Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

Холстомер хватает Вязопуриху, кидает ее на веревку, та пробует сопротивляться, но Холстомер бросается на нее. Сцена изнасилования. Милый, не двигаясь с места, патетически изрекает: «Что ты делаешь, мужик?»

(Волкову.) И не смотрите на изнасилование. Это для вас пройденный этап, вам уже все равно. Ваши мысли далеко-далеко...

(Кутикову.) Последний луч света должен быть не на паре, занимающейся физиологией, а на Милом. И темнота.

(Розовскому.) И в темноте, чтобы заполнить вырубку, должны звучать реплики, которые хорошо бы отыскать у Толстого или самим сочинить, типа: «Вот я тебе сейчас покажу! Ну, ты у меня получишь! Я тебе дам!» Это кричит Конюший, укрощая разгулявшихся лошадей. Вырубкой должен быть подчеркнут эмоциональный подъем. Нужно, чтобы у нас получился не просто переход от одной картины к другой, а избиение взбунтовавшихся лошадей.

РОЗОВСКИЙ. Плюс можно подключить их ржанье, записанное на магнитофоне. ДАНИЛОВ. И, может быть, мне в темноте бить кнутом?

Г.А. Да и не только в темноте, айв начале следующей сцены.

Вырубка. Ржанье лошадей, удары кнута, крики Конюшего. Свет. Между столбами — двумя диагоналями — растянуты веревки. Это раздельные стойла для кобылиц и жеребцов. На

433 ¶авансцене справа привязанный к столбу Холстомер. Рассерженный генерал, появляясь,

кричит на Конюшего, тот пытается оправдаться. Где-то в темноте стоит пьяный Конюх, стараясь

остаться незамеченным.

(Данилову.) Вас еще не начали бить, а вы уже подсталяете Генералу задницу. Увидев такую покорность, у Генерала опустится рука.

Конюший обвиняет Конюха. Тот был пьян, не накормил лошадей, вот они и нашалили. Пьяный

Конюх признается Генералу: да, и сегодня пьян, и вчера был пьян, но жеребца не накормил не

по забывчивости, а потому что Пегий не графский. Жеребец Конюшего, он сам должен о нем

позаботиться. «Графскую лошадь, — плачет Конюх, — я бы даже пьяным накормил». (Панкову.) Павел Петрович, вы не играете на гитаре? Жаль. Как было бы хорошо, если бы

монолог Конюха шел под перебор генеральской гитары.

ПАНКОВ. Нет, Георгий Александрович, к сожалению, не умею. РОЗЕНЦВЕЙГ. Перебору можно быстро научиться.

ПАНКОВ. Бесполезно, уже пробовал.

Г.А. Жаль, тогда сделаем так. Сядьте на пенек, Конюх со своими оправданиями пойдет к вам, но поскольку от него несет сивухой, держите его на стеке, а потом, когда вам надоест его держать, опустите стек, и Конюх упадет перед вами на колени.

(Штилю.) Жора, а можно больше наклон к Генералу? Максимально. Тогда вас трудно будет держать. И растет-растет монолог, а не увядает! Правду-матку порите! Раз уж на то пошло, признаюсь! Да, был пьян! Но лошадь не грауская! Слово «графская» через «у» скажите! «Граускую лошадь, даже если бы и пьян был, не забыл бы накормить!»

Генерал считает, что между лошадьми должно быть равенство. (Панкову.) О равенстве дидактически скажите. Он — вольтерьянец!

Генерал обходит стойла жеребцов.

Черчилль на смотре советских солдат. Никого не пропускайте, Павел Петрович, никого. А почему Караваева не заметили? Он — хороший артист. Остановитесь у Милого, вытащите из кармана сахар и на ладони протяните. А Милый слижет.

ВОЛКОВ. Георгий Александрович, а можно я возьму рукой? Напрасно, по-моему, это делать физиологически. Не элегантно как-то слизывать.

Г.А. Ну, а если не слизывать, а элегантно взять губами? ВОЛКОВ (безнадежно). Элегантно взять губами?

КОВЕЛЬ. Георгий Александрович, в цирке дрессировщик незаметно вытаскивает сахар и

проводит зверю по губам. Может быть, Павел Петрович незаметно проведет рукой по губам Милого?

Г.А. Мне важен хруст разгрызаемого сахара. Сделаем так: пока идет смотр, Миша незаметно положит кусочек сахара в рот, а Павел Петрович сымитирует. (Штилю.) А вы во время смотра засните.

ШТИЛЬ. Заснуть? Меня же сейчас бить будут.

