Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

(Волкову.) Фальцет-фальцет, Мишенька, чтоб не буквально пел, а вспоминал, как поет кто-то из великих.

Конюх просит дозволения продать Холстомера цыганам.

(Музыкантам.) Цыгане насторожились. Привстали. Может, удастся сделать такую покупку? Нет? Жаль. Сели.

Конюший уводит Конюха.

(Штилю.) Снимите, снимите рубаху, Жора. Нужно, чтоб к уходу была видна голая спина, загорелая в Сочи.

7 октября 1975 года. Большая сцена

С 10 утра до 12 перенос оформления с Малой сцены на Большую. С этого дня все репетиции «Истории лошади» идут только на Большой сцене.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Мне кажется, Георгий Александрович, что хотя бы на два сантиметра, но площадка оркестра должна быть поднята над сценой.

Г.А. Я думаю, не обязательно. В центре — конюшня, слева — ложе Конюха, справа — оркестр. Если его поднять, надо придумывать подъем и у Конюха. (Кутикову.) Сегодня импровизируйте со светом, Евсей Маркович. То, что делали на Малой сцене, попробуйте импровизационно перенести сюда, на Большую.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Я, знаете, о чем думаю, Георгий Александрович? Может, написать увертюру? У нас ни в одном спектакле ее нет. Если здесь возможна увертюра, то я напишу. А то какой-то пустой выход оркестра. Вышли, сели...

Г.А. Хорошо, тогда я попрошу, пока увертюра не сочинена, сыграть любой кусочек музыки, чтобы актеры, радисты, осветители знали, что будет музыкальное вступление. Начинаем, товарищи!

СОКОЛОВ. Когда гасить свет в зале?

Г.А. Пока не надо. Войдет оркестр, следом за ним Данилов и Штиль насыпят зерно в кормушки, потом Данилов уйдет, а Штиль уляжется спать. Вот тогда гасите свет. (Штилю.) Надо улечься под конец музыки

ШТИЛЬ. Хорошо, я рассчитаю.

Г.А. (Данилову и Штилю). Не надо выходить вместе с оркестром. Дайте нам посмотреть на музыкантов, послушать мелодию, и вразрез бурному ритму медленно, неторопливо пошли засыпать зерно. Еще раз сначала. (Музыкантам.) Вышли, по-цыгански низко поклонитесь залу... Нет, просто поклон — это мура, надо в пояс... И дальше без паузы играйте, оваций не ждите.

РОЗЕНЦВЕЙГ. А если поклон сделать после увертюры?

448

¶Г.А. После увертюры гаснет свет.

Просмотр материала. Табун узнает в старом пегом мерине знаменитого Холстомера. (Солякову.) Женя, я бы хотел вашу фразу передать Вале Ковель. Это не значит, что вы ее

плохо говорите, просто по смыслу будет лучше, если «Холстомер, прозванный так за длинный и размашистый шаг, равного которому не было в России», — скажет Вязопуриха. Она горда, что знала его сосунком, что их связывало прошлое, о котором мы сейчас узнаем. {Ковель.) Зачем, говоря: «Я старая кобыла», — вы делаете паузу и только потом добавляете: «Вязопуриха»?

КОВЕЛЬ. Я хотела сказать: посмотри на меня, я уже старая кобыла.

Г.А. То, что вы старая кобыла, это и так видно. Не надо рвать мысль. Помочь узнать себя — вот ваше действие.

Перед началом воспоминаний Холстомера играет скрипач.

{Лебедеву.) Чтобы не было искусственности в ожидании конца игры скрипача, пройди вдоль Хора, загляни всем в глаза.

Знакомство Конюшего и Холстомера.

{Данилову.) Когда делаете загон, все время должны быть какие-то слова, междометия, нельзя останавливать речь. Кончился текст, начинайте заново. Но чтобы не было дыр. «Ну, сосунок», — должно быть добродушие. Легче-легче, не спешите. «Моя лошадь» — это надо ощутить. Как это прекрасно звучит, вслушайтесь. Никогда таких прекрасных слов не говорил.

