Файл: статья Chernov_V_-_1_zan.doc

i См.: Руднев А.Г. Синтаксис современного русского языка. – М., 1963. – С. 22

ii Материалом для статьи послужили в основном записи разговорной речи, сделанные студентами Саратовского университета, а также выборка из хрестоматии «Русская разговорная речь. Тексты» (М., 1978).

iii О синтагматической роли содержащегося в обращении указания на наличие – отсутствие знакомства между коммуникантами см. также: Формановская Н.И. Вы сказали: «Здравствуйте!» (Речевой этикет в нашем обществе). М., 1982

iv Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. – М., 1938, - С. 370

Послетекстовые задания

1. Подберите примеры предложений с обращениями, в которых значение лица конкретизируется в разной степени и в разных направлениях.

А.И.Останин

Соотносительность обращений и вопросительных предложений

Русский язык в школе, 1990, №2

Обращение – один элементов связной речи, и по логике вещей оно так или иначе связано с речевым окружением. Речевое окружение (контекст) обращения может состоять из одного или нескольких предложений, составляющих текст, и с каждым из них обращение вступает в ту или иную связь. Можно спорить о том, насколько правомерно считать эту связь грамматической (вообще или в каких-то ее разновидностях), но само ее наличие не подлежит сомнению. А.Г.Руднев назвал эту связь соотносительной. Термин утвердился, хотя содержание понятия до сих пор остается весьма неопределенным.

Первоначально задача раскрытия сущности соотносительной связи обращения и предложения сводилась к тому, чтобы с максимальной полнотой учесть все возможные виды взаимосвязи между этими единицами по линии падежа, числа и рода. Чаще всего исследовалась формально-грамматическая соотнесенность обращения с высказыванием, возникающая тогда, когда одно и то же лицо является одновременно и адресатом, и предметом речи. Анализируя взаимоотношения между обращением и высказыванием в случаях типа Мальчик, это не ты билет обронил?, в качестве существенных моментов обычно отмечают то, что категориально-морфологические признаки слов, входящих в предложение (падеж, лицо и число местоимения-подлежащего ты, число и род глагола-сказуемого обронил), повторяют соответствующие категории обращения (мальчик).

Отмеченные факты весьма показательны, но учет только этих фактов явно недостаточен. С одной стороны, коррелятивность (взаимозависимость, соотносительность) обращений и высказываний по линии указанных категорий существует далеко не всегда, а с другой – ее наличием отнюдь не исчерпываются все возможные направления взаимодействия этих единиц друг с другом в речи. Раскрыть механизм сочетания обращения и высказывания в процессе речи можно лишь в том случае, если при анализе взять за основу не форму, а семантику (смысловую сторону), так как именно семантика играет здесь ключевую роль. Иначе говоря, необходим новый, в основе своей функциональный, семантический подход, который обеспечивал бы учет синтагматической роли всех элементов внутреннего содержания обращения и высказывания независимо от того, каков их статус в языке, каковы формальные средства их выражения. Известное представление о возможностях такого подхода может дать анализ взаимоотношений между нарицательными наименованиями адресата в обращении и вопросительными высказываниями.

Семантика личных имен существительных, используемых в роли обращения, довольно разнообразна. Значение лица конкретизируется в них в разной степени и в разных направлениях. Тем не менее круг конкретизирующих элементов более или менее ограничен. Наиболее значимыми среди них считаются: 1) указание на наличие или отсутствие знакомства (родства) адресата с говорящим; 2) возраст адресата в соответствии с возрастом говорящего; 3) социальное положение адресата по отношению к говорящему; 4) профессия, род занятий адресата; 5) функция адресата в данной житейской ситуации; 6) личные качества адресата, проявляющиеся в его поведении в данной ситуации или известные говорящему из прежнего опыта; 7) свойств адресата как объекта эмоционального воздействия и оценки со стороны говорящего.

Отличительной особенностью апеллятивного (т.е. как обращения) употребление личных имен нарицательных (кроме терминов родства) является то, что в формах единственного числа они предназначены исключительно или главным образом для обращения к незнакомым людям. Например: Товарищ (мальчик, девочка и т.д.), где билетная касса драматического театра?