Г.А. Да, будут бить, но сон превыше всего. Он сильнее вас.

Генерал уходит. Конюший, разбудив Конюха, уводит его на расправу. Слышны удары пле-

тью,

крики Конюха и Конюшего.

(Хору-табуну.) На каждый удар плетью попробуйте менять позы. Точнее акцентируйте: удар

— всплеск!

(Данилову и Штилю.) Появитесь из-за кулис, пожалуйста... Когда я в прошлый раз добивался атмосферы порки, то в результате что-то получилось. А сейчас снова вранье, показушность. Если так будет и впредь, то никакие лошадиные крики не помогут.

(Данилову.). У вас три фразы. Но это не означает, что каждой фразе соответствует удар. Ударов должно быть пятнадцать, а фразы три. Причем сначала серия ударов, а потом текст, к концу, когда выдохлись бить. Еще раз.

(После сцены порки. Данилову и Штилю.) Давайте попробуем появиться не вместе, а поочередно. Сначала усталый палач, будто его самого избили, а потом уже жертва. Два измученных человека.

И в тишине пойдут тютчевские стихи. За это время надо уйти Данилову и Штилю, а хор должен расположиться в позах слушающих. Поищите положения, не повторяющие друг друга. Вот, теперь хорошо. Запомните, пожалуйста, свои позиции, чтобы впредь не было случайных.

Холстомер рассказывает хору, как на своей шкуре пегого мерина он понял, что такое собственность. В конце монолога появляются Конюх и Конюший, они приносят сбрую, и мерин

покорно позволяет себя запрячь.

ЛЕБЕДЕВ. Может, после реплики: «С той поры я навсегда стал далек от них», — я запою? И меня будут под песню запрягать? А потом я продолжу монолог?

Г.А. Лучше, чтобы здесь запел хор.

ХОР {поет).

Трудна, лошадка, жизнь твоя, Но слаще сквозь года Простое счастье бытия:

Трава, тепло, вода.

{Данилову.) Нет-нет, мне бы хотелось найти бытовое оправдание выхода. Вышли с мешком сена. Протянули — не ест. Тогда запрягли.

{Хору-табуну.) На диалоге Данилова и Штиля попробуйте помычать.

(Данилову и Штилю.) А вы, наоборот, в контрасте с хором громко разговаривайте: «Осторожней, лягаться будет!» {Лебедеву.) Не сопротивляясь, надо протянуть им копыта. Вот он я, пожалуйста...

Спасибо, товарищи. На сегодня все. Завтра в одиннадцать.

24 сентября 1975 года. Малая сцена

Г.А. (Данилову и Штилю.) Попробуем сделать сцену запряжения Холстомера в новом качестве. После оскопления вы должны быть очень осторожны, ожидая бешеного бунта, понимаете? К мерину страшновато подойти, неизвестно, как он себя поведет. И как только выяснилось, что он усмирен, то отлегло от сердца. Ну, что ж, — подумали вы, — на одних оскопление действует плохо, раздражающе, этот не таков, значит, все прекрасно, можно его не бояться. Быстренько запрягли и пошли готовиться к поездке... И третья часть монолога Холстомера станет своего

435 ¶рода метафорой, прозвучит в скованном состоянии. (Волкову.) Миша, а почему весь хор в

костюмах, а вы в халате?

ВОЛКОВ. Георгий Александрович, я простужен, а здесь очень дует, без конца открываются двери, и такой сквозняк, что без халата просто невозможно. Ведь, правда же?

Актеры тихонечко поддакивают.

Г.А. (Соколову.) Витя, нельзя сделать так, чтобы двери за кулисами были закрыты? Актеры жалуются на сквозняки.

СОКОЛОВ. Временно можно, но все равно актеры оттуда будут проходить на сцену и...

Г.А. И надо следить, чтобы, войдя, они закрывали за собой двери. (Волкову.) Миша, а всетаки вы не могли бы надеть под костюм свой серый свитер, а халат снять? Ярко-синий халат всетаки разрушает общий цветовой вид, мешает.

ВОЛКОВ (снимая халат). Ничего, Георгий Александрович, я так...

Г.А. Нет-нет, мне совсем не нужно, чтобы вы заболели. Я не могу взять на себя такую ответственность...

ВОЛКОВ. Тогда мне нужно сбегать за свитером...

Г.А. ...что я и предлагаю сделать. Пожалуйста, я готов вас подождать.

Эпизод запряжения.

(Данилову.) В этом спектакле вам нельзя пробалтывать текст, должен быть открытый звук, гласных не слышу.

