указывая на постоянные стремления папства к подчинению себе восточной церкви и на искусные действия иезуитов в Польше и Литве в конце XVI в, Костомаров полагает, что они, как и польское правительство, ухватились за самозванца с целями политического ослабления России и ее подчинения папству. Их вмешательство придало нашей смуте такой тяжелый характер и такую продолжительность.
Это последнее мнение уже слишком одностороннее причины смуты несомненно лежали столько же в самом московском обществе, сколько и вне его. В значительной степени наша смута зависела и от случайных обстоятельств, но что она совсем не была неожиданным для современников фактом, говорят нам некоторые показания Флетчера: в 1591 г.
издал он в Лондоне свою книгу о России (on the Russian Common Wealth), в которой предсказывает вещи, казалось бы, совсем случайные. В V главе своей книги он говорит Младший брат царя (Феодора Ивановича, дитя лет шести или семи, содержится в отдаленном месте от Москвы (те. в Угличе) под надзором материи родственников из дома Нагих. Но,
как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти царя. Написано и издано было это до смерти царевича Дмитрия. В этой же главе говорит Флетчер, что царский род в России, по-види- мому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет переворот в русском царстве. Это известие напечатано было за семь лет до прекращения династии. В главе он говорит, что жестокая политика и жестокие поступки Ивана IV, хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все государство и до того возбудили общий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, это должно окончиться не иначе как всеобщим восстанием.
Это было напечатано, по крайней мере, лет за 10 до первого самозванца. Таким образом, в уме образованного и наблюдательного англичанина за много лет до смуты сложилось представление о ненормальности общественного быта в России и возможном результате этого беспорядках. Мало того, Флетчер в состоянии даже предсказать, что наступающая смута окончится победой не удельной знати, а простого дворянства. Это одно должно убеждать нас, что действительно в конце XVI в. в русском обществе были уже ясны те болезненные процессы, которые сообщили смуте такой острый характер общего кризиса.
Первый период смуты борьба за московский престол
Прекращение династии Начальным фактом и ближайшей причиной смуты послужило прекращение царской династии. Совершилось это прекращение смертью трех сыновей Ивана Грозного Ивана, Федора и Дмитрия. Старший из них, Иван, был уже взрослыми женатым, когда был убит отцом. Характером он вполне походил на отца, участвовал во всех его делах и потехах и, говорят, проявлял такую же жестокость, какая отличала Грозного. Иван занимался литературой и был начитанным человеком. Существует его литературный труд Житие Антония Сийского». (Впрочем, надо заметить, что это Житие представляет просто переработку его первоначальной редакции, принадлежащей некоему иноку
Ионе. Оно написано по существующему тогда риторическому шаблону и особенных литературных достоинств не имеет) Неизвестно, почему у него с отцом произошла ссора, в которой сын получил от отца удар жезлом настолько сильный, что от него (в 1582 г) скончался.
После смерти самого Грозного в живых остались два сына Федор и, ребенок еще, Дмитрий,
рожденный в седьмом браке Грозного с Марией Нагой.
В первое время по смерти Ивана Грозного произошли какие-то, нам точно неизвестные, беспорядки, которые окончились ссылкой боярина Бельского и удалением Марии Нагой с Дмитрием в Углич. Царем сделался Федор. Иностранные послы Флетчер и Сапега рисуют
158
но причины этого бурного переворота следует искать не внутри, а вне России. Внутри для смуты были лишь благоприятные условия. Причина же лежит в папской власти, в работе иезуитов ив видах польского правительства. Указывая на постоянные стремления папства к подчинению себе восточной церкви и на искусные действия иезуитов в Польше и Литве в конце XVI в, Костомаров полагает, что они, как и польское правительство, ухватились за самозванца с целями политического ослабления России и ее подчинения папству. Их вмешательство придало нашей смуте такой тяжелый характер и такую продолжительность.
Это последнее мнение уже слишком одностороннее причины смуты несомненно лежали столько же в самом московском обществе, сколько и вне его. В значительной степени наша смута зависела и от случайных обстоятельств, но что она совсем не была неожиданным для современников фактом, говорят нам некоторые показания Флетчера: в 1591 г.
издал он в Лондоне свою книгу о России (on the Russian Common Wealth), в которой предсказывает вещи, казалось бы, совсем случайные. В V главе своей книги он говорит Младший брат царя (Феодора Ивановича, дитя лет шести или семи, содержится в отдаленном месте от Москвы (те. в Угличе) под надзором материи родственников из дома Нагих. Но,
как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти царя. Написано и издано было это до смерти царевича Дмитрия. В этой же главе говорит Флетчер, что царский род в России, по-види- мому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет переворот в русском царстве. Это известие напечатано было за семь лет до прекращения династии. В главе он говорит, что жестокая политика и жестокие поступки Ивана IV, хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все государство и до того возбудили общий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, это должно окончиться не иначе как всеобщим восстанием.