Что касается форм множественного числа, то они в этом отношении нейтральны, т.е. могут применяться для обращения и к незнакомым людям, и к знакомым. Например: Товарищи (мальчики, девочки и т.д.), где билетная касса драматического театра?

Если нарицательные обозначения адресата употребляются в форме единственного числа, то коррелятивность с ними высказываний (если говорящий и слушающий не знакомы) состоит в том, что эти высказывания опираются на частную ситуацию, т.е. говорящий исходит из того, что дает сама речевая ситуация. Например: Молодой человек, где тут «Оптику» найти?; Девушка, где вы розы брали? И т.д.

Если же нарицательные существительные обозначают некоторое множество лиц, то возможная коррелятивность высказываний с такими обращениями (по линии семы знакомства) состоит в том, что они нередко опираются на частную предситуативную базу (говорящий, формулируя вопрос, может далеко выходить за рамки того, что дано в самом акте общения). Например: Ребята, чья очередь завтра полы мыть?; Девчонки, у вас никто в Тамышевск не идет?.

Весьма актуальной в процессе общения является также связь между содержанием вопроса и возрастом адресата и собеседника. Как показывает практика разговорной речи, принадлежность адресата и говорящего к той или иной возрастной группе (дети и подростки, юноши и девушки, старшее поколение) достаточно определенно соотносится с содержанием высказываний. Ср.; например, в речи студентов: Эй, люди, у вас когда распределение?; Девушки, можно мы к вам пристанем?; Ну, ребята, «три» кому-нибудь нужно?; Мужики, кто сегодня дежурный?

Юношеский возраст лиц, названных в позиции обращения, находи явное отражение и в ситуациях высказываний (учеба, дежурство по общежитию и т.д.), и в шутливо-ироническом или фамильярном характере этих высказываний.

Еще более очевидна соотносительность по возрасту в тех случаях, когда в разговоре участвуют лица, значительно отличающиеся по возрасту. Так, если в качестве адресата выступают взрослые, а в качестве говорящих дети, то такая коммуникативная ситуация накладывает отпечаток и на содержание соответствующих высказываний (в них присутствуют элементы «детскости»), и на их оформление (в них присутствуют формы подчеркнутой вежливости). Например: 1) – Тетя, вы знаете, что это летит? – Да, знаю. Тополиный пух; 2) – Тетенька, скажите, сколько сейчас часов?

Первая реплика представляет собой именно детский вопрос: она содержит просьбу объяснить то, что общеизвестно. Детскость второй реплики заключается в том, что она неумело сформулирована. (Ср.: Который час?; Сколько времени?) В качестве форм вежливости выступают здесь формы множественного числа 2-го лица глаголов и местоимений, а также сам факт наличия специфических, контактоустанавливающих частей высказываний (вы знаете, скажите).

Когда же , наоборот, в роли говорящих выступают взрослые, а в роли слушающих дети, то адресуемые последним высказывания могут носить отпечаток ласкательности, назидательности, поучения, укора и т.п. Например: Детинушка ты моя, что же ты плакала?; Детка, ну что же ты вся «заморожилась»?

Указанный характер могут иметь и высказывания, адресуемые молодым людям более старшего возраста. Например: Молодежь, что же это у вас воды нет?

Чаще, однако, реплики, которыми старшие обмениваются с юношами и девушками, носят деловой характер и рассчитаны на достижение какой-то практической цели. Обращениями в этом случае являются расширительно употребляемые термины родства сынок, дочка, с одной стороны, и бабушка, дедушка, мамаша, папаша – с другой, призванные обеспечивать своей якобы родственной, а также ласкательной семантикой «режим наибольшего благоприятствования» для говорящего. Например: Сыночек, почем говядинка –то?; Доченька, а где будет Крытый рынок?; Сколько просишь, бабуля, за яблоки?; Дяденька, не дадите ли хоть с литр бензина?

Ряд нарицательных существительных, употребляющихся в позиции обращения, содержит указание на профессию, род занятий, служебное положение, звание адресата или на выполняемую им в момент речи определенную социальную роль. В этом случае высказывания обычно бывают направлены на выяснение того, что так или иначе связано с исполняемыми адресатом обязанности, с выполнением им той или иной социальной роли. Например: Кондуктор, вы не разменяете 15 копеек?; Эй, шофер, что тебе здесь, дрова, что ли?; Почем укроп, хозяйка?

