Файл: makarov-osnovu_teorii_diskursa-8l.pdf

зависит от совместной жизни этого организма с другими организмами в условиях взаимодействия». Из этого неизбежно следовал вывод об онтологии языка: «Язык живет... в конкретном речевом общении, а не в абстрактной лингвистической системе форм языка...» [Волошинов

1929: 114].

Обобщая сказанное выше, можно воспользоваться хрестоматийной фразой Роя Харриса: «Language is, undeniably, a type of activity» [Harris 1981: 4; cp. : Ромашко 1984]. В традициях социально-психологического, деятельностного подхода к языку категории речевой акт и дискурс взяли на себя роль сущностей в новой онтологии.

1.1.4 Вероятностные зависимости и правила диалога

Итак, после того как исследуемые сущности выделены и локализованы, требуется охарактеризовать природу отношений, связывающих их. В традиционной мировоззренческой системе Ньютона доминирующим типом отношений был каузативный детерминизм. Классические законы механики идеально иллюстрируют это отношение, например, если тело находится в свободном падении, его скорость меняется в строгой зависимости, описываемой известной формулой.

Язык в узком смысле (соссюровский langue или щербовская языковая система) может быть описан в терминах причин и следствий, но это будет

18

каузативность принципиально иного качества по сравнению с физикой, химией или биологией: функционирование языка помимо естественной, материальной или «объективной» причинности предполагает обязательное включение «субъективных», присущих только человеку факторов [Dinneen 1995: 8— 9]. Научный анализ языковой коммуникации не должен осуществляться по образцу и подобию естествознания (если только не иметь в виду «физику» и «физиологию» речи): всему «тому, что существует вне мозга, т. e. собственно говоря, вне психики человека (и животного), свойственна своя закономерность — закономерность естественных наук в широком значении этого слова. То, что существует и движется в мозгу, а собственно говоря — в психике, обладает другой закономерностью — закономерностью психических наук» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 65].

По сравнению с механическим миром вещей, пространства, времени и каузативности дискурс представляет собой совершенно иную социальную «материю», где один речевой акт не может однозначно определять тип и свойства последующего акта: он скорее задает условия, в которых появление того или иного продолжающего диалог акта будет более или менее ожидаемым, уместным, соответствующим нормам и правилам общения. Тип отношений в новой онтологии не допускает однозначного детерминизма, он в большей степени характеризуется размытыми вероятностными зависимостями, обусловленными стратегиями, правилами и нормами «речи-во-взаимодействии» [talk-in-interaction — Schegloff 1987; Zimmerman, Boden 1991: 8—9; Psathas 1995 и др.].

1.2. КРИЗИС СОЦИАЛЬНЫХ НАУК И ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАУЧНОСТИ

Все науки, если их приверженцы хотят сделать их строгими, т. e. именно науками, должны основываться на фактах и фактических выводах; все, однако ж, стремятся к тому, чтобы стать на ту ступень, что математика, или, говоря иначе, добыть себе непоколебимые общие основания, из которых можно бы выводить явления дедуктивным путем с математической точностью.

И. А. БОДУЭН де КУРТЕНЭ [1963, I: 37]

1.2.1 Экспансия естественнонаучной модели знания

Прежде чем определить научность в системе идей новой парадигмы, построенной на дискурсивной онтологии Выготского, необходимо сказать несколько слов о кризисе социальных наук, вызванном тем, что в качестве единственно верной, истинно научной модели в прошлом многие социальные науки восприняли естественнонаучную парадигму

19

[см.: «Объяснение генезиса противоречия между физикалистским объективизмом и трансцендентальным субъективизмом» — Гуссерль 1994: 64—100].

Продолжив мысль, приведенную в эпиграфе, вспомним, как в 1870 г. стремление к «математическому идеалу» и методологическую двойственность языкознания характеризовал И. А. Бодуэн де Куртенэ [1963, I: 37]: «Некоторые науки, как физика и химия, уже очень

приблизились к этой (равной математике — М. М.) ступени научного совершенства. Так называемые естественные науки в строгом смысле этого слова именно теперь выходят на этот путь. Равным образом и языкознанию нельзя отказать в известных задатках этого очень отдаленного дедуктивного будущего... Итак, если бы основанием разделения принять природу предмета исследования, то все науки, занимающиеся чисто человеческими явлениями, можно бы соединить в один разряд наук антропологических, которые находились бы в тесной связи с естественными, и именно звеном, соединяющим оба эти разряда, было бы языкознание. При теперешнем же положении наук языкознание методом своим и всею своею внутренней организацией принадлежит к естественным наукам, по отношению же к природе исследуемого предмета к наукам психически-историческим».