Это было напечатано, по крайней мере, лет за 10 до первого самозванца. Таким образом, в уме образованного и наблюдательного англичанина за много лет до смуты сложилось представление о ненормальности общественного быта в России и возможном результате этого беспорядках. Мало того, Флетчер в состоянии даже предсказать, что наступающая смута окончится победой не удельной знати, а простого дворянства. Это одно должно убеждать нас, что действительно в конце XVI в. в русском обществе были уже ясны те болезненные процессы, которые сообщили смуте такой острый характер общего кризиса.
Первый период смуты борьба за московский престол
Прекращение династии Начальным фактом и ближайшей причиной смуты послужило прекращение царской династии. Совершилось это прекращение смертью трех сыновей Ивана Грозного Ивана, Федора и Дмитрия. Старший из них, Иван, был уже взрослыми женатым, когда был убит отцом. Характером он вполне походил на отца, участвовал во всех его делах и потехах и, говорят, проявлял такую же жестокость, какая отличала Грозного. Иван занимался литературой и был начитанным человеком. Существует его литературный труд Житие Антония Сийского». (Впрочем, надо заметить, что это Житие представляет просто переработку его первоначальной редакции, принадлежащей некоему иноку
Ионе. Оно написано по существующему тогда риторическому шаблону и особенных литературных достоинств не имеет) Неизвестно, почему у него с отцом произошла ссора, в которой сын получил от отца удар жезлом настолько сильный, что от него (в 1582 г) скончался.
После смерти самого Грозного в живых остались два сына Федор и, ребенок еще, Дмитрий,
рожденный в седьмом браке Грозного с Марией Нагой.
В первое время по смерти Ивана Грозного произошли какие-то, нам точно неизвестные, беспорядки, которые окончились ссылкой боярина Бельского и удалением Марии Нагой с Дмитрием в Углич. Царем сделался Федор. Иностранные послы Флетчер и Сапега рисуют
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
159
нам Федора довольно определенными чертами. Царь ростом был низок, с опухлым лицом и нетвердой походкой ипритом постоянно улыбался. Сапега, увидав царя вовремя аудиенции, говорит, что получил от него впечатление полного слабоумия. Говорят, Федор любил звонить на колокольне, за что еще от отца получил прозвище звонаря, но вместе стем он любил забавляться шутами и травлей медведей. Настроение духа у него было всегда религиозное, и эта религиозность проявлялась в строгом соблюдении внешней обрядности. От забот государственных он устранялся и передал их в руки своих ближних бояр. Вначале его царствования из боярской среды особенно выдавались значением Борис Годунов и Никита
Романович Захарьин-Юрьев. Так шло дог, когда Никита Романович неожиданно был поражен параличом и умер. Власть сосредоточилась в руках Бориса Годунова, но ему пришлось бороться с сильными противниками – князьями Мстиславским и Шуйскими. Борьба эта принимала иногда очень резкий характер и кончилась полным торжеством Годунова.
Мстиславский был пострижена Шуйские со многими родственниками подверглись ссылке.
Пока все это происходило в Москве, Мария Нагая с сыном и со своей родней продолжала жить в Угличе в почетной ссылке. Понятно, как должна была относиться она и все
Нагие к боярам, бывшим у власти, и к Годунову, как влиятельнейшему из них. Нагая была жена Ивана Грозного, пользовалась его симпатией и общим почетом, и вдруг ее, царицу,
выслали в далекий удел – Углич и держали под постоянным надзором.