ЛЕБЕДЕВ. Можно мне дадут сахар сразу же на «Ну, сосунок, теперь ты мой, мо-ой!»?

Г.А. Пожалуйста, а потом от поощрения Конюший перейдет к угрозе «загоняю и убью», с

хорошего на плохое.

В перерыве Лебедев предлагает Ковель вместо идиллических воспоминаний сыграть сцену обвинения Вязопурихи в измене. «Ты — сволочь, сука», — кричит он, не слушая ее оправда-

ний:

«Я была сосунком, ничего не понимала». В финале куска Холстомер прощает Вязопуриху, и только тогда начинаются воспоминания.

ТА. спорит с Розовским о строчке песни «плетка отпела».

Г.А. Первая и третья строчки о другом, и я не успеваю уловить, воспринять сам по себе хороший образ поющей плетки. Начнем с генеральской сцены перед оскоплением. Готовы? Пожалуйста.

Генерал кричит на Конюшего: «Оправдываться? Молчать/» Конюший поднимает рубаху, подставляет генералу спину и говорит: «Это конюхи проглядели».

(Данилову.) Формально говорите фразу, Миша. Вы же под угрозой избиения. Нам должно быть понятно, почему вы продаете своего коллегу. «Васька проглядел», — это же выход.

{Панкову.) Большая сцена требует крупного плана. То, что раньше, на Малой сцене, могло быть в глубине, здесь надо выносить вперед. После беззвучного диалога с Даниловым подойдите поближе к Холстомеру, посмотрите на него: каков наглец, — и только тогда уходите.

(Розенцвейгу.) На проходе Генерала надо добавить музыку.

{Изотову.) Для Большой сцены свист, удары плетки надо записать на пленку. ШТИЛЬ. А крики?

Г.А. Какие крики? Ваши? ШТИЛЬ. Да.

Г.А. Крики не надо записывать.

Конюший и Конюх запрягают лошадь.

{Данилову.) «Сейчас в Чесменку поедем», — скажите лошади, иначе получается, что вы поедете с Конюхом. Опять рвете фразы... Нет, теперь как-то былинно говорите... Проще, от себя. Ушли и пошла проповедь Толстого.

Монолог Холстомера. Лебедев ищет стержень, на котором строится монолог.

ЛЕБЕДЕВ. Нет стержня. Потом я смогу и так, и так, и так, но сначала стержень. {Начинает заново, снова сбивается.) Что-то не могу схватить. Конечно, держит текст, но дело не в нем.

449

¶Г.А. Давайте закончим на сегодня. Спасибо, товарищи. Женя, задержись.

Дежурный свет. Все расходятся. Тишина. Г.А. подходит к авансцене, и они с Лебедевым работают над монологом.

8 октября 1975 года

РОЗЕНЦВЕЙГ. Георгий Александрович, я пока воздерживаюсь от увертюры. Посмотрим, как будет строиться спектакль дальше. Потом к ней вернемся.

РОЗОВСКИЙ. Может, сделать увертюру из уже существующих тем? На мой взгляд, и не нужно новой. Это, по-моему, принцип увертюр.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Нет. РОЗОВСКИЙ. Как - нет?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Иногда увертюра существует совершенно отдельно, как самостоятельная интермедия.

Г.А. Ну, хорошо, подумайте. Начали, товарищи.

Выход оркестра, затем Конюха и Конюшего.

(Данилову и Штилю.) Нужен не формальный выход с высыпанием зерна, а игровая сцена. Рассвет, раннее утро. Уже здесь должны быть заданы ваши отношения. Посидите оба на авансцене, погрейтесь, сощурьте глаза на прожектора, как на солнышко. Но надо вставать, приниматься за работу. Не торопитесь. Миша зевнул, Жора подхватил, зевок-то вещь заразная. С трудом встали. И чтоб было видно: сыпете овес, а не какую-то бутафорию.

Еще раз сначала. Выход оркестра повторять не будем. Сделали правильно, гонять вас не сто-

ит.