Такие обращения довольно четко предопределяют смысловую сферу, в рамках которой может находиться выражаемая в высказывании мысль. Отметим, что по существу такой же характер семантической соотнесенности апеллятива (обращения) и высказывания имеет место в тех случаях, когда тот или иной профессиональный признак приписывается адресату искусственно, извне - иногда ради шутки, иногда в насмешку, а иногда и в порядке лести. Например: Ну как, донор, кровь-то сдал, что ль? (Адресат – мужчина, которому в ходе болезни пришлось во второй или третий раз сделать анализ крови); Чем, доктор, лечить будешь? (Адресат – маленькая девочка); Ну как, фотографы, вы там, наверно, что-нибудь… наколбасили? (Адресат – юноши, которые только учатся фотографировать).

Сема лица может определяться и иначе – посредством указания на общепринятый, пользующийся особым уважением социальный статус человека или просто указанием на его принадлежность к данному обществу в целом. В этом случае внимание фиксируется на нем как на носителе определенных прав и обязанностей. Такая квалификация адресата речи имеет место в обращениях товарищи (товарищ) и граждане (гражданин, гражданка). Данные обращения особенно органично вписываются в контекст вопросительных высказываний, которые по своему содержанию либо связаны с осуществлением (соблюдением) определенных социальных регламентаций, либо представляют собой более или менее явную апелляцию к общественному сознанию, к высшим нравственным чувствам людей. Например: 1) Товарищ, вы уплатили за проезд?; Гражданин, а билетик?; 2) Это что ж такое, товарищи? Какая перспектива?; Товарищи, что вы делаете?; Что вы, гражданин, говорите?

Часто в роли обращений употребляются существительные, характеризующие адресата с точки зрения определенных внутренних (положительных или отрицательных) свойств, служащих основанием для лестной или нелестной его оценки (любезнейший, милый, милочек, родной, друг, голубчик; детина, бык, кролик, черт, глупышка и т.п.). Лестные вокативные характеристики адресата сочетаются с вопросительными высказываниями обычно по принципу смыслового контраста. Роль обращения состоит здесь в нейтрализации, ослаблении воздействия на слушателя какого-то негативного аспекта содержания высказывания. Это бывает в тех случаях, когда говорящий опасается, что может показаться слушателю в чем-то не вполне корректным, назойливым или даже неприятным. Например: Любезнейший, у вас нет карандаша? (вопрос, адресованный прохожему в сквере); Милочек, когда же мой поезд придет? (Старушка обращается к дежурному по вокзалу); Друг, ты не знаешь, где пивом торгуют?; Голубушка, сколько можно ждать-то? (Муж обращается к жене в ожидании завтрака); Вы нам принесли два кофе, а надо три. – Чего же вы, милые, молчали, а?

Возможна, конечно, и иная сочетаемость позитивно-оценочных обращений, когда они сопровождают высказывания, в содержании которых акцент делается на каких-то приятных для коммуникантов сторонах жизни, но это встречается реже. Например: Поджило, да, доченька? Мой сладкий!

Напротив, для нелестных характеристик адресата употребление по принципу смыслового соответствия является основным. Негативно-оценочное обращение усиливает отрицательное эмоциональное воздействие на адресата, обостряет его восприимчивость к тому или иному негативно оцениваемому говорящим аспекту содержания высказывания. Ср.: Вы что, ходить не умеете? Э, кролики!; Ну что ж вы, черти, приуныли?

Здесь обращения и высказывания взаимно дополняют и мотивируют друг друга. Конечная цель данных обращений и сочетающихся с ними высказываний – побудить адресата изменить свои действия, поведение.

Оценочная соотносительность обращений с высказываниями несколько ослабляется и становится не прямой, а косвенной, когда негативная оценка адресата в обращении, будучи основанной на каких-то предварительных знаниях, не находит явного подтверждения в содержании высказывания, а присутствует в нем как бы потенциально – как некая уверенность в том, что оправдание соответствующей оценки можно легко найти в содержании ответных реплик или в ответных действиях адресата. Например: Ты что, глупыха?; Откуда топаешь, детина?