Таким надзирателем от правительства был в Угличе Битяговский. Относиться к Битя- говскому хорошо Нагие не могли, видя в нем агента от тех, которые послали их в ссылку. Мы очень мало знаем о настроении Нагих, но если вдуматься в некоторые свидетельства о Дмитрии, то можно убедиться, какую сильную ненависть питала эта семья к боярам, правящими близким к Федору про Дмитрия в Москве ходило, конечно, много слухов. Между прочим, по этим слухам, иностранцы (Флетчер, Буссов) сообщают, что Дмитрий характером похож на отца жестоки любит смотреть на мучения животных. Рядом с такой характеристикой Буссов сообщает рассказ о том, что Дмитрий сделал однажды из снега чучела, называл их именами знатнейших московских вельмож, затем саблей сшибал им головы, приговаривая, что так он будет поступать со своими врагами – боярами. И русский писатель Авраамий Палицын пишет, что в Москву часто доносили о Дмитрии, будто он враждебно и нелепо относится к боярам, приближенным своего брата и особенно к Борису Годунову. Палицын объясняет такое настроение царевича тем, что он был смущаем ближними своими. И действительно,
если мальчик высказывал такие мысли, то очевидно, что сам он их выдумать не мог, а внушались они окружающими его. Понятно и то, что злоба Нагих должна была обратиться не на Федора, а на Бориса Годунова, как главного правителя. Ясно также, что и бояре, слыша о настроении Дмитрия, который считался наследником престола, могли опасаться, что взрослый Дмитрий напомнит им о временах отца своего, и могли желать его смерти, как говорят иностранцы. Таким образом, немногие показания современников с ясностью вскрывают нам взаимные отношения Углича и Москвы. В Угличе ненавидят московских бояр, а в Москве получаются из Углича доносы и опасаются Нагих. Помня эту скрытую вражду и существование толково Дмитрии, мы можем объяснить себе, как весьма возможную сплетню, тот слух, который ходил задолго до убиения Дмитрия, – о яде, данном Дмитрию сторонниками
Годунова; яд этот будто бы чудом не подействовал мая 1591 г. царевич Дмитрий был найден на дворе своих угличских хором с перерезанным горлом. Созванный церковным набатом народ застал над телом сына царицу Марию и ее братьев Нагих. Царица била мамку царевича Василису Волохову и кричала, что убийство дело дьяка Битяговского. Его в это время не было во дворе услышав набат, он тоже прибежал сюда, но едва успел прийти, как на него кинулись и убили. Тут же убили его сына Данилу и племянника Никиту Качалова. Сними вместе побили каких-то посадских людей и сына Волоховой Осипа. Дня через два была убита еще какая-то юродивая женка
159
нам Федора довольно определенными чертами. Царь ростом был низок, с опухлым лицом и нетвердой походкой ипритом постоянно улыбался. Сапега, увидав царя вовремя аудиенции, говорит, что получил от него впечатление полного слабоумия. Говорят, Федор любил звонить на колокольне, за что еще от отца получил прозвище звонаря, но вместе стем он любил забавляться шутами и травлей медведей. Настроение духа у него было всегда религиозное, и эта религиозность проявлялась в строгом соблюдении внешней обрядности. От забот государственных он устранялся и передал их в руки своих ближних бояр. Вначале его царствования из боярской среды особенно выдавались значением Борис Годунов и Никита
Романович Захарьин-Юрьев. Так шло дог, когда Никита Романович неожиданно был поражен параличом и умер. Власть сосредоточилась в руках Бориса Годунова, но ему пришлось бороться с сильными противниками – князьями Мстиславским и Шуйскими. Борьба эта принимала иногда очень резкий характер и кончилась полным торжеством Годунова.
Мстиславский был пострижена Шуйские со многими родственниками подверглись ссылке.
Пока все это происходило в Москве, Мария Нагая с сыном и со своей родней продолжала жить в Угличе в почетной ссылке. Понятно, как должна была относиться она и все
Нагие к боярам, бывшим у власти, и к Годунову, как влиятельнейшему из них. Нагая была жена Ивана Грозного, пользовалась его симпатией и общим почетом, и вдруг ее, царицу,
выслали в далекий удел – Углич и держали под постоянным надзором.