(Штилю.) Не оценили покорности Холстомера. Ведь вы ждали, что мерин вдарит, а он вдруг протягивает копыта. Когда Конюший закричал: «Осторожней!», дернитесь! Отбегите, будто он вам чем-то угрожает! Шевельнул маслаком! Нет, оказывается, показалось. Ты посмотри, какой покорный стал! Вот что значит — оскопить!

(Данилову.) «Да он сми-и-ирный теперь!» Четыре «и», если не пять! Не говорите слова коротко, гласные хочу слышать. И не надо слова класть на движения! Текст — движение! Текст — движение! Иначе мельтешение получается.

Тут нужно мычать.

Лебедев помогает Данилову и Штилю надевать на себя сбрую.

(Лебедеву.) Женя, в результате мне хотелось бы добиться полного твоего безволия в этом процессе. Черт с ним, теперь мне уже все равно, пусть делают со мной, что хотят, понимаешь?

ЛЕБЕДЕВ. Я понимаю, но сейчас это невозможно. Дело в том, что не совсем готова сбруя, и приходится Жоре и Мише помогать.

Г.А. Витя Соколов!

СОКОЛОВ. Да, Георгий Александрович!

Г.А. Передайте постановочной части, чтобы все первоочередные вещи: крючки на столбах, сбруи — были к завтрашнему дню сделаны! Пусть на день-два задержатся детали оформления, не страшно, оно почти готово, но, что касается необходимого актерского атрибута, должно быть выполнено неукоснительно.

(Розенцвейгу.) Здесь а капелла или оркестр, Сенечка? РОЗЕНЦВЕЙГ. Еще не продумал, Георгий Александрович. Г.А. Жалко, а почему?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Только вчера в этом месте утвердили музыку...

Г.А. Да? А ночь на что?

Розенцвейг, улыбаясь, разводит руками.

Но, я думаю, а капелла здесь лучше. (Розовскому.) А вы как думаете, Марк? РОЗОВСКИЙ. Думаю, да.

Повторение сцены.

(Лебедеву.) После реплики: «И вот я стал тем, что я есть теперь», — нужен жест, раскрывающий, что же произошло, говорящий, что конь лишился некоей принадлежности.

436

¶(Хору.) Плохо вступили, братцы! Музыкально верно, но реплика Евгения Алексеевича «насколько я стал далек от всех них» звучит как открытие, и надо его подхватить.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Георгий Александрович, здесь должен быть оркестр.

КОВЕЛЬ. А, может быть, без оркестра? Сначала одинокий женский голос! А потом а капел-

ла?!

Г.А. Давайте попробуем.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Здесь необходим оркестр, Георгий Александрович!

Г.А. Потом попробуем и с оркестром, вы же знаете, я всегда за пробу. Эмпирическим путем и найдем лучший вариант.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Но а капелла здесь не годится. Г.А. Вы можете сейчас попробовать с оркестром?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Сейчас нет, темно, не увидеть ноты. Г.А. Так о чем мы спорим?

(Хору.) Пожалуйста, попробуем сделать так, как предлагает Валя Ковель. Кто может начать? КОВЕЛЬ. Алексеева. У нее тонкий голосочек.

Г.А. Пожалуйста, с реплики Евгения Алексеевича.

После пробы.

(Хору.) По настроению хорошо, но текста не слышу, а должно быть и то, и другое. «Земля, тепло, вода», — мы не понимаем этих слов, а они очень толстовские.

Выход Конюха и Конюшего со сбруей.

(Данилову.) Мне тут Марк подсказывает, что вместо литературно-интеллигентного «осторожно» у Толстого есть прекрасный текст. Какой, Марк?

РОЗОВСКИЙ. «Куда ты, леший? Бузовать будет!» Г.А. Вы слышите, как интересно? Еще раз с реплики вступления хора. Последняя фраза пе-

ред хором должна быть почти вопросительная. Задумался, и хор продолжил твое раздумье. РОЗЕНЦВЕЙГ. Мы готовы с оркестром показать черновой вариант.

Г.А. Да? Интересно. Давайте попробуем еще раз. Лене Алексеевой начинать или всем вме-

сте?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Всем. Г.А. Пробуем.

Запрягая Холстомера, Конюший приговаривает: «Молодец-молодец, сейчас в Чесменку поедем».

«Зачем тебе в Чесменку?» — спрашивает Конюх. «Дела», — отвечает Конюший. Конюх смеется: «Знаю, какие у тебя там дела. Баба у тебя в Чесменке».