В этом случае ключевую роль в семантической перекличке между обращениями и высказываниями могут брать на себя какие-то другие, более конкретные элементы их содержания, и тогда связь между обращением и высказыванием может не ослабляться, а, а наоборот, усиливаться. Ср.: - Коробочки («скряги»), где компот? Вот этот, что ль? – Конечно.

Основной семантической соотносительности обращения и высказывания в приведенном примере служит не столько негативная оценка лиц как носителей отрицательной черты характера (в данном случае скупости), рассчитанная на ее нейтрализацию, сколько обозначение адресата как обладателя или распорядителя чего-то, что интересует говорящего. Соотносительностью по линии именно данного значения обусловлена здесь тесная связь между обращением и высказыванием.

Рассмотренные стороны семантики обращений имеют не морфологический, а лексический статус. Это, однако, никак не умаляет их более широкой значимости. Как показывают наблюдения, они играют едва ли не первостепенную роль в формировании взаимоотношений обращения с высказыванием, предопределяя как саму возможность сочетания этих единиц друг с другом, так и глубину смыслового взаимодействия между ними.

А.М.Пешковский писал: «существенно обращение может быть теснейшим образом связано с остальной речью». Настоящая статья является попыткой развить этот тезис и представить некоторые новые доказательства его истинности.

1. См.: Руднев А.Г. Синтаксис современного русского языка. – М., 1963. – С. 22

2. Материалом для статьи послужили в основном записи разговорной речи, сделанные студентами Саратовского университета, а также выборка из хрестоматии «Русская разговорная речь. Тексты» (М., 1978).

3. О синтагматической роли содержащегося в обращении указания на наличие – отсутствие знакомства между коммуникантами см. также: Формановская Н.И. Вы сказали: «Здравствуйте!» (Речевой этикет в нашем обществе). М., 1982

4. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. – М., 1938, - С. 370

Послетекстовые задания

1. Подберите примеры предложений с обращениями, в которых значение лица конкретизируется в разной степени и в разных направлениях.

Черемисина М.И. О границах и принципах

типологии сложного предложения

Сложное предложение традиционно понималось и понимается как объединение нескольких простых, достигаемое с помощью определенных синтаксических средств и характеризующееся смысловой, конструктив­ной и интонационной целостностью /Гвоздев, 1968, ч. 2, с. 199; Валгина, Розенталь и др., 1966, с. 408 и др./. В Русской грамматике /1980/ сложное предложение понимается как "целостная синтаксиче­ская единица, представляющая собой грамматическое сочетание предло­жений и функционирующая в качестве сообщения о двух или более со­бытиях и об отношениях между ними" /т. 2, с. 461/. В этой формули­ровке не хватает единства, желательного для определения понятий, од­нако она явно близка к традиционным толкованиям.

Необходимость различать предложение как коммуникативную едини­цу и предикативную часть сложного предложения заставила многих ав­торов отказаться от термина "предложение" по отношению к частям. Так, В.В. Виноградов писал в 1954 году, что "хотя части сложного предложения по внешнему строению однородны с простыми предложения­ми, но в составе целого они не имеют смысловой и интонационной за­конченности, характерной для категории предложения, и, следовательно, не образуют отдельных предложений" /Грамматика русского языка, 1954, т. 2, ч. 1, с. 99/. Эта точка зрения отражена во многих учеб­никах по синтаксису /Попов, Валькова и др., 1978, с. 380; Современ­ный русский литературный язык, 1982, с. 328 и др./. В.А. Белошап-кова понимает сложное предложение как "объединение предикативных единиц на основе синтаксической связи, построенное по той или иной структурной схеме и предназначенное для функционирования в качестве одной коммуникативной единицы" /1977, с. 167/. Аналогичную трак­товку этого понятия находим в работе СЕ. Крючкова, Л.Ю. Максимо­ва /1977, с. 5/.