Таким надзирателем от правительства был в Угличе Битяговский. Относиться к Битя- говскому хорошо Нагие не могли, видя в нем агента от тех, которые послали их в ссылку. Мы очень мало знаем о настроении Нагих, но если вдуматься в некоторые свидетельства о Дмитрии, то можно убедиться, какую сильную ненависть питала эта семья к боярам, правящими близким к Федору про Дмитрия в Москве ходило, конечно, много слухов. Между прочим, по этим слухам, иностранцы (Флетчер, Буссов) сообщают, что Дмитрий характером похож на отца жестоки любит смотреть на мучения животных. Рядом с такой характеристикой Буссов сообщает рассказ о том, что Дмитрий сделал однажды из снега чучела, называл их именами знатнейших московских вельмож, затем саблей сшибал им головы, приговаривая, что так он будет поступать со своими врагами – боярами. И русский писатель Авраамий Палицын пишет, что в Москву часто доносили о Дмитрии, будто он враждебно и нелепо относится к боярам, приближенным своего брата и особенно к Борису Годунову. Палицын объясняет такое настроение царевича тем, что он был смущаем ближними своими. И действительно,
если мальчик высказывал такие мысли, то очевидно, что сам он их выдумать не мог, а внушались они окружающими его. Понятно и то, что злоба Нагих должна была обратиться не на Федора, а на Бориса Годунова, как главного правителя. Ясно также, что и бояре, слыша о настроении Дмитрия, который считался наследником престола, могли опасаться, что взрослый Дмитрий напомнит им о временах отца своего, и могли желать его смерти, как говорят иностранцы. Таким образом, немногие показания современников с ясностью вскрывают нам взаимные отношения Углича и Москвы. В Угличе ненавидят московских бояр, а в Москве получаются из Углича доносы и опасаются Нагих. Помня эту скрытую вражду и существование толково Дмитрии, мы можем объяснить себе, как весьма возможную сплетню, тот слух, который ходил задолго до убиения Дмитрия, – о яде, данном Дмитрию сторонниками
Годунова; яд этот будто бы чудом не подействовал мая 1591 г. царевич Дмитрий был найден на дворе своих угличских хором с перерезанным горлом. Созванный церковным набатом народ застал над телом сына царицу Марию и ее братьев Нагих. Царица била мамку царевича Василису Волохову и кричала, что убийство дело дьяка Битяговского. Его в это время не было во дворе услышав набат, он тоже прибежал сюда, но едва успел прийти, как на него кинулись и убили. Тут же убили его сына Данилу и племянника Никиту Качалова. Сними вместе побили каких-то посадских людей и сына Волоховой Осипа. Дня через два была убита еще какая-то юродивая женка
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
160
будто бы портившая царевича. 17 мая узнали об этом событии в Москве и прислали в Углич следственную комиссию, состоявшую из следующих лиц князя В. Шуйского, окольничего
Андрея Клешнина, дьяка Вылузгина и Крутицкого митрополита Геласия. Их следственное дело (оно напечатано в Сбор. Гос. Грам. и Дог, т. II) выяснило 1) что царевич сам себя зарезал в припадке падучей болезни в то время, когда играл ножом в тычку (вроде нынешней свайки) вместе со своими сверстниками, маленькими жильцами, и 2) что Нагие без всякого основания побудили народ к напрасному убийству невинных лиц. По донесению следственной комиссии, дело было отдано на суждение патриарха и других духовных лиц. Они обвинили Нагих и «углицких мужиков, но окончательный суд передали в Руки светской власти.
Царицу Марию сослали в далекий монастырь на Выксу (близ Череповца) и там постригли.
Братьев Нагих разослали по разным городам. Виновных в беспорядке угличан казнили и сослали в Пелым, где из угличан будто бы составилось целое поселение Углич, по преданию, совсем запустел.
Несмотря на то, что правительство отрицало убийство и признало смерть царевича нечаянным самоубийством, в обществе распространился слух, будто царевич Дмитрий убит приверженцами Бориса (Годунова) по Борисову поручению. Слух этот, сначала записанный некоторыми иностранцами, передается затем в виде неоспоримого уже факта, ив нашей письменности являются особые сказания об убиении Дмитрия составлять их начали вовремя Василия Шуйского, не ранее того момента, когда была совершена канонизация Дмитрия и мощи его были перенесены в 1606 г. из Углича в Москву. Есть несколько видов этих сказаний, и все они имеют одни и те же черты рассказывают об убийстве очень правдоподобно ив тоже время содержат в себе исторические неточности и несообразности. Затем каждая редакция этих сказаний отличается от прочих не только способом изложения, но и разными подробностями, часто исключающими друг друга. Наиболее распространенным видом является отдельное сказание, включенное в общий летописный свод. В этом сказании рассказывается, что сперва Борис пытался отравить Дмитрия, но видя, что Бог не позволяет яду подействовать, он стал подыскивать через приятеля своего Клешнина таких людей, которые согласились бы убить царевича. Сперва это предложено было Чепчугову и Загряжскому,
но они отказались. Согласился один только Битяговский. Самое убийство, поэтому сказанию, произошло таким образом когда сообщница Битяговского, мамка Волохова, вероломно вывела царевича гулять на крыльцо, убийца Волохов подошел к нему испросил его Это у тебя, государь, новое ожерельице?» Нет, старое, – отвечал ребенок и, чтобы показать ожерелье, поднял головку. В это время Волохов ударил царевича ножом по горлу, ноне захватил ему гортани, ударил неудачно. Кормилица (Жданова), бывшая здесь, бросилась защищать ребенка, но ее Битяговский и Качалов избили, а затем окончательно зарезали ребенка.
Составленное лет через 15 или 20 после смерти Дмитрия, это сказание и другие рассказы крайне спутанно и сбивчиво передавали слухи об убийстве, какие ходили тогда в московском обществе. На них поэтому таки нужно смотреть, как на записанные понаслышке. Это не показания очевидцев, а слухи, и свидетельствуют они неоспоримо об одном только, что московское общество твердо верило в насильственную смерть царевича.
