Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

точки зрения, и логика ваших рассуждений должна быть иной, чем сейчас. Может быть и так. Я тоже не ожидал, что Планшон может сделать из комедии драму. А его спектакль меня убедил: можно! Но сейчас, для начала, нам надо определить общие закономерности подхода к анализу. Мы взяли пьесу «Предложение», как предмет, исследуя который, можно сосредоточиться на вопросах методологии. И, вот в таком случае, я считаю, водевиль, как условно взятый жанр, правомерен. Тем более, лично для меня это и есть водевиль. Я исхожу из него.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Ю. А знаете, у Чехова в одном из писем: «Написал «водевильчик пошловатенький, скучноватенький, но в провинции пойдет»

ТОВСТОНОГОВ. «Пошловатенький»? Ну, если верить каждой чеховской фразе, то мы бы его давно забыли. Чехов считал, что после смерти его не более семи лет будут читать. Скромность удивительная. Что и присуще таланту. Вот вам «водевильчик для провинции» — ставится без конца.

Вспомните, как Чехова воспринимали современники. Абсолютно не так, как мы воспринимаем. Полярно. И про его водевили писали, что они беспомощны. И Чехов сам так считал. Вот смотрите, как интересно: Чехов считал, что поскольку он ушел от канонов, и даже в водевиле у него нет традиционных куплетов, дивертисментов, он называл их либо шуткой, либо сценкой, приписывая «пошловатенькая, провинциальная». Так Чехов не понимал и значения своих пьес, соглашался с тем, что они бессюжетные, приземленные, между тем, как совершил переворот, мировую реформу в драматургии. Он увел главный конфликт за пределы жизни героев, и от этого, оказалось, драматургия не только не ослабла, не приземлилась, а наоборот, вышла на новую орбиту. Поначалу, кроме Немировича-Данченко, никто этого не осознал. Ни писатели, ни критики, ни читатели, ни зрители. В.И. долго объяснял Станиславскому, что это за явление такое — Чехов. А Станиславский не понимал, потому что был в плену консервативных убеждений. Это потом К.С. будет относиться к Чехову с таким пиететом, с каким смотрят на гения. Перечитайте его записки о Чехове. И все равно будет обескуражен многими его замечаниями, так и не поймет, почему о пьесах, в которых Станиславский видел явное драматическое начало, в переписке Чехова встречается: «Недавно написал беззаботный смешной водевильчик». И я думаю, Антон Павлович правильно писал. Чехову часто во МХАТовских спектаклях не хватало комедийного начала. Он считал, что драма и так ясна. И боялся унисона.

Так что, возвращаясь к «Предложению», условимся о том, что это не канонический водевиль. И не будем менять жанр. Для темы наших сегодняшних рассуждений я не вижу никакого основания.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Мы очень долго спорили вот по какому вопросу. Чисто теоретическому... Должен ли быть анализ у нас всех, сидящих здесь за столом, примерно одинаков? Или он, в конце концов, должен зависеть от решения, которое вольно или невольно у нас существует? Ведь анализ — предощущение решения будущего спектакля?

ТОВСТОНОГОВ. Иначе можно предположить, что на все случаи жизни существует одно решение? И только оно и правильно? Это чепуха! Конечно, наш анализ — это лишь пример для хода рассуждений, а не единственная истина высшей инстанции! Мы занимаемся лабораторным процессом. «Только так, а не иначе» — в искусстве это невозможно! Важно только, чтобы решение было наполнено ощущением жизни, органики, явилось бы ключом для встречи с артистом, важно, чтобы встреча являлась не абстрактной декларацией анализа, а руководством к практическому действию. Если методика не помогает, то грош ей цена. Тогда она никому не нужна. Тогда она превращается в болтовню, а артисты не любят, когда режиссеры попусту болтают. Самое большое несчастье методологии, когда режиссер находится в области сухой рациональной логики. Тогда методология превращается в свою противоположность, она дискредитируется. К сожалению, это встречается часто. Многочасовые беседы якобы по поводу, поиски аргументации, умозрительные рассуждения, а к искомому в нашей профессии это не подводит ни на шаг. Конечно, не существует одного, идеального на все времена решения материала. Нет

370

раз и навсегда определенного действия. А если какому-то артисту этот глагол не нравится? Вроде бы теоретически точная формулировка, а исполнитель ее не воспринимает?! Все люди разные, у каждого свои пути к роли, свои раздражители. Актеры ведь как павловские собаки: одни реагируют на красный свет, другие — на зеленый. Одна и та же роль. Два состава. Логика общая, а прие-

мы работы разные. Имея общее направление, режиссер должен импровизировать! В природе чувств автора, впитывая, как губка, живую природу артистов!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Вот вы, Георгий Александрович, говорите — логика. Причем, у каждого автора — своя. Но что такое чеховская логика, да еще именно в этом водевиле? Вот я анализирую, рассуждаю, рассуждаю, рассуждаю со своей колокольни, придумываю спектакль, и, в конце концов, чья будет логика? Чеховская или моя? Чем себя проверить?