В соответствии с этим пониманием сложное предложение предстает как единица особого уровня языка - уровня сложного предложения. Как и единицы других уровней - морфемы, лексемы, оно имеет знаковую природу, представляет собой единство означающей и означаемой сторон (см. /Черемисина, 1982/). Но сами эти стороны сложного предложе­ния устроены много сложнее, чем у морфемы или лексемы. Собствен­ное грамматическое значение сложного предложения - это выражаемое им отношение между двумя пропозициями, названными предикативными частями. План выражения этой языковой единицы нельзя представить так, как мы представляем морфемы и лексемы - цепочками букв. Ре­презентациями этих единиц языка в речи являются фразы, данные нам в наблюдении. Они строятся из словоформ, представимых в буквенной записи. Но, реконструируя тот образец, на который ориентируются но­сители языка, строя фразы определенного типа, мы должны освободить­ся от всего случайного, переменного, удерживая лишь существенные признаки именно данного образца, данной модели. Инвариант, констан­та сложного предложения - это прежде всего показатель отношения, связи между знаменательными переменными. По своей значимости в структуре сложного предложения показатель связи сопоставим только со сказуемым в строе простого предложения: это главный член, кон­структивная вершина сложного предложения.

Уровни языка обычно представляются как некие плоскости, на ко­торых располагаются единицы определенного ранга. На одних уровнях таких единиц много (например, лексем сотни тысяч), на других - ма­ло (фонем не более ста). На уровне сложного предложения число еди­ниц, моделей, тоже конечно, хотя они пока никем не подсчитаны. И прежде чем их считать, необходимо четко условиться, как понимать одно, отдельное "предложение"? Как его записывать, как представлять? Понятно, что речь идет не о фразах, число которых безгранично, а именно о моделях, по которым строятся фразы.

В синтаксических работах и простые, и сложные предложения тра­диционно представляются сериями примеров из текстов, такими, где меньше "лишнего", не относящегося к иллюстрируемой сущности. Но случайные черты всегда остаются и часто мешают. В последние годы простые предложения начали представлять формулами, - этот способ утвердился с выходом Грамматики-70. Формулами можно представить и сложное предложение. Такой опыт применительно к алтайским язы­кам нами уже накоплен - см., например, монографию «Предикативное склонение причастий» /1984/. Формула синтаксического объекта -это запись с помощью заранее оговоренных символов, которыми мы фиксируем те признаки (параметры) моделей, которые признаем тео­ретически значимыми. Структура формулы отражает наше понимание структуры объекта. Так как вершиной и конструктивным центром слож­ного предложения мы считаем союз, то его и должны прежде всего фиксировать в формуле, где он предстает в прямой орфографической за­писи. Большинство русских сложных предложений можно представить формулами, конструктивной вершиной которых является тот или иной союз. Показатель связи содержит такую богатую информацию о моде­ли сложного предложения, что нередко может сам представлять модель в лингвистическом описании. Но полная формула модели сложного пред­ложения не сводится к показателю связи. В ней могут, а иногда и до­лжны отражаться позиции знаменательных компонентов, между которы­ми устанавливается связь. Мы представляем их скобками, или пусты­ми: (( ) (потому что ( )), или с символами: (.(ПЕ-1) (потому что (ПЕ-2)). Внутри скобок можно помещать и другие символы, несущие информацию о внутреннем устройстве предикативных частей, когда это значимо (например, об ограничениях модально-временных планов и др.). Элементы сложных показателей связи могут присутствовать в обеих частях, что тоже должно быть отражено в формуле.

Знаменательные компоненты сложного предложения, ПЕ-1 и ПЕ-2, являются таковыми постольку, поскольку они обладают предикативностью. Поэтому вопрос о признаках, критериях предикативности имеет первостепенное значение при формировании общего множества сложных предложений как объекта классификации и типологии. Напомним, что свойство предикативности не совпадает с коммуникативной самостоя­тельностью, которая принадлежит предложению как целому, будь оно простым или сложным, но не может принадлежать никаким частям пред­ложения. Предикативность как формальное, структурное свойство мо­жет проявляться по-разному в простом предложении и в предикативных частях сложного, прежде всего в зависимых предикативных частях. И с этим обстоятельством связано много теоретических и практических трудностей.