ШТИЛЬ. А может, Конюшему из-за кулис крикнуть: «Васька», — а я сплю, как всегда?! РОЗОВСКИЙ. Не стоит.

Г.А. Не стоит, Жорочка. Все-таки это пролог. Нам нужно просто увидеть обряд, ежедневную кормежку лошадей, понимаете? А впрочем, можно попробовать.

РОЗОВСКИЙ. Георгий Александрович! ГА. Попробуем. Снять всегда можно.

За кулисами голос Конюшего: «Васька, Васька!» И в ответ междометия проснувшегося Конюха.

А ничего, а?

Увидев темпераментно играющий оркестр, хорошо бы Конюху поморщиться: мол, делать людям нечего, с утра с ума сходят.

Эпиграф Толстого в чтении Г.А. Песня Конюха, рассказ Хора о Холстомере. (Заблудовскому.) Изиль, вы должны прийти в статику к моменту начала второго куплета пес-

ни Конюха. Каждый ваш жест в этом спектакле имеет значение. Зашевелились, провели рукой по волосам — мелочь, а песню Конюха разрушает.

(Хору.) Товарищи, очень вас прошу соблюдать шахматный порядок. Не стойте рядом, не создавайте шеренги, следите за этим, пожалуйста!

(Штилю.) Как только сказано Хором: «замечательно хорошая лошадь», — должен раздаться ваш храп.

(Звукорежиссеру.) Юра Изотов! Надо сделать запись зонгов, чтобы актеры пели вместе с записью. А у вас, кажется, должна быть черновая запись?

ИЗОТОВ. Да, только там еще старый, без изменений, текст.

Г.А. Давайте попробуем послушать, как это будет звучать с живыми голосами. Важно проверить принцип, а к записи отнесемся, как к рабочей.

После прослушивания.

На Большой сцене мне это нравится.

450 ¶(Розенцвейгу.) Сенечка, во время вечернего спектакля, где мало актеров, перепишите, пожа-

луйста.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Хорошо, только в каком спектакле у нас занято мало актеров? ГЛ. В «Цене», например. РОЗЕНЦВЕЙГ. А-а-а, да.

Эпизод спора Холстомера и Табуна о праве на жизнь.

{Лебедеву.) На фразу: «Виноват ли я в том, что стар? Все мы будем этому подлежать, все»,

— я прошу оркестр замолчать, и в зал повтори: «Все мы будем этому подлежать, все». Очень важный текст. Тема смерти — одна из ведущих философских тем Толстого.

Первая встреча Холстомера с Конюшим.

(Данилову.) Опять очень рвете мысль, Миша. Легатированнее должен быть текст, а у вас сплошное стаккато.

(Лебедеву и Данилову.) Очень важно, что в этой сцене все впервые в жизни. Первый раз Холстомеру сказали: «Пегий». После игры с Конюшим первый удар плеткой, первая боль. Затем веревки вокруг столбов и первая неволя.

Генерал дарит Пегого Конюшему. (Данилову.) А ну-ка на «благодарствуйте» упадите на колени.

(Штилю.) И вы, Жора, упадите вслед за Конюшим... Только вам, в отличие от Конюшего, не встать.

Конец сцены Конюшего и Холстомера. После ухода Генерала Конюший мечтает: «Может, Генерал и забудет, что на время мне тебя оставил? Теперь ты на всю жизнь — мой!»

(Данилову.) Зачем вы делаете ударение на слове «жизнь»? К чему так раскрашивать текст? Важно, что он «мо-ой, мо-о-ой» останется, а на сколько времени, это роли не играет. На полжизни или...

ДАНИЛОВ. На всю оставшуюся жизнь.

(Михаил Данилов снялся в одной из главных ролей в фильме Петра Фоменко по повести Веры Пановой «На всю оставшуюся жизнь.)

Г.А. Да! А вы почему-то «всю оставшуюся жизнь» красите.

