ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 14.08.2024
Просмотров: 129
Скачиваний: 1
соревнования, здоровой конкуренции, как вообще между новоевропейской философией и новоевропейской наукой. Но главное - это их взаимная поддержка, "разделение труда" между ними. Только после возникновения социологии и возможно выявление собственного содержания социальной философии. Вполне естественно, скажем, что в "Политике" Аристотеля присутствует огромное количество описательного материала, который впоследствии превратился в социологическое и политологическое знание, и который, может быть, отвлекает внимание читателя, заинтересованного собственно социально-философской проблематикой. Но теперь, когда на лицо развитая социологическая литература, социально-философские произведения могут быть свободны от социологического материала. Я сравнил бы эту ситуацию с развитием живописи после возникновения фотографии. Живопись в "до-фотографическую" эру выполняла огромное количество технической работы (например, заказные документальные портреты, запечатление исторических событий, общего вида городов, зарисовки натуралистов и так далее). Но когда появилась фотография, на первый план живописного искусства вышли собственно художественные задачи. Так же и социальная философия, взаимодействуя с социологией, может сосредоточиться сейчас на решении своих собственно философских задач.
Кроме того, существенное отличие социальной философии от социологии, даже чисто теоретической, состоит в том, что социальная философия по сути своей нормативная дисциплина, подобно тому как нормативны этика, эстетика или логика. Социальная философия занимается не только тем, что есть, но и тем, что должно быть. То, что есть, может быть понято через призму того, что должно быть, и наоборот. В этом отношении социальная философия естественным образом включает в себя учение об идеале, и учение об утопии.
Конечно, я несколько упрощаю в дидактических целях соотношение социологии и социальной философии. Потому что, хотя социология как позитивная наука и стремится описывать только то, что есть, но занимаясь поведением людей, которые в своих действия всегда руководствуются какими-то всеобщими принципами, она вынуждена философствовать, как философствуют по поводу своих действий люди, которых она изучает. Чтобы показать меру этого упрощения, обратимся к такой ключевой как для социологии, так и для социальной философии фигуре как Макс Вебер. Он олицетворяет собой социолога, который вовсе не перестал быть философом, и философа, который считает необходимым быть в то же время и социологом. М.Вебер двигался от немецкой исторической политэкономии, существовавшей в "натуралистической" социологической традиции (в духе О.Конта и К.Маркса), к универсальной "культур-социологии". Эта культур-социология вовсе не была натуралистической. Она не рассматривала жизнь социума и жизнь индивида как естественные процессы. Культур-социология имела ввиду, что деятельность человека отнесена к ценностям, а не только к потребностям. В ХХ веке культурсоциология окончательно порвала с натуралистической социологической традицией [2]. В связи с этим современная социология постоянно отстаивает право на философствование внутри самой себя, подобно тому как и социальная философия ставит вопрос о праве на социологическое исследование внутри самой социальной философии. Границы между социологией и социальной философией хотя и вполне четкие, но в то же время "прозрачные", проницаемые.
Социальная философия в России и на Западе.
В 1988 году в Нью-Йорке вышли две книги по социальной философии. Вопервых, переиздание книги С.Л.Франка "Духовные основы общества. Введение в социальную философию" на русском языке, и, во-вторых, на английском языке
книга Г.Грехема "Современная социальная философия". С.Л.Франк ставит проблему социальной философии как религиозно-философскую проблему в соотношении с предельными основаниями человеческого бытия. Г.Грехем видит значимость социальной философии в том, что она привлекает внимание общества к таким социальным проблемам как эвтаназия, проблема разрешения или запрещения абортов, рационально организованная социальная помощь малоимущим и так далее. Мне вспоминается в связи с этим сопоставление идеалов, которые одухотворяют героев Диккенса и героев Достоевского. Для героев Диккенса идеал состоит в том, чтобы приобрести уютный коттедж среди зелени, и чтобы была куча веселых детей. Герой же Достоевского мечтает о том, чтобы "мировой вопрос разрешить". Вот и социальная философия в русской традиции более напряжена в философско-нравственном отношении, в то время как западная социальная философия, оставаясь философией, ориентирована тем не менее в первую очередь на разрешение определенных практических социальных вопросов. Некоторые книги по социальной философии на Западе для русского читателя вообще предстают как пособия по психотерапии, например, недавно переведенная на русский язык книга Вилла Шутса "Глубокая простота. Основы социальной философии" (вышла в Санкт-Петербурге в 1993).