Такое убеждение общества или известной его части идет вразрез с официальным документом о самоубийстве царевича. Историку невозможно помирить официальных данных в этом деле с единогласным показанием сказаний об убийстве, ион должен стать на сторону или того, или других. Уже давно наши историки (еще Щербатов) стали на сторону сказаний.
Карамзин в особенности постарался сделать Бориса Годунова очень картинным «злодеем».
Но в науке давно были голоса и зато, что справедливо следственное дело, а не сказания
(Арцыбашев, Погодин, Е. Белов). Подробное изложение всех данных и полемики по вопросу о царевиче можно найти в обстоятельной статье АИ. Тюменева Пересмотр известий о смерти цар. Дмитрия (в Журнале Министерства Нар. Просвещения, 1908, май и июнь
160
будто бы портившая царевича. 17 мая узнали об этом событии в Москве и прислали в Углич следственную комиссию, состоявшую из следующих лиц князя В. Шуйского, окольничего
Андрея Клешнина, дьяка Вылузгина и Крутицкого митрополита Геласия. Их следственное дело (оно напечатано в Сбор. Гос. Грам. и Дог, т. II) выяснило 1) что царевич сам себя зарезал в припадке падучей болезни в то время, когда играл ножом в тычку (вроде нынешней свайки) вместе со своими сверстниками, маленькими жильцами, и 2) что Нагие без всякого основания побудили народ к напрасному убийству невинных лиц. По донесению следственной комиссии, дело было отдано на суждение патриарха и других духовных лиц. Они обвинили Нагих и «углицких мужиков, но окончательный суд передали в Руки светской власти.
Царицу Марию сослали в далекий монастырь на Выксу (близ Череповца) и там постригли.
Братьев Нагих разослали по разным городам. Виновных в беспорядке угличан казнили и сослали в Пелым, где из угличан будто бы составилось целое поселение Углич, по преданию, совсем запустел.
Несмотря на то, что правительство отрицало убийство и признало смерть царевича нечаянным самоубийством, в обществе распространился слух, будто царевич Дмитрий убит приверженцами Бориса (Годунова) по Борисову поручению. Слух этот, сначала записанный некоторыми иностранцами, передается затем в виде неоспоримого уже факта, ив нашей письменности являются особые сказания об убиении Дмитрия составлять их начали вовремя Василия Шуйского, не ранее того момента, когда была совершена канонизация Дмитрия и мощи его были перенесены в 1606 г. из Углича в Москву. Есть несколько видов этих сказаний, и все они имеют одни и те же черты рассказывают об убийстве очень правдоподобно ив тоже время содержат в себе исторические неточности и несообразности. Затем каждая редакция этих сказаний отличается от прочих не только способом изложения, но и разными подробностями, часто исключающими друг друга. Наиболее распространенным видом является отдельное сказание, включенное в общий летописный свод. В этом сказании рассказывается, что сперва Борис пытался отравить Дмитрия, но видя, что Бог не позволяет яду подействовать, он стал подыскивать через приятеля своего Клешнина таких людей, которые согласились бы убить царевича. Сперва это предложено было Чепчугову и Загряжскому,
но они отказались. Согласился один только Битяговский. Самое убийство, поэтому сказанию, произошло таким образом когда сообщница Битяговского, мамка Волохова, вероломно вывела царевича гулять на крыльцо, убийца Волохов подошел к нему испросил его Это у тебя, государь, новое ожерельице?» Нет, старое, – отвечал ребенок и, чтобы показать ожерелье, поднял головку. В это время Волохов ударил царевича ножом по горлу, ноне захватил ему гортани, ударил неудачно. Кормилица (Жданова), бывшая здесь, бросилась защищать ребенка, но ее Битяговский и Качалов избили, а затем окончательно зарезали ребенка.
Составленное лет через 15 или 20 после смерти Дмитрия, это сказание и другие рассказы крайне спутанно и сбивчиво передавали слухи об убийстве, какие ходили тогда в московском обществе. На них поэтому таки нужно смотреть, как на записанные понаслышке. Это не показания очевидцев, а слухи, и свидетельствуют они неоспоримо об одном только, что московское общество твердо верило в насильственную смерть царевича.
Такое убеждение общества или известной его части идет вразрез с официальным документом о самоубийстве царевича. Историку невозможно помирить официальных данных в этом деле с единогласным показанием сказаний об убийстве, ион должен стать на сторону или того, или других. Уже давно наши историки (еще Щербатов) стали на сторону сказаний.
Карамзин в особенности постарался сделать Бориса Годунова очень картинным «злодеем».