(Данилову.) «Дела», — скажите так, чтобы было понятно: никаких у вас там дел нет. Ушел, и после реплики Жоры: «Баба у тебя в Чесменке» — за кулисами должен раздаться ваш хохот.

(Розенцвейгу.) С уходом Данилова и Штиля музыка и пение прекратились, и в тишине Евгений Алексеевич продолжает рассказ. В конце монолога хор должен незаметно изменить позы, сделать их более активными.

Монолог Холстомера заканчивается представлением хозяина князя Серпуховского.

Так. Поскольку болен Олег Валерьянович, дальше не пойдем. После перерыва пойдем с самого начала и до этого места.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Георгий Александрович! Надо бы устроить специальную репетицию с оркестром.

Г.А. 27 сентября я вынужден уехать до 2 октября. Вы можете назначить специальные репетиции и с оркестром, и с актерами.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Но мне кажется правильным, что мы останавливаемся на варианте оркестра. Хотя музыканты еще не выучили ноты, а здесь темно...

Г.А. Для первого раза они прекрасно играли. РОЗЕНЦВЕЙГ. Через муки в темноте.

Г.А. Вот и хорошо. Пусть учат в тех условиях, в которых придется работать. Как Суворов говорил? «Тяжело в ученье...»

437 ¶РОЗЕНЦВЕЙГ. «Легко в бою»

После перерыва репетируется начало спектакля. У центрального столба Е. А. Лебедев. Около него трое ведущих: Караваев, Заблудовский и Соляков.

ЛЕБЕДЕВ. А вот как мы выходим?

Г.А. Построением вашего выхода сегодня заниматься не будем. Наша задача все проверить по внутреннему ходу. Пожалуйста, товарищи, начнем.

Музыка оркестра.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Темно, поэтому плохо вступили. Можно еще раз?

Г.А. Можно, но впредь не надо останавливать. На сегодня музыкальные огрехи я прощаю. РОЗЕНЦВЕЙГ. Извините, еще раз.

Музыка. Полусонный голос Конюха.

О, господи, опять пущай коней! Животная простая, а ведь эка, Наилучший сон крадет у человека. О, господи, опять пущай коней!

Лебедев, поворачиваясь в профиль, нагибается, и, облокотившись одной рукой о столб, другой

приставляет к себе конский хвост. Трое из Хора — Караваев, Заблудовский и Соляков — рассказывают зрителям о болезненной старости Холстомера.

{Караваеву) «На обоих копытах наплывы», — зря сожалеете. Сентимент по этому поводу сегодня невозможен.

КАРАВАЕВ. Надо постараться объективно оценить Холстомера?!

Г.А. Конечно, мы же договорились: врач, эксперт! Тогда и информация, и юмор.

После рассказа о мерине Хор исчезает. Холстомер дергает хвостом, нервно стучит копытами и говорит сначала о себе, а затем вышедшему на прогулку барину: «Что-то больно чешется».

{Волкову.) Миша, оцените: говорящая лошадка.

Повторение сцены. Услышав слова мерина, барин оцепенел, спросил «что», а в ответ услышал тихое ржанье... Барин позвал Ваську и, показывая Конюху на Холстомера, спросил: «Что это за чучело?» Конюх попросил разрешения продать мерина цыганам, барин на секунду задумался: «Цыганам? Зачем? Зарезать его. Сегодня же». Довольный собой, он ушел, напевая «О, никогда

я так не жаждал жизни».

{Волкову.). Пока не получается. Мне нужно, чтобы вы точно расставили акценты в оценке, все время что-то пропускаете, мажете. Давайте еще раз... Вот вышел, обратил внимание на то, что нечто мерзкое стоит у вас в конюшне... Подошел поближе. «Васька!» Нет, фальшиво, вы его не зовете, а надо позвать. Где его черт носит? Еще раз! Подошел поближе, посмотрел на Холстомера... Смотрите, какая логика?! Я же не навязываю, это абсолютно естественный процесс. Вот сейчас родилось «что?» Ах, он еще и разговаривает? «Васька!» Видите, точная логика, ни одну ступень нельзя пропустить. Вскочил Конюх, теперь его оцените! Что это он весь в навозе? Спал здесь, что ли?

Слева на авансцене расположился маленький оркестр.

К оркестру отнеситесь, как еще к пяти лошадям. С фразы «зарежьте его» сменился ритм, пошел к выходу и добавил: «Только сегодня же!» А замурлыкал романс уже за кулисами... Вот сейчас правильно. Вы поняли, Миша?

ВОЛКОВ. Да, Георгий Александрович, можно еще раз пройти сцену?