Социальная философия и философия истории.
Мы уже говорили, что социальная философия вообще - это нормативная дисциплина, которая исследует и устанавливает нормы, ценности, не имеющие отношения к наличной реальности. Но для ряда социально-философских систем существенно, что открываемые социальной философией, так называемые, "социальные закономерности" являются отражением реальности, могут быть выведены из нее, (например, исторический материализм утверждает, что общественное бытие определяет общественное сознание). Но в то же время эти закономерности, которые являются отражением социальной реальности, превращаются марксистской идеологией в императивные нормы, обладающие всеми признаками ценностей. Вот рассуждение, которое весьма характерным для исторического материализма: Почему следует участвовать в деле пролетарской революции и коммунистического строительства? - Потому что, все равно, рано или поздно, коммунизм победит, ибо такова объективная закономерность развития общества, ибо коммунизм неизбежен, и каждый человек должен способствовать реализации этой исторической неизбежности, должен приближать победу коммунизма, должен по возможности "облегчать муки родов" нового общественного строя. Таким образом коммунизм превращается в некоторую безусловную ценность, норму, императив, с которым должно быть согласовано поведение как отдельного человека, так и социальных общностей.
В тех социально-философских системах, которые идут от Канта, подчеркивается принципиальная разноплановость мира необходимости и мира свободы - того, что есть, и того, что должно быть. С этой точки зрения общественное сознание вовсе не отражает общественное бытие. Категорический императив, нормы человеческого общежития вытекают из общих принципов, но они могут никогда и не воплотиться в реальности, что совершенно не умаляет их абсолютной значимости.
Так или иначе, в той или другой системе, но социальная философия всегда сопоставляет норму (идеал, утопию) и реальность, причем "симпатии" ее, если можно так выразиться, всегда на стороне нормы. Социального философа больше интересует вечное, а не время. Социум потому и интересен для философа, что он представляет собой высшее единство. Глядя в глаза Другого, я вижу не только этого Другого, не только свое собственное отражение, но я вижу и Бога (или
Абсолют, или .человечество, или принципы устройства Универсума, и т.д.). В "горизонтальных" отношениях людей возникает "вертикаль", собственно философская интенция всякого социального отношения. Поэтому социальная философия и возможна как философская дисциплина.
Таким образом, социальная философия видит общество как некую завершенную в себе, нормативную, абсолютную, логически непротиворечивую, справедливую, жесткую структуру. Эта идея общества выступает как идеал общества, который может принимать самые различные модификации: то как рационально устроенное "открытое общество", то как рационально устроенный "развитой социализм", то как вселенская Церковь или как соборность в русской идеалистической традиции и т.д. С этой точки зрения социальная философия всегда оказывается наукой о законах. Во-первых, о законах как нормах права, о юридических законах, как они сложились в цивилизованном обществе. Вовторых, о законах, как они формируются объективно, независимо от сознания и воли отдельных людей, "участвующих" в осуществлении этих законов. Естественно, что оба эти смысла социального закона близки, перетекают друг в друга и сходятся, например, в понимании божественного установления: "Все божества олицетворяют закон: все они - законодатели, и закономерны сами" (Вяч. Иванов).
Проблема зла в социуме: социодицея.
Если общество это в сущности рациональное единство, то откуда в обществе берется зло, откуда - война, жуткие кризисы, бунты, восстания, революции и тому подобные явления? За все десять тысяч лет цивилизованной истории войны не прекращались ни на минуту. Люди, которые участвуют в такого рода эксцессах, которые совершают все эти немыслимые злодейства, как правило, вполне нормальные люди, которые "хотят хорошего". И большевики, осуществлявшие Октябрьский переворот, в своей массе были честными, совестливыми людьми, которые не могли видеть страданий народа, которые во имя народа готовы были пожертвовать собой. И ныне стоящие у власти в нашей стране люди также имели и имеют, как правило, наилучшие намерения. У них в сознании тот же образ общества как завершенного в себе, справедливого, рационального. Но что же у них получается?! В чем же дело? По-видимому, не только Бог нуждается в оправдании (теодицея), не только человек нуждается в оправдании (антроподицея), но и общество нуждается в оправдании (социодицея).