Но в науке давно были голоса и зато, что справедливо следственное дело, а не сказания
(Арцыбашев, Погодин, Е. Белов). Подробное изложение всех данных и полемики по вопросу о царевиче можно найти в обстоятельной статье АИ. Тюменева Пересмотр известий о смерти цар. Дмитрия (в Журнале Министерства Нар. Просвещения, 1908, май и июнь
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
161
В нашем изложении мы так подробно остановились на вопросе о смерти Дмитрия для того, чтобы составить об этом факте определенное мнение, так как от взгляда на это событие зависит взгляд наличность Бориса здесь ключ к пониманию Бориса. Если Борис убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нетто он один из симпатичнейших московских царей. Посмотрим же, насколько мы имеем основание обвинять Бориса в смерти царевича и подозревать достоверность официального следствия. Официальное следствие далеко, конечно, от обвинения Бориса. В этом деле иностранцы, обвиняющие Бориса,
должны быть на втором плане, как источник второстепенный, потому что о деле Дмитрия они только повторяют русские слухи. Остается один род источников – рассмотренные нами сказания и повести XVII в. На них-то и опираются враждебные Борису историки. Остановимся на этом материале. Большинство летописателей, настроенных против Бориса, говоря о нем, или сознаются, что пишут по слуху, или как человека хвалят Бориса. Осуждая Бориса как убийцу, они, во-первых, не умеют согласно передать обстоятельства убийства Дмитрия,
как мы это видели, и, кроме того, допускают внутренние противоречия. Составлялись их сказания много спустя после события, когда Дмитрий был уже канонизирован и когда царь
Василий, отрекшись от своего же следствия по делу Дмитрия, всенародно взвел на память
Бориса вину в убийстве царевича и оно стало официально признанным фактом. Противоречить этому факту было тогда делом невозможным. Во-вторых, все вообще сказания о смуте сводятся к очень небольшому числу самостоятельных редакций, которые позднейшими компиляторами очень много перерабатывались. Одна из этих самостоятельных редакций (так называемое Иное сказание, очень влиявшая на разные компиляции, вышла целиком из лагеря врагов Годунова – Шуйских. Если мы не примем во внимание и не будем брать в расчет компиляций, то окажется, что далеко не все самостоятельные авторы сказаний против Бориса большинство их очень сочувственно отзывается о нема о смерти Дмитрия часто просто молчат. Далее, враждебные Борису сказания настолько к нему пристрастны в своих отзывах, что явно на него клевещут, и их клеветы на Бориса далеко не всегда принимаются даже его противниками учеными например, Борису приписываются поджог Москвы в 1591 г, отравление царя Федора и дочери его Феодосии.
Эти сказания отражают в себе настроение общества, их создавшего их клеветы – клеветы житейские, которые могли явиться прямо из житейских отношений Борису приходилось действовать при Федоре в среде враждебных ему бояр (Шуйских и др, которые его ненавидели и вместе стем боялись, как неродовитую силу. Сперва они старались уничтожить Бориса открытой борьбой, ноне могли весьма естественно, что они стали для той же цели подрывать его нравственный кредит, и это им лучше удалось. Прославить Бориса убийцей было легко. В то смутное время, еще до смерти Дмитрия, можно было чуять эту смерть, как чуял ее Флетчер. Он говорит, что Дмитрию грозит смерть от покушения тех,
которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя».
Но Флетчер не называет здесь Бориса, и его показание может быть распространено и на всех более родовитых бояр, так как они тоже могли явиться претендентами на престол. Буссов говорит, что многие бояре хотели смерти Дмитрия, а больше всех Борис. Нагие могли стоять на такой же точке зрения. Ненавидя все тогдашнее боярское правительство, они ненавидели Бориса только как его главу, и царица Мария, мать Дмитрия, по весьма естественной связи идей, в минуту глубокого горя могла самоубийству сына придать характер убийства со стороны правительства, иначе говоря, Бориса, а этой случайно брошенной мыслью противная Борису боярская среда могла воспользоваться, развить эту мысль и пустить вход в московском обществе для своих целей. Попав в литературу, эта политическая клевета стала общим достоянием не только людей XVII в, но и позднейших поколений, даже науки.