ТОВСТОНОГОВ. Чеховым! Чеховым! Чеховым!

Это проблема, которую я сегодня не собирался обсуждать, но раз вы ее затронули, давайте поговорим об этом. Где и какие есть права отхода от автора, да? Не знаю. Вижу, что крепнут тенденции «самовыражения» и «вседозволенности». Но я лично считаю, что высшая задача режиссера раскрыть автора! Автора — сегодня! Но автора, а не себя! Автора, всегда автора! Если студентрежиссер стремится раскрыть себя, если, проводя анализ, начинает с того, что «я хочу сегодня сказать...» — я даже запрещаю так формулировать. Ты интересен только как истолкователь. Если у режиссера есть что-то за душой, то в том, как он понимает сегодня Чехова, и проявится его индивидуальность. Вспомните врубелевского «Демона»... Я сказал — врубелевского, а ведь он лермонтовский. Но Врубель не ставил задачей открывать себя. Он писал лермонтовского «Демона». Но ведь никогда не забудешь, что это Врубель, правда? Вы ставите Чехова. Что для вас главное? Как он звучит сегодня, в 1977-м году? Потому что Чехов, поставленный пятьдесят лет назад, совсем другой. Даже десять лет назад он — другой. Но субъективная режиссерская цель, в какой бы год это не было сделано, должна быть — Чехов! Время вырабатывает у классики уникальное свойство: каждую эпоху поворачиваться новой гранью, новой ипостасью по отношению к читателям, зрителям, режиссеру. И не требуется хирургии, искусственного вторжения. Время это делает само. Наша задача — ощутить новый поворот, и быть полномочным представителем зрительного зала в постижении чеховского мира сегодня! Вот главная режиссерская функция! А когда я вижу, что Чехов лишь предлог для раскрытия себя, когда я слышу: «Я хочу сегодня Чеховым сказать...»

—мне кажется, уже в этом рассуждении есть криминал, даже преступление по отношению к автору. Или нужно подняться до таких высот, чтобы ставить себя на равных, на которые имел право разве что Мейерхольд. Он имел право говорить: «Это я автор!» Но он — гениальное исключение. Его приемы нельзя возводить в канон, иначе где-то в Саратове Тютькин обязательно скажет: «Я тоже Мейерхольд! И я хочу сегодня перелопатить "слабую пьесу Вампилова" или "устарелую Чехова" и поставить вот так». Если вы всеми силами пытаетесь разгадать и выразить, скажем, Гоголя сегодня, то в результате проявится и ваше сегодняшнее гоголевское восприятие, а, значит, и вы сами. Но, ставя во главу угла себя, вы, прежде всего, убиваете природу автора. Вот сколько я не видел такого рода работы, их объединяют: стремление удивить, хотя уже на втором спектакле повторяемость решений, отсутствие глубины постижения материала, цитирование себя, и порой внешне эффектное, но, по сути, мертвое актерское существование. Поэтому, путь живого театра

—через автора! И если это заразительный, с не догматическим применением методологии, поиск авторской природы, то он и определит границы дозволенного, о которых вы спрашивали. Если вы нелегально перейдете границы, автор напомнит о нарушении своего закона, даст знать. Лишь бы не потерять дар слышать и видеть, что, к сожалению, часто случается.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. У меня предложение вернуться к «Предложению».

ТОВСТОНОГОВ. Правильное предложение. С удовольствием. Но я отвлекся, отвечая на ваш вопрос.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Да-да, конечно, спасибо!.. Ну, вот на этом предварительный цикл закончился. Теперь было бы интересно, если бы подключились все присутствующие, и мы все вместе стали разбираться в пьесе, начиная с первого события.

ТОВСТОНОГОВ. Прочтите первый кусок.

