Файл: Крейдлин.pdf

них есть название (хотя в английском языке для этих чувств названия нет).

Очевидно, что нет оснований полагать, что таитянцы не способны испытывать чувство “грусти”; точно так же, как нет никаких оснований полагать, что носители английского языка не способны испытывать чувство “toiaha” или “ре’ар’а”. И са­ мое главное: у нас нет никаких оснований считать, что “грусть” является более важной или более “универсальной”, нежели “toiaha” или “ре’аре’а”» (Вежбицкая 1999, с. 505).

Обычно эмоции не только вербально, но и невербально концептуапизуются по-разному в разных культурах. В Ямайке и Тринидаде неудовольствие, раздражение и гнев передаются с помощью звуков, возникающих при посасывании зубов (втягивании воздуха при одновременном касании зубов язы­ ком), что европейцам несвойственно; хлопанье в ладоши в ямайской культуре никогда не передает радость, а является исключительно жестом привлечения внимания (машину на Ямайке, например, нельзя остановить, вытягивая руку в сто­ рону или покачивая ладонью слева направо, а можно, только хлопая в ладоши, см. Вольфанг 1979, с. 167).

Понятийные категории грусти (печали) («sadness»] и гнева [«anger»] релевантны для носителей русского (а также англий­ ского, французского и всех тех языков, где есть слова, соот­ ветствующие по смыслу словам грустный (печальный) и серди­ тый (в гневе, разгневанный), но в других культурах понятийная сетка эмоциональных координат может не совпадать с указан­ ной (да и в русском и английском, например, легко найти большое число вербальных и невербальных различий, см. об этом Лац 1988).

Так, по данным, собранным О. А. Казакевич, у сельку­ пов, если опираться на материал, представленный в их фоль­ клорных текстах, обнаруживается минимальный набор из че­ тырех основных эмоций — гнева, страха, радости и печали, «причем если гнев и страх непосредственно называются, то для передачи печали и радости используется описание их внешних проявлений» (Казакевич 1999, с. 275). Сердятся и гневаются обычно селькупские мужчины, это их привилегия, тогда как женщинам сердиться не пристало. Страху же в одинаковой мере подвержены и мужчины и женщины. Знаковым выражением грусти, печали и страха у селькупов является плач, а как вы­ ражение радости плач почти не используется.

В языке лакота североамериканских индейцев (это диалект тетон языка дакота, языковая группа сиу) существует особое женское междометие ya [на.], являющееся возгласом страха,

между тем как мужской возглас страха отсутствует. В ситуа­ ции, когда мужчина лакота мог бы испытывать страх, он час­ то пользуется выражением hna~hna [дснахна], имитируя ворча­ ние медведя гризли. Лицо его при этом принимает совершенно особое выражение, и таким комбинированным — вербальным и невербальным — способом мужчина лакота сам себя подбад­ ривает. У индейцев лакота, безразлично, мужчин или женщин, ti случае когда субъект, испытывая внутренний страх, контро­ лирует ситуацию, лицевое выражение страха отсутствует, а из глаголов, в принципе способных обозначать в языке эмоцию страха, используется всегда один из двух, в зависимости от cîeneHH страха и опасности: kokipa [Id'oki'pf'a] «бояться, быть испуганным» (kowakipa «я боюсь») и hirjyatjsgla [hfja" sgia] «ис­ пугаться, увидев нечто ужасное». Если же субъект, испыты­ вая чувство страха, теряет контроль над ситуацией, то это можно наблюдать не только по его невербальному поведению, но также по тому, как он вербализует свои ощущения: в этом случае использование первых двух глаголов невозможно, а применя­ ется глагол inihatf Iinibtr] «быть испуганным или напуганным чем-то» (intanihat] «я испуган»).

Жители острова Бали рассматривают лицо как физический манифестант скрытых сил, аккумулирующихся в самом важ­ ном. с их точки зрения, органе — сердце. Классы и катего­ рии, по которым балиец распределяет выражения лица и их языковые обозначения, очень мало похожи на русские или английские, ср., например, индонезийские слова и выраже­ ния cetah тика «ясные, светлые лица»; layn «отрешенные, пе­ чальные лица»; тигат «мрачные, облачные, стыдливые лица»; ni eòong «жесткие лица»; sinus «циничные» или galak «яростные, ревнивые лица».

А вот еще один, последний, пример на эту тему. Народ дани, обитающий в Новой Гвинее, обозначает сходным обра­ зом такие эмоции, как гнев и отвращение. Действительно, гнев и отвращение объединяет то, что испытывающий эти чувства человек в обоих случаях приходит в возбужденное состояние и кем-to или чем-то сильно недоволен. Между тем народ Форе из той же страны не различает и выражает одинаково уже со­ всем другие эмоции — удивление и страх (см. Экман, Фризен 1971), тоже, впрочем, имеющие общие смысловые компонен­ ты, например «неожиданность».