Помня возможность происхождения обвинений против Бориса и соображая все сбивчивые подробности дела, нужно в результате сказать, что трудно и пока рискованно наста
161
В нашем изложении мы так подробно остановились на вопросе о смерти Дмитрия для того, чтобы составить об этом факте определенное мнение, так как от взгляда на это событие зависит взгляд наличность Бориса здесь ключ к пониманию Бориса. Если Борис убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нетто он один из симпатичнейших московских царей. Посмотрим же, насколько мы имеем основание обвинять Бориса в смерти царевича и подозревать достоверность официального следствия. Официальное следствие далеко, конечно, от обвинения Бориса. В этом деле иностранцы, обвиняющие Бориса,
должны быть на втором плане, как источник второстепенный, потому что о деле Дмитрия они только повторяют русские слухи. Остается один род источников – рассмотренные нами сказания и повести XVII в. На них-то и опираются враждебные Борису историки. Остановимся на этом материале. Большинство летописателей, настроенных против Бориса, говоря о нем, или сознаются, что пишут по слуху, или как человека хвалят Бориса. Осуждая Бориса как убийцу, они, во-первых, не умеют согласно передать обстоятельства убийства Дмитрия,
как мы это видели, и, кроме того, допускают внутренние противоречия. Составлялись их сказания много спустя после события, когда Дмитрий был уже канонизирован и когда царь
Василий, отрекшись от своего же следствия по делу Дмитрия, всенародно взвел на память
Бориса вину в убийстве царевича и оно стало официально признанным фактом. Противоречить этому факту было тогда делом невозможным. Во-вторых, все вообще сказания о смуте сводятся к очень небольшому числу самостоятельных редакций, которые позднейшими компиляторами очень много перерабатывались. Одна из этих самостоятельных редакций (так называемое Иное сказание, очень влиявшая на разные компиляции, вышла целиком из лагеря врагов Годунова – Шуйских. Если мы не примем во внимание и не будем брать в расчет компиляций, то окажется, что далеко не все самостоятельные авторы сказаний против Бориса большинство их очень сочувственно отзывается о нема о смерти Дмитрия часто просто молчат. Далее, враждебные Борису сказания настолько к нему пристрастны в своих отзывах, что явно на него клевещут, и их клеветы на Бориса далеко не всегда принимаются даже его противниками учеными например, Борису приписываются поджог Москвы в 1591 г, отравление царя Федора и дочери его Феодосии.
Эти сказания отражают в себе настроение общества, их создавшего их клеветы – клеветы житейские, которые могли явиться прямо из житейских отношений Борису приходилось действовать при Федоре в среде враждебных ему бояр (Шуйских и др, которые его ненавидели и вместе стем боялись, как неродовитую силу. Сперва они старались уничтожить Бориса открытой борьбой, ноне могли весьма естественно, что они стали для той же цели подрывать его нравственный кредит, и это им лучше удалось. Прославить Бориса убийцей было легко. В то смутное время, еще до смерти Дмитрия, можно было чуять эту смерть, как чуял ее Флетчер. Он говорит, что Дмитрию грозит смерть от покушения тех,
которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя».
Но Флетчер не называет здесь Бориса, и его показание может быть распространено и на всех более родовитых бояр, так как они тоже могли явиться претендентами на престол. Буссов говорит, что многие бояре хотели смерти Дмитрия, а больше всех Борис. Нагие могли стоять на такой же точке зрения. Ненавидя все тогдашнее боярское правительство, они ненавидели Бориса только как его главу, и царица Мария, мать Дмитрия, по весьма естественной связи идей, в минуту глубокого горя могла самоубийству сына придать характер убийства со стороны правительства, иначе говоря, Бориса, а этой случайно брошенной мыслью противная Борису боярская среда могла воспользоваться, развить эту мысль и пустить вход в московском обществе для своих целей. Попав в литературу, эта политическая клевета стала общим достоянием не только людей XVII в, но и позднейших поколений, даже науки.
Помня возможность происхождения обвинений против Бориса и соображая все сбивчивые подробности дела, нужно в результате сказать, что трудно и пока рискованно наста
С. Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории»
162
ивать на факте самоубийства Дмитрия, нов тоже время нельзя принять господствующего мнения об убийстве Дмитрия Борисом. Если признать это последнее мнение требующим новых оправданий, а его именно такими следует считать, – то надо объяснить выбор в цари Бориса без связи сего злодейством. А что касается до этого господствующего мнения о виновности Бориса, то для его надлежащего подтверждения нужны, строго говоря,
три исследования 1) нужно доказать в деле Дмитрия невозможность самоубийства и, стало быть, подложность следственного дела. Белов, доказывая подлинность этого дела, исследовал с медицинской точки зрения возможность самоубийства в эпилепсии медики говорили ему, что подобное самоубийство возможно. Что касается до самого следственного дела, то оно представляет нам подробности, отличающиеся такой наивностью, что подделать их в то время было бы просто невозможно, так как требовалось бы уже слишком много психологического чутья, недоступного людям XVII в. Далее 2) если и была бы доказана невозможность самоубийства, то следует еще доказать, что убийство было своевременно, что в 1591 г.