371

Чубуков (идя к нему навстречу). Голубушка, кого вижу! Иван Васильевич! Весьма рад! (Пожимает руку.) Вот именно сюрприз, мамочка... Как поживаете?

Ломов. Благодарю вас. А вы как изволите поживать?

Чубуков. Живем помаленьку, ангел мой, вашими молитвами и прочее. Садитесь, покорнейше прошу... Вот именно, нехорошо соседей забывать, мамочка моя. Голубушка, но что же вы это так официально? Во фраке, в перчатках и прочее. Разве куда едете, драгоценный мой?

Ломов. Нет, я только к вам, уважаемый Степан Степаныч.

Чубуков. Так зачем же во фраке, прелесть? Точно на Новый год с визитом!

Ломов. Видите ли, в чем дело. (Берет его под руку.) Я приехал к вам, уважаемый Степан Степаныч, чтобы обеспокоить вас одною просьбою. Неоднократно я уже имел честь обращаться к вам за помощью, и всегда вы, так сказать... но я, простите, волнуюсь. Я выпью воды, уважаемый Степан Степаныч. (Пьет воду.)

Чубуков (в сторону). Денег приехал просить! Не дам! (Ему.) В чем дело, красавец?

Ломов. Видите ли, Уважай Степаныч... виноват, Степан Уважаемый... то есть я ужасно волнуюсь, как изволите видеть... Одним словом, вы один только можете помочь мне, хотя, конечно, я ничем не заслужил и... и не имею права рассчитывать на вашу помощь...

Чубуков. Ах, да не размазывайте, мамочка! Говорите сразу! Ну?

Ломов. Сейчас... Сию минуту. Дело в том, что я приехал просить руки у вашей дочери Натальи Степановны.

Чубуков (радостно). Мамуся! Иван Васильевич! Повторите еще раз, — я не расслышал! Ломов. Я имею честь просить...

ТОВСТОНОГОВ. Ну, пожалуйста. Название куска?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Есть несколько вариантов определения. Первое — «Визит во фраке». Или «Фрачный визит». Второе, менее интересное и скучное — «Вторжение жениха».

ТОВСТОНОГОВ. «Вторжение» — слово, противопоказанное логике Чехова. Ломов настолько желанен, что ему вторгаться некуда.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. «Вторжение», — потому что во фраке.

ТОВСТОНОГОВ. Но во фраке Ломов тем более желанен! Стало быть, сегодня он сделает предложение.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Еще один вариант: «Сюрприз во фраке».

ТОВСТОНОГОВ. Ничего. Во всяком случае, здесь фрак — главное обстоятельство. Никогда Ломов не был одет так официально!

И представьте себе: жарища, пыльные дороги, разгар лета. И вот приехал человек во фраке. Интересно, на чем приехал? На лошади или на бричке?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Р. На бричке, наверное.

ТОВСТОНОГОВ. А если на лошади? (Смех.) Снимаем кино. Представьте, какое прекрасное начало: человек во фраке скачет по пыльной дороге. (Смех.)

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Мы озаглавили первый кусок. А действие потом определяется? ТОВСТОНОГОВ. Можно в любом порядке. Но вообще-то вы правы. Лучше начинать с дей-

ствия, а потом уже выходить в название.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. По действию у Ломова сделать Чубукова своим союзником. ТОВСТОНОГОВ. Я думаю, Ломов и так знает, что Чубуков его союзник. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Ломов уверен в этом?

ТОВСТОНОГОВ. Если мы договорились, что ведущее обстоятельство — брак, желанный для всех, то Ломов отлично понимает, что вся загвоздка в нем... Согласитесь, Ломов многократно приезжал с искренним желанием сделать предложение, но откладывал, откладывал, обедал, обедал, но вдруг решился и приехал официально! Во фраке! Значит, он давно уже понял, что все зависит от него самого?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Видимо, да.

ТОВСТОНОГОВ. Зачем же Ломову Чубуков, как союзник? Чубуков и так ждет, целое лето ждет желанных слов, а Ломов все тянет...

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Тогда, отталкиваясь от ваших слов, я попытаюсь доказать, в чем союзничество. Ломов все время заикается, ему что-то мешает, он не решается сделать предложе-

372

ние. Значит, он ждет помощи Чубукова? Разве нет надежды, что отец поможет преодолеть нерешительность? Чубуков, считает Ломов, должен облегчить усилия сделать предложение.