Как можно видеть по этим примерам, ментальные и языковШ Категории, на которые подразделяются эмоции и их обо­ значения, зависят от культуры и языка, а невербальные и вер б аш ш е концептуализации эмоций отнюдь не универсальны.

это может составить предмет гордости, а в другом сообществе тот же акт будет предметом ревности со стороны первой жены. Очевидно, что у жен, наблюдающих; как их мужья берут себе в жены еще по одной женщине, в первом и во втором сообще­ ствах будут разные выражения лица.

Семантические области, в которых существуют и проявля­ ют себя мимические жесты, также в значительной степени яв­ ляются культурно обусловленными. Если в одной культуре выражения лица по большей части закреплены за областью, которую условно можно назвать «контроль за собственным по­ ведением, за процессом коммуникации и управление поведе­ нием партнера» (это, например, такие выражаемые мимикой эмоциональные смыслы, как раздражение, рассерженность или отвращение, в противоположность удивлению или восхище­ нию), то в другой культуре на передний план выступает, например, сфера «интенсивность эмоции». Другими словами, в этой культуре выражения лица передают только сильные эмо­ ции, такие как гнев, ярость, ненависть, любовь и т.п., а сла­ бые эмоции — удовлетворенность, спокойствие, умиротворе­ ние, скука и пр. — если и выражаются невербально, то как-то иначе.

Многие ученые в своих работах пытались описывать все пространство значений, которые в принципе могут кодировать­ ся выражениями лица (см., например, Изард 1971; Мехрабиан 1970; Уильямс и Толч 1965) и другими жестами (Гэлловей 1968; Мехрабиан 1971; Шефлен 1964), и предлагали разные названия для соответствующих семантических шкал. Все эти описания, однако, представляют собой не более чем метафо­ рические имена-ярлыки, как правило, малопонятные и плохо соотносимые друг с другом, поскольку не раскрывают стоящее за ними смысловое содержание и не определяют то общее и особенное, что имеется в невербальной и вербальной концеп­ туализациях соответствующих эмоций. Что, например, скры­ вается под группой смыслов (а может быть, только одним смыс­ лом), объединенных названием dynamism «динамизм» (Уильямс и Толч 1965)? Что означает responsiveness «чувствительность, сила отклика на внешний импульс», immediacy «непосредственность; незамедлительность, безотлагательность» или power «сила, власть» (Мехрабиан 1970)? Или что стоит за категориями posi­ tiveness «ноложительность» или potency «эффективность, сила» (Мехрабиан 1972), йпределяю1Цими, как считает автор, не только эмоциональные, но и вообще все социокоммуникативные координаты неверб&чьного повеления (сам автор «опреде­ ляет», например, posaivencss как то. что имеет отношение к

оценке людей или предметов и что определяет способ подхода к ним и характер дальнейшего предполагаемого взаимодей­ ствия). А какие смыслы располагаются на семантических (а может быть, психологических?) шкалах encouraging/restricting («поощряющий, поддерживающий/ограничивающий») и facilitating/unreceptive («способствующий, облегчающий/невоспри­ имчивый» — Гэлловей 1968)? Скажу откровенно, что по про­ чтении и изучении упомянутых работ лично для меня все это осталось непонятным, и сам я не в состоянии ответить ни на один из поставленных мной же вопросов. Но еще более пора­ зительным представляется мне тот факт, что многие психоло­ ги и антропологи, специалисты в области теории коммуника­ ции и невербальной семиотики широко и совершенно свободно пользуются сегодня этими или подобными словами как самопонятными терминами метаязыка описания смысла мимических жестов, обладающими достаточной объяснительной силой и не требующими дальнейших толкований или, по крайней мере, развернутых содержательных пояснений.

Трудности, связанные с описанием значений и употребле­ ний мимических жестов, носят не только субъективный, но и объективный характер. Основной метод концептуального и семантического анализа, такой как интроспекция, плохо при­ меним к данному виду невербальных знаков хотя бы из-за того, что человек не может видеть свое лицо во время интерактивно­ го общения. В такой ситуации, казалось, можно было бы порекомендовать опираться на визуальный опыт и суждения информантов, в особенности тех людей — родителей, бабушек и дедушек, жены, друзей, компаньонов и др., которые всту­ пают с нами в повседневное общение и ежедневно наблюдают за нашим невербальным поведением. В обильно издаваемой сегодня научно-популярной и художественной литературе, в многочисленных и зачастую не слишком добросовестных в на­ учном отношении пособиях по психологии межличностного общения, кинесике, бизнесу и этикету читателя все время уве­ ряют, что именно эти люди крайне чувствительны к нашим ощущениям, мыслям и действиям и потому постоянно следят (порой, впрочем, не осознавая этого) за выражением лиц ад­ ресатов, за их позами и другими жестами. Между тем, насколь­ ко мне известно, каких-либо систематических научных наблю­ дений над лицевым поведением, которые были бы выполнены на статистически достаточно достоверном, представительном и хорошо предварительно обработанном материале, а также аналитического разбора весьма большого корпуса высказыва­ ний информантов о чувствах близких им людей, которые ин­