Рассмотрим предложение: Перед тем как им выступить, перед сол­датами... пламенную речь сказал Сучков (В. Вересаев). Оно признает­ся сложным. Но если из его первой части убрать союз, оставшаяся часть не будет формально тождественна правильному простому предло­жению; ее предикативность потребует доказательства. Сочетание им выступить можно сопоставить с инфинитивным предложением неизбеж­ности (Быть беде, быть грому великому!), но этого модального зна­чения в нашей ПЕ как раз нет. В предложениях типа Иванову чистить картошку! очевидна модальность приказа, ее здесь тем более нет. При­веденное предложение мы понимаем как нечасто реализуемый разно-субъектный вариант моносубъектной конструкции с зависимым инфини­тивным блоком: Перед тем как выступить перед солдатами, Сучков вы­ступал в депо; это конструкция, не отвечающая полным требованиям сложности.

Еще резче специфика зависимой предикативности видна на другом примере: Положи он голову на несколько сантиметров правее - остал­ся бы жив (Ю. Никулин). Только в качестве сказуемого зависимой ча­сти форма положи (он, я, вы) выражает ирреально-условные отношения, передаваемые также союзной конструкцией с если бы. Но эта форма с союзом не сочетается, она сама выражает эту семантику (см. /Черемисина, 1977/). Понятно, что, представляя такие специфические для русского языка модели, многое нужно указывать внутри скобок.

Но о формулах моделей мы говорим сейчас не столько ради них самих, сколько для того, чтобы подчеркнуть понимание сложного пред­ложения как особой эмической сущности, а модели - как единицы дан­ного уровня. Понимание конечности множества этих сущностей (в лю­бом языке в некоторый момент) ориентирует нас на определенные ис­следовательские задачи, которые можно свести к двум относительно самостоятельным проблемным комплексам. Один из них связан с фик­сацией границ того множества форм, которое мы назовем сложными предложениями в их противопоставленности разным типам "несложных" предложений.

Когда-то можно было представлять себе дело так, что простое и сложное предложения связаны отношениями взаимного исключения: ес­ли не сложное, то простое. Теперь так не думает, вероятно, уже ник­то. Между элементарным простым и собственно сложным предложения­ми наметилась целая галерея форм, часто называемых переходными или промежуточными, и это дает основание задуматься о шкале сложности. Но по мере того как знания об этих "промежуточных" формах накапливались, возникали и сомнения в возможности соотнесения этих форм с единой шкалой. Даже оставаясь в рамках одного русского язы­ка, легко убедиться, что разные типы предложений, признаваемых слож­ными, от классического эталона бифинитной союзной сложной конструк­ции отклоняются в разные стороны. Возьмем в качестве эталонной фра­зу: Если притча, потеряв свой обязательный элемент (толкование), лег­ко переходит в повесть, то и повесть легко может стать притчей (Е. Ромодановская). Это собственно сложная фраза, обе части которой содержат полные двучленные предикативные узлы с финитными сказуе­мыми. Сравним": Я отправился на площадь спустя полчаса после того, как получил эту записку (Ю. Казаков). Здесь финитное сказуемое вто­рой части ориентировано на единственное подлежащее фразы - _я, вхо­дящее в первую часть. А рассмотренное выше предложение со сказуе­мым положи (он...) имеет в зависимой части свое подлежащее, но от­личается от "эталона" специфической формой сказуемого зависимой части, которая (в этом значении) невозможна в простом предложении и в главной части сложного. Эти два типа отклонений настолько раз­личны качественно, что вопрос, "какое из них больше", неправомерен. На одной шкале сложности эти модели разместить нельзя. Но вот пред­ложения типа: Прежде чем открыть дверь и войти на кухню, женщина долго стояла под этим карнизом (М. Черненок) характеризуются сра­зу двумя девиантными признаками: сказуемое зависимой части ориен­тировано здесь на подлежащее главной и имеет специфическую инфинитную форму. Поэтому здесь отклонение от "эталона" существеннее, чем в предложениях обоих только что рассмотренных типов.

Таким образом, первый комплекс проблем связан с определением границ сложного предложения в многомерном пространстве "непростых" форм предложения. Второй комплекс связан с внутренней организаци­ей, систематизацией уже так или иначе выделенного множества слож­ных предложений. Конечно, оно неоднородно. По каким-то признакам, которые признаются существенными с разных точек зрения, модели группируются в типы, противопоставляясь друг другу. Но вопрос о том, почему, с какой позиции релевантны те или иные признаки, как, под каким углом зрения целесообразно строить научную классификацию сложных предложений, остается пока открытым, особенно в ориента­ции на разносистемные языки мира.