можно было предвидеть бездетную смерть Федора и с ней связывать какие-нибудь расчеты.
Этот вопрос очень спорный. Да, наконец, 3) если бы такие расчеты и были возможны, то один ли Годунов мог их тогда иметь Разве никто, кроме Годунова, не имел интереса в смерти
Дмитрия и не мог рискнуть на убийство?
Вот сколько темных и неразрешимых вопросов заключается в обстоятельствах смерти
Дмитрия. Пока все они не будут разрешены, до тех пор обвинение Бориса будет стоять на очень шаткой почве, ион перед нашим судом будет не обвиняемым, а только подозреваемым;
против него очень мало улики вместе стем есть обстоятельства, убедительно говорящие в пользу этой умной и симпатичной личности.
162
ивать на факте самоубийства Дмитрия, нов тоже время нельзя принять господствующего мнения об убийстве Дмитрия Борисом. Если признать это последнее мнение требующим новых оправданий, а его именно такими следует считать, – то надо объяснить выбор в цари Бориса без связи сего злодейством. А что касается до этого господствующего мнения о виновности Бориса, то для его надлежащего подтверждения нужны, строго говоря,
три исследования 1) нужно доказать в деле Дмитрия невозможность самоубийства и, стало быть, подложность следственного дела. Белов, доказывая подлинность этого дела, исследовал с медицинской точки зрения возможность самоубийства в эпилепсии медики говорили ему, что подобное самоубийство возможно. Что касается до самого следственного дела, то оно представляет нам подробности, отличающиеся такой наивностью, что подделать их в то время было бы просто невозможно, так как требовалось бы уже слишком много психологического чутья, недоступного людям XVII в. Далее 2) если и была бы доказана невозможность самоубийства, то следует еще доказать, что убийство было своевременно, что в 1591 г.
можно было предвидеть бездетную смерть Федора и с ней связывать какие-нибудь расчеты.
Этот вопрос очень спорный. Да, наконец, 3) если бы такие расчеты и были возможны, то один ли Годунов мог их тогда иметь Разве никто, кроме Годунова, не имел интереса в смерти
Дмитрия и не мог рискнуть на убийство?
Вот сколько темных и неразрешимых вопросов заключается в обстоятельствах смерти
Дмитрия. Пока все они не будут разрешены, до тех пор обвинение Бориса будет стоять на очень шаткой почве, ион перед нашим судом будет не обвиняемым, а только подозреваемым;
против него очень мало улики вместе стем есть обстоятельства, убедительно говорящие в пользу этой умной и симпатичной личности.
Царствование Бориса Годунова. Умирая, Федор не назначил себе преемника, а только оставил на всех своих великих государствах жену свою Ирину Федоровну. Тотчас после его смерти Москва присягнула царице ее просили править с помощью брата Бориса Федоровича. Но от царства Ирина наотрез отказалась, съехала из дворца в Новодевичий монастырь и постриглась там под именем Александры. Вместе с сестрой поселился и Бориса царством правил патриархи бояре именем царицы. Все понимали, что управление временное и что необходимо избрать преемника покойному царю. Но кто же мог ему наследовать?
По общему складу понятий того времени, наследовать должен был родовитейший в государстве человек но родовые счеты бояр успели к этому времени так уже перепутаться и осложниться, что разобраться в них было не так легко. Род Рюриковичей был очень многочислен,
и относительное старшинство его членов определить вряд ли можно было с точностью. К
тому же многие из очень родовитых членов были затерты при дворе менее родовитыми, но более счастливыми по службе родичами, ас другой стороны, среди московского боярства было много очень родовитых людей не Рюриковичей. В то время из Рюриковичей особым значением пользовалась родовитая семья князей Шуйских. Она была старше даже князей московских, а рядом с ней стояли во главе боярства очень знатные князья чужого рода – Геди- миновичи, Мстиславские и Голицыны. Наиболее талантливой из этих княжеских фамилий была фамилия Шуйских не раздавала она государству выдающихся деятелей, отмеченных крупным воинским или административным талантом. Менее блестящи были Мстиславские и Голицыны, но они, как и Шуйские, всегда занимали первые места в рядах московского боярства. По понятиям этого боярства, право быть выбранным на престол принадлежало одному из этих княжеских родов более чем кому-либо другому. А между тем были в Москве два рода не княжеского происхождения, которые пользовались громадным значением при последних царях и по влиянию своему ничем не уступали знатнейшим Рюриковичам и Геди- миновичам, раздавленными загнанным опричниной. Это старые слуги князей московских:
Романовы и Годуновы. Предок Романовых, по преданию, выехал в XIV виз «Прусс», как выражаются древние родословные. Его потомки были впоследствии известны под именем