Мы рассмотрим далее несколько гипотез, объясняющих откуда в обществе берется зло.
Один из источников зла - в истории. История - это само творение социальности, где господствует временное, а не вечное, новое, а не правильное, эффективное, а не справедливое. История - это история того, как невозможное становится необходимым. Например, "сто дней" Наполеона или невероятные завоевания Александра Македонского. История как воплощение временности, темпоральности представляет собой не процесс, а эксцесс. В этом плане история может быть представлена как некоторая гигантская авантюра человечества. Наше бытие - это авось-бытие. Ведь здесь господствует случайность, концы не определены, будущее открыто. В зависимости от наших действий и решений история может пойти по совершенно различным, даже противоположным траекториям. Иррациональность, темное начало, зло в истории есть след прошлых эксцессов, дислокаций, флуктуаций. Это след прошлых ошибок, слабости, несправедливости наших сознательных решений и действий. В этом смысле природа зла темпоральна, так же темпоральна как и природа новаций,
творчества в истории. С темпоральностью зла связана и трагическая непоправимость прошлого и те способы, с помощью которых человек стремится преодолеть эту трагическую непоправимость.
Социум всегда перед лицом темного, иррационального начала. Это хтоническое божество, это Хронос или Кронос - один из богов-титанов. Интенсивный характер бытия Хроноса символизируется тем, что он пожирает своих детей. Сосуществование - невозможно, а, следовательно, и множественность как предпосылка социальности невозможна. Как же поступает цивилизованный социальный человек перед лицом этой темной всепожирающей бездны? Он начинает . Письмо и чтение, которые вообще являются символом цивилизации, играют сотериологическую (спасительную) роль. О чем писать? Что удваивать в письменном слове? Прежде всего - историю, вот эту ужасную цепь эксцессов, символизируемую Кроносом. В историографии спасение от истории. Историография как удвоение истории в слове к Другому снимает (или, по крайней мере, смягчает) трагическую непоправимость. Повествование утешительно и поучительно. Сами исторические эксцессы ничему не могут научить, но, зафиксированные в слове историка, они рождают надежду научения, надежду вырваться из всепожирающей пасти Кроноса. Чтобы рассказать историю, нужно иметь слова и грамматические конструкции, нужно иметь семантику, синтаксис и прагматику. Всякая историография, поскольку она использует понятия, абстрактные и отвлеченные, не может не обратиться к философии. Вот так и возникает философия истории, в которой сотериологический момент еще сильнее, чем в неотрефлектированной историографии.
Философия истории - это мост в сторону нормативной, идеальной социальной философии. На бушующее море эксцессов реальной истории философия истории льет примирительный елей социальных норм, логических структур, которые она черпает из социальной философии. И благодаря этому история из хаоса эксцессов превращается в космос процессов. Космос этот обладает жесткой системой социальных и исторических закономерностей, а эксцессы допускаются только на роль случайностей, способных "ускорить или замедлить", но не изменить поступь исторического процесса. Такого рода процедура осуществляется, например, с помощью уже упомянутого "осевого времени", по К.Ясперсу. В истории выявляется некоторая ось, стабильная, как неподвижные звезды на небе. Осевое время сакрально по своей природе. Вся дальнейшая история, несмотря на все эксцессы, предстает как развертывание этого осевого времени. Осевое время оказывается основным объясняющим принципом изменяющегося социума. И здесь возникает основная проблема философии истории - проблема финала (конца, Апокалипсиса, катастрофы, завершения, перехода к высшему). Концепция финала истории совершенно необходима для любой философии истории. Финал истории - это инобытие начала, объясняющее и выявляющее замысел истории до конца. Мысль о будущем, как оказывается, выносима только в том случае, если она связывается в единое целое с мыслью о прошлом: мысль о конце мыслится в терминах начала. Будущее мыслится в форме возрожденного прошлого. Чтобы бесстрашно шагнуть в бездну будущего (полную хтонических ужасов Кроноса), необходимо быть уверенным, что возвращаешься в уютное лоно исконного, подлинного, уже бывшего, первоначального.
Небольшой пример из нынешней духовной жизни России. Для каждой политической силы будущее России есть реализация своего собственного осевого времени. Для "коммунистов" это 30-50 годы Советского Союза. Для "националистов" - это Московское централизованное государство XVI-XVII