Критика социальных наук в разные периоды принимала весьма своеобразные формы и имела различную направленность, но ее пафос оставался практически неизменным: необходимо исправить несоответствие между естественнонаучной «языковой игрой» и методологией, принятой гуманитарными дисциплинами в качестве единственно верной модели науки и социально-психологической «природой исследуемого предмета», т. e. разнообразными свойствами явлений, происходящих в жизни человеческих сообществ. Приняв определение пауки и научности, сформировавшееся в недрах точных наук, «человековедение» само себя поставило в неприятно двусмысленное положение: либо оно отвечает всем требованиям научности, выработанным в естественных науках (где физика чаще других служит моделью); либо ему придется признаться в ненаучности. Если идти по первому пути, из поля зрения выпадают многочисленные социальные, психологические и коммуникативные явления реальной жизни. Если же следовать вторым путем, то гуманитарные знания лишаются столь желанного ореола достоверности, социальной значимости и престижности, традиционно приписываемых точным наукам.

In nuce, эта критика указывает на тот факт, что в гуманитарных науках явление, составляющее объект исследования (проще говоря, человек в отношении к миру и другим людям), обладает по сути таким же сознанием, как и сам исследователь. Именно этим социальные науки принципиально отличаются от естественных, образовавших методологическую парадигму, впи-

20

тавшую опыт анализа бессознательных объектов — «вещей». Как только человековедческие дисциплины попытались стать научными, они начали имитировать методы и теоретические подходы естественных наук, критически не оценивая того воздействия, которое оказывает на научный аппарат обладающий сознанием индивид в качестве объекта исследования (не надо смешивать эту проблему с проблемой субъективности анализа).

1.2.2 Человек как объект исследования

Человек в качестве объекта исследования в социальных науках принципиально отличен от неодушевленных предметов, анализируемых естествознанием. К числу таких важнейших отличий

Сюзан Фиск и Шелли Тэйлор [Fiske, Taylor 1991: 18—19; ср.: Щедровицкий 1995: 367—398]

относят следующие:

•люди активно воздействуют на окружающую среду и друг друга в соответствии со своими целями и намерениями, иначе говоря, человек всегда характеризуется агентивностью и интенциональностью;

•восприятие людьми себе подобных носит взаимный характер, поэтому в процессе коммуникации не только исследователь формирует впечатление о наблюдаемых им индивидах, но и сам он становится объектом восприятия;

•поведение людей адаптивно, оно может реагировать на попытку наблюдения, что заметно повышает эвристическую роль конструирования и интерпретации «образа себя» как исследователя, так и информанта;

•адаптивность поведения людей в коммуникативных процессах обусловливает динамичность проявления ими своих качеств, которые могут меняться с течением времени в зависимости от множества внешних и внутренних факторов; физические объекты, как правило, обладают значительно более устойчивыми характеристиками;

•релевантные социально-психологические качества людей обычно не могут наблюдаться непосредственно, они не лежат «на поверхности», хотя составляют основу того, что мы думаем

об этих людях;

• социально-психологические характеристики людей труднее верифицировать, чем, например, физические и химические свойства тел.

Обобщая перечисленное выше, можно сказать, что человек представляет собой чрезвычайно сложное явление, предполагающее учет огромного количества переменных, внешних и внутренних факторов, порой очень динамичных, вследствие чего анализ его поведения и деятельности, в том числе коммуникативной, неизбежно требует особого подхода, особого стиля и способа интерпретации, чего «не замечали» в рамках старой онтологии.

21

1.2.3 Научные метафоры лингвистики

Предположение о метафоричности человеческого мышления сегодня стало «общим местом», очевидность которого граничит с банальностью. Сама многовековая история человеческого познания, в том числе научного, регулярно подтверждает эту точку зрения: в основе какой-либо теории или целой парадигмы, как правило, лежит представление, восходящее к «наивному» метафорическому образу объекта и предмета данной научной отрасли как части существующего мироздания, т. e. по сути — его «наивной» онтологии.

Выявить научные метафоры, объяснить их внутреннюю мотивированность, охарактеризовать их роль в эволюции научного знания представляется возможным только тогда, когда нам удается освободить собственное сознание от их влияния. Они не только структурируют представление об объекте и предмете познания — они задают образец интерпретации, осмысления всех явлений, которыми занимается данная наука. Более того, они определяют ее внутреннее «самосознание» [Фрумкина 1999; ср.: Базылев 1999], тот самый коллективный институциональный образ «себя», который позволяет соотнести ее с различными сферами жизни человека: производственной деятельностью, религией, политикой, образованием, в том числе — с другими отраслями науки.

Классическое структурное и историческое языкознание преимущественно организованы по естественнонаучному принципу. Стоит лишь бегло взглянуть на некоторые категории сравнительно-исторического языкознания (корень, эволюция, ветвь, семья, род, генеалогическое древо), чтобы убедиться в широком использовании научных метафор биологии в построении методологической модели лингвистики [см.: Dinneen 1995: 235—236]. Этому во многом способствовал рост влияния натурализма, особенно теории эволюции Ч. Дарвина. Самое яркое выражение «биологическая» метафора нашла в знаменитой формуле Августа Шлейхера Язык есть организм природы. Как и прочие научные метафоры, «это мнение создано вследствие страсти к сравнениям, которой страдают многие, не обращая внимания на то очень простое и убедительное предостережение, что сравнение не есть еще доказательство» [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 75].