ТОВСТОНОГОВ. Почему он этого ждет от Чубукова?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. Но ведь ему что-то мешает прийти и без подготовки сказать: «Я прошу руки вашей дочери»?

ТОВСТОНОГОВ. А вот это и надо определить.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ У. Мнительность мешает, собственная мнительность.

ТОВСТОНОГОВ. Мнительность — субъективно неосознанное состояние. Мнительному человеку может казаться, что он болен. Но он не думает, что он мнительный. Нужно найти такой мотив, который может быть сознательным, а не результативным, понимаете разницу?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. Он приезжал сюда уже много раз. Много раз от него ждали предложения. Нет ли у Ломова такого желания? Коли уж в этот раз он приехал во фраке, убедить в искренности, серьезности своего намерения? Поэтому такая длинная преамбула.

ТОВСТОНОГОВ. Если «убедить в искренности», то не понимаю: что ему в таком случае мешает сразу сказать о цели приезда?

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. Он должен отрубить себе пути отступления.

ТОВСТОНОГОВ. Разве это можно сыграть? Ну, надел фрак, «отрубил», приехал, а дальше? Ломов прекрасно понимает, что у него положение критическое: столько ездил, ел и пил, что это перешло рамки приличия. Ломов не просто тянет с предложением. Сейчас попробую определить точнее: его молчание явилось нарушением всех норм приличий! Столько не ездят туда, где есть незамужняя девушка и где кормят обедами! Мы застаем тот момент, когда Ломов впервые в жизни пытается сказать роковые слова: «Я приехал затем, чтобы просить руки вашей дочери Наталии Степановны». — Вот здесь Ломов разродился. Так какое у Ломова действие?.. Почему он так путается в словах?.. Между прочим, важно, чего Ломов боится? Брака?.. В гоголевской «Женитьбе» Подколесин боится брака! У Ломова подколесинская природа?.. Я думаю, — нет. Подколесин смертельно боится брака. Он очень хочет жениться. Неистребимая жажда жениться есть его сквозное действие. И здесь в чеховском «Предложении» она есть. Но причины, которые руководят Ломовым, иные. Если у Подколесина страх перед браком, то у Ломова страх перед тем, как сказать эти слова. Вы видите, как он не может произнести этих слов. На этом построено все! Послушайте, что он говорит Чубукову (читает фразы Ломова): «Как изволите поживать?», «Обеспокоить вас одной просьбою», «вы один можете помочь мне», «не имею права рассчитывать на вашу помощь». Нет, он не просит помощи! Ни в коем случае!

Помните, мы говорили о законе: если глагол, которым вы выразили действие, существует в тексте, то определение сделано не верно. Глагол, взятый из фразы, из текста персонажа, формулируемый, как его действие, — нонсенс. Говорю: «Вы один можете помочь мне», и хочу, чтобы отец помог. Такое действие ничего не дает. Это тавтология.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. А причина боязни произнесения цели приезда в чем? ТОВСТОНОГОВ. В характере Ломова... Что делает Чехов? Он задает безумно робкого, стес-

нительного человека для того, чтобы в кульминации довести его до разнузданного нахала. Вот же на чем строится история. Когда дело доходит до Воловьих лужков, из Ломова несется такое хамство!.. Куда делся конфуз? Когда в Ломове разбудили амбиции, принципы, он превращается в дикого человека. И чем конфузливее Ломов поначалу, тем острее пробудившийся в нем зверь! Вот за чем следит Чехов.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ М. А почему конфуз? Если я сделаю предложение, то уже ничего нельзя изменить? Уже жизнь будет решена?

ТОВСТОНОГОВ. Что за человек, который дожил до тридцати пяти лет и еще ни разу не объяснился? Если это странно по нашим временам, то по тем особенно страшно. Тридцать пять тогда

— все равно, что пятьдесят теперь. Видимо, Ломов, когда подходил момент объяснения, почемуто всегда уходил от него.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ У. Что же все-таки его останавливало? Не совершу ли я ошибку? Лучше жить одному?

373

ТОВСТОНОГОВ. По-моему, нет. Вот поэтому Ломов и не Подколесин. Подколесин так рассуждает. Ломов — по-другому. Он в отличие от Подколесина не боится перемен! Он их хочет! Что нам нужно, чтобы выстрелила главная тема? Построить начало таким образом, что впереди все безоблачно! Иначе не имеет смысла все дальнейшее. Нам нужно создать ощущение ожидания идиллии. Ничто не будет мешать будущему счастью! Поэтому причина просто в страхе произнести эти слова. У него язык не поворачивается. Ну, как юноша не может первый раз произнести «я люблю». Ну, не произносится это слово. С него пот градом льется.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. А что, разве Ломов уверен в ее благосклонности?