Сложные предложения в их отношении к несложным

Простым предложением без всяких оговорок признается предло­жение, содержащее одно сказуемое и одно подлежащее, без каких-либо предикативных или полупредикативных компонентов. Сложным предложением единодушно признается построение, состоящее из двух "полноценных" ПЕ, т.е. таких, сказуемое которых имеет финитную форму, и, если оно не безличное, при нем есть свое подлежащее. Вхож­дение второго предикативного или полупредикативного компонента, не отвечающего этому ожиданию, лишает предложение качества монопре­дикативности, т.е. делает его полипредикативным, но не обязательно сложным. "Лингвистическое пространство" между понимаемыми таким образом сложным и элементарным простым предложениями заполняет­ся разнообразными, разнотипными конструкциями. Мы не хотим назы­вать их "промежуточными" или "переходными": все конструкции, и отвечающие некоторому задаваемому нашей наукой требованию, и "иные" по сравнению с нашими ожиданиями, с нашими эталонами простоты и сложности, существуют в языке сами по себе, занимают свое, законное место в его живой системе. Сами понятия о простоте и сложности глу­боко условны, и об этом нельзя забывать в процессе анализа. Не хо­чется называть эти конструкции и "совмещающими признаки простых и сложных предложений" /Русская грамматика, 1980, т. 2/, потому что, с нашей точки зрения, эти признаки исключают друг друга. Кон­струкции, о которых идет речь, как раз не обладают признаками ни сложного, ни простого предложения, будучи, однако, несомненными пред­ложениями.

Таких конструкций в современном русском языке, как и в других языках, очень много; большинство из них можно отнести к типу ослож­ненных предложений, т.е. назвать осложненными, только без добавле­ния "простые осложненные", понимая их как третий тип, наряду со сложными и простыми (см. /Есенов, 1983/). Мы считаем их особым видом полипредикативных конструкций, объединяя в этом понятии "не вполне сложные" и сложные предложения. В данном очерке мы не смо­жем, конечно, остановиться на всех типах таких конструкций и корот­ко рассмотрим только те из низ, которые нам представляются наибо­лее важными и интересными. Таких типов конструкций мы выделяем три.

Первый из них - это полипредикативные предложения с двумя фи­нитными сказуемыми при одном подлежащем. В традиционной грамма­тике, которая всегда стремилась оценивать предложения в бинарной системе "простота или сложность", эти конструкции квалифицировались по-разному в зависимости от различных причин, в частности от типа союза. Мы попробуем взглянуть на них с другой позиции.

Второй тип - конструкции с так называемыми инфинитными гла­гольными оборотами: причастным, деепричастным, инфинитивным. По отношению к ним требуют осмысления уже две группы признаков: во-первых, признаки, связанные с субъектно-подлежащным аспектом, со способностью или неспособностью данней инфинитной формы иметь свое подлежащее (что для русского языка не характерно); во-вторых, при­знаки, связанные с собственной природой инфинитных форм, с самим "качеством инфинитности". Инфинитность мы понимаем как такую осо­бенность глагольных форм, которая исключает (или сводит к минимуму) возможность их употребления в роли сказуемого в простом предложе­нии или в главной части сложного. Однако у ифинитных форм вполне может сохраняться способность быть сказуемым зависимой части слож­ного предложения, если, конечно, мы согласимся признавать такие предложения сложными.

Третий тип конструкций, которого мы хотели бы коснуться, это предложения, содержащие вводное или вставочное звено. Как известно, вводные и вставочные звенья бывают самой разной "синтаксической размерности", от одной словоформы до усложненного сложного предло­жения и даже нескольких предложений. Но нас будут интересовать толь­ко те вставки, которые представляют собою предикативные единицы. Со­четание двух предикативных звеньев - основного, "матричного" предло­жения и предикативной вставки (или вводной ПЕ) - дает, конечно, полипредикативную конструкцию. Но можно ли оценить ее как сложное предложение?

На этот вопрос, как и на многие другие, готового ответа у нас нет. Чтобы найти эти ответы, нужны не только эмпирические исследо­вания, основанные на большом фактическом материале; нужно и осмыс­ление, а иногда и переосмысление широкого круга смежных вопросов под несколько нестандартным углом зрения.