Холстомер перебивает Конюшего: «Ну, он еще долго что-то говорил, но я не слушал, мне и без

того уже было достаточно». Данилов дожидается, пока Лебедев скажет текст, снимает веревки и, провожаемый Евгением Алексеевичем, уходит. Далее монолог Холстомера.

ЛЕБЕДЕВ. Вот что меня сбивает. Вот это место: уход Миши. Я хочу дальше тянуть мысль, а у нас местечковый театрик: я должен отпустить Конюшего, помочь ему снять веревки, отпустить, проводить. Все это отвлекает меня, уводит от главного. Сбивает.

Г.А. (Данилову.) Вы сами можете справиться с реквизитом? Тогда отменим помощь вам Евгения Алексеевича. Почти беззвучно по второму заходу продолжайте монолог и, рассуждая, тихонечко уходите. Не прерывая Евгения Алексеевича.

Репетиция продолжается. Диалог Вязопурихи и Холстомера. (Кутикову, тихо.) Очень темно на сцене, а это мешает, Евсей Маркович. КУТИКОВ (тихо). Я понял, сейчас что-то придумаем.

РОЗОВСКИЙ (тихо). Да, мимика Евгения Алексеевича очень важна. Особенно, когда Холстомер молодеет.

ЛЕБЕДЕВ (прервав диалог с Вязопурихой). Мешает ощущение темноты. ГА. Да, Женя, мы как раз этим и занимаемся.

ЛЕБЕДЕВ. Светят только сверху, а вместо лиц — черепа. Я чувствую, что на лице тени, а глаз не видно.

КОВЕЛЬ. Да, у меня тоже только череп, я чувствую. Г.А. Товарищи! Мы как раз этим и занимаемся!

ЛЕБЕДЕВ. Нужно же сделать так, чтоб и актерам было удобно.

451

КОВЕЛЬ. Действительно трудно, Георгий Александрович, когда чувствуешь, что вместо лица — череп. Все, чем занимались на Малой сцене, — пропало.

КУТИКОВ. Валентина Павловна, я вам обещаю, что к завтрашнему дню мы подготовим аппаратуру, а сейчас с Георгием Александровичем определим, что необходимо.

Г.А. Добавьте, Евсей Маркович, барьерный свет.

Марк Григорьевич Розовский не был на одной из репетиций, где Георгий Александрович предложил Лебе-

деву и Ковель весь любовный диалог, песню и танец Холстоме-

ра и Вязопурихи сыграть с хвостами в руках.

¶ РОЗОВСКИЙ (Г.А.). А почему хвосты появились? Их же раньше не было, Георгий Александрович?!

Г.А. О чем вы говорите, Марк? Досмотрите сцену до конца! Да, не было хвостов, но ведь было хуже, а мы ищем лучший вариант, не правда ли?

Игра Холстомера, Милого и Вязопурихи в «пятнашки», закончившаяся изменой Вязопурихи.

Г.А. (Кутикову). Евсей Маркович, вот тут как раз случай, когда яркое освещение ни к чему! Вы даете плоский бытовой свет, а он должен дышать, пусть будут радужные цветовые пятна, здесь уже лица не важны.

Сцена наказания Конюха.

Г.А. И все-таки не понимаю, почему Конюший так жестоко избивает напарника? РОЗОВСКИЙ. Это принято было.

Г.А. Да, но так жестоко?! Мог бы помягче и без свидетелей.

(Панкову.) У меня предложение, Павел Петрович. После обхода лошадей, приказав Конюшему наказать Конюха, а затем оскопить Холстомера, не уходить! Вернуться на свое место в цыганском оркестре и сказать Конюшему: «Братец, приступай!» Поскольку вы теперь следите за наказанием, Конюший обязан избить Конюха, как положено.

{Штилю.) Раз Генерал здесь, то апеллируйте к нему. Последняя надежда еще теплится, даже заплакать можно. Стоп! Жора! Ни в коем случае не идите под музыку!

ШТИЛЬ. Невольно попадаю в ее ритм.

Г.А. А надо вразрез. Это не танец. Вернетесь ли живым — неизвестно. (Панкову.) А вы, Па-