ТОВСТОНОГОВ. Давайте подумаем, что нам выгодней? Можно решить — не уверен. Значит, он боится, что Наталья Степановна может стать строптивой женой и что с ней будет плохо жить? Можно так построить? Можно. Но, мне кажется, это уход от темы. Если тема: мелочи, которые разрушают счастье, то мечту о счастье надо задать! Нам же важно, что они из-за принципов разрушат благополучие!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Д. А бессонные ночи для Ломова имеют значение?

ТОВСТОНОГОВ. Да! А почему он не спит? Брака хочется. И он вскакивает, сочиняет монолог объяснения.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Но неужели Ломов знает, что будет, когда произнесет ей эти слова? Разве она не может отказать? Что у женщин на уме — великая тайна. Мне кажется, Ломов сомневается в ответе дочки, иначе он не спросил бы у Чубукова: «Она может отказать?»

ТОВСТОНОГОВ. Где это? (Перечитывает кусок.) Ну, что вы? Ломов понимает, что отец рад предложению, видит реакцию Чубукова, и задает вопрос, ответ на который ему известен.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Я все-таки хочу понять. А если он уверен, что она может стать приличной женой, отличной хозяйкой, и счастье у них может быть безоблачное, но Ломов объяснится, а Наталья Степановна возьмет и откажет? Вдруг у нее какие-то причины? Разве он этого не боится?

ТОВСТОНОГОВ. Если она откажет, значит, причина в нем. Не так объяснился. Не тот монолог, не те слова.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ П. В таком случае, когда Ломов в монологе говорит, что нечего ждать «настоящей любви и идеала» — это не так важно?

ТОВСТОНОГОВ. Это Ломов сам себя уверяет! Хотя, наверное, любви такой уж великой нет. А сам-то он? Он тоже не идеал. Болезнь достигла кризиса. Уже изнемогает. Конечно, это не просто юношеская страсть. Но тут наилучший вариант! И в этом смысле женитьба на Наталье Степановне — идеальный вариант, и нет никакого страха, что с ней будет плохо! И имения их рядом! И со всех точек зрения брак будет прекрасен!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ В. А Ломов ни в чем не виноват перед Натальей Степановной? Если помнить, что предстоят два скандала о Лужках и о собаках. Если в данном куске жизни два взрыва, значит, были и предыдущие. А, значит, вся природа их взаимоотношений такова?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно! Они же не первый день общаются. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ Л. Значит, в прошлом были скандалы?

ТОВСТОНОГОВ. Да, наваждения их посещали. Причем, как, почему началось, они уже не помнят. Помнят: была чертовщина, заставила вести себя неприлично, исчезла, и остался стыд.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Чубуков в начале пьесы спрашивает: «Почему вас так долго не было?» Можно предположить, что и предыдущий визит закончился скандалом?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно! И если в прошлый раз поссорились, то все это время Ломова не покидало огромное чувство неловкости. Кто виноват? Только не она! Это на него свалилось какоето наваждение! Надо было уступать, уступать, зачем это я? Мелочность какая-то! Стыдно. За себя! Вот до чего болезнь довела! И ей неловко за себя! И она себя съедает! Но это в прошлом, с которым покончено! А сейчас впереди только безоблачное будущее, иначе мы рубим сук, на котором сидим!

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ С. Значит, прошлое не такое безоблачное? Были скандалы, амбиции, принципы?

ТОВСТОНОГОВ. Тем более они мечтают о безоблачном будущем! Поначалу только это! Какой критерий должен руководить логикой? Нам выгодно построить процесс таким образом,

374

чтобы нам ничего не мешало проследить, как он и она амбициями, принципами, возведенными в абсурд, разрушили собственную мечту! Увидев характеры обоих, мы поймем, что никакого счастья здесь не будет. Но это потом, а сейчас важно, что оба стремятся соединиться. Оба нравятся друг другу. Это выгодно...

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ О. Так как же определить действие Ломова в сцене с Чубуковым? ТОВСТОНОГОВ. Самое элементарное: заставить себя соединить слова. Выдавить из себя

суть приезда во фраке.