В XX в. на смену натуралистической пришла системная, инженерно-кибернетическая «языковая игра». Растущее применение к языкознанию количественных методов и математического мышления, сближающее лингвистику с точными науками, что блестяще предсказал И. А. Бодуэн де Куртенэ [1963, II: 15—17], стало одной из главных характеристик языковедения XX в. Но что было прогрессивным для анализа языка, оказалось неприме-

22

нимым к изучению речи. В итоге влияние точных наук ввело в лингвистический анализ математические и логические методы, что позволило решить многие задачи, но в то же время «оно имело своим следствием изоляцию лингвистики» [Арутюнова 1995: 32].

Выделение Соссюром langue в качестве объекта лингвистики заставило языковедов абстрагироваться и от человека как носителя и творца языка, и от его взаимодействия с другими в составе социальных групп, в которых функционирует язык, что в итоге привело к овеществлению, научной фетишизации некой абстрактной сущности — языковой системы — формально-структурного аспекта речевой действительности (в ущерб другим ее аспектам), поскольку в природе, в своем естественном состоянии язык не существует в виде словаря и грамматики: «...язык как физическое явление вообще не существует» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 7]. В этом виде как объект научного познания он возник благодаря самим лингвистам: все языковые величины, которыми мы оперируем в словаре и грамматике, как концепты, как социальные конструкты, в непосредственном психологическом и физиологическом опыте нам вовсе не даны, а могут лишь выводиться из процессов говорения и понимания, которые Л. В.

Щерба [1974: 26] называл в такой их функции «языковым материалом».

Механистическая онтология Ньютона в полной мере отвечает потребностям, целям и задачам системно-структурной и эволюционной лингвистики: язык и его элементы уподобляются «вещам», физическим телам в пространственно-временном мире, к которым можно применить системный анализ; при таком подходе каузативные отношения и принцип детерминизма воплощаются в звуковых законах исторического языкознания и системной парадигматике структурализма.

1.2.4 Онтологический конфликт в коммуникативном языкознании

Языковеды действительно «с исключительным рвением исследовали языки, но слишком мало — говорящего человека» [Остгоф, Бругман 1960: 153]. И хотя это замечание принадлежит младограмматикам, оно все так же справедливо в отношении многих более поздних школ, верных старой онтологии.

Развитие коммуникативной лингвистики означало выход науки о языке из кризиса и возвращение в круг ее проблем самого человека, иначе говоря, признание ее гуманитарного характера. Но проблема онтологического конфликта в лингвистике осталась. Выход на лидирующие позиции коммуникативного языкознания, в частности прагматический бум второй половины XX в., еще не означает принятия языковедами новой дискурсивной онтологии. Сказывается инерция мышления: язык и ныне рассматривается как

23

некий предмет в пространстве и времени, которым говорящие пользуются, что свидетельствует о прочной стойкости метафорического образа «языка-инструмента», восходящего к «Кратилу» Платона [1968] и «Органону» Карла Бюлера [1993; Bühler 1934;

Киселева 1978; Сусов 1980: 6; Motsch 1980: 155; Östman 1981: 5; Renkema 1993:7]. Элизабет Бэйтс весьма лапидарно сформулировала эту метафору: «Language is a tool. We use it to do things» [Bates 1976: 1]. И вроде бы все это соответствует общей направленности деятельностного подхода к языку и даже вторит остиновской формуле «How to do things with words», но на самом деле здесь происходит недопустимое смешение понятий и подходов: «язык как особая деятельность» и «язык как инструмент для выполнения внешней (по отношению к нему) деятельности» принадлежат к разным онтологическим системам.

Практически игнорируется тот факт, что по мере ввода в лингвистику человеческого фактора меняется природа объекта и предмета самой науки, и все, что было сказано выше о гуманитарных науках, оказывается релевантным и для языкознания: лингвист теперь имеет дело не с абстрактным овеществленным конструктом, не с инструментом, обслуживающим какую-либо постороннюю деятельность, а непосредственно с коммуникативной деятельностью человека, обладающего таким же, как и сам исследователь, сознанием. А это уже требует пересмотра методологических оснований всей дисциплины. Иначе в очередной раз громко провозглашенное обращение к говорящему человеку останется нереализованным на практике лозунгом.

1.2.5Лингвистика в условиях дискурсивного переворота

Ивсе же современное языкознание обратилось к деятельностному анализу реально функционирующего языка в широком социально-культурном контексте. Именно это позволяет некоторым социальным наукам в условиях дискурсивного переворота обратиться к дискурсанализу как к модели и методу строительства новой парадигмы в целом. Лингвистика же получает новый стимул, новые цели и перспективы для приложения своих усилий к исследованию языкового общения людей. Если ранее влияние философии и психологии возвращало лингвиста в гуманитарный контекст, то сейчас уже сам анализ языка и речи становится частью философии, социологии и психологии [Арутюнова 1995: 32—33], тем самым подтверждая прикладной статус лингвистики, все более ориентированной на решение внешних задач [Леонтьев 1995: 307—308], что предполагает широкое и разнообразное применение лингвистических данных, с одной стороны, к «рассмотрению вопросов из области других наук», с другой — к «делам общественной и умственной жизни вообще» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 101].

24

Обращение сразу нескольких отраслей знания к анализу языка и речи закономерно и