Файл: antologiya-issledovaniy-kultury.doc

==596

Э. Лич. Введение. Структурное исследование мифа и тотемизма____

для обоснования всего этого существуют целые циклы мифов. Большинство из них соотносятся с центральном мифом о творении... творец представляется в виде горы Чангей (Сунгей) в Пераке! Гора Чангей имеет ряд близких существ из мира животных, каждое из которых выполняет поставленную перед ним задачу, и большинство из них как-то соотносится с определенными породами деревьев, а все вместе непосредственно участвуют в текущей жизни. Другие племена — семаи, ланопы, батеки и пр. — в этих построениях играют роль координаторов, и все вместе начинает выглядеть так, как будто они являются «кланами» в весьма разработанной структуре тотемизма».

Я не могу отделаться от ощущения, что столь сложный фактический материал легче анализировать методом, предложенным Уорсли, чем методом Леви-Стросса.

Доклад д-ра Фокса — чертик в табакерке, но в каком-то смысле именно он скорее всего способен вызвать ожесточенную полемику. В то время как другие авторы отталкиваются от последних работ Леви-Стросса, д-р Фоке возвращается к классическому труду Фрейда «Тотем и табу».

На уровне фактов он демонстрирует ряд интересных вещей. В первую очередь, что подлинные слова Фрейда в корне отличаются от того, что вычитали в его трудах многочисленные критики из числа антропологов! Для меня явилось сюрпризом, что его теория инцеста была связана с теорией о праве наследования по одной линии. Взгляды Фрейда базировались на предположениях эволюционистов, но, учитывая это, его аргументы вполне соответствуют результатам последних исследований антропологов относительно взаимосвязи между отношениями инцеста и правилами наследования.

Д-р Фоке показывает, что «и Фрейд, и Леви-Стросс, главным образом, интересовались одним и тем же вопросом: как Homo стал sapiens'ом? Что отделяет человека от Природы, оставляя его при этом частью Природы?» Но он продолжает эту мысль и приходит к своего рода бинарной оппозиции; он утверждает, что «для Фрейда прорыв является аффективным феноменом, для Леви-Стросса — интеллектуальным». И судя по всему, основная цель автора — обвинить Леви-Стросса в исключительно интеллектуалистском социологическом подходе, в то время как «ни чувства, ни общественные институты не должны доминировать, мы должны искать взаимосвязь между ними». Д-р Фоке особо подчеркивает «обратную связь» между индивидуальной психологией и социологическим фактом и, судя по всему, считает, что Леви-Стросс не обращает на это внимания. Мне лично эта точка зрения кажется весь-

==597

Методы интерпретации культуры

ма странной, поскольку «обратная связь» — понятие, которому Леви-Стросс уделяет весьма большое внимание и заключение «Le Cru et le cuit», будучи слишком метафизичным для того, чтобы его можно было перевести, посвящено именно взаимосвязи между культурой и мыслью, выраженной в мифе. Позвольте мне процитировать: «Les mythes signifient 1'esprit, qui les elabore au moyen de monde dont il fait lui-meme partie. Ainsi peuvent etre simultanement engendres, les mythes eux-memes par 1'esprit qui les cause, et par les mythes, une image du monde deja inscrite dans 1'architecture de l'esprit»(Levi-Strauss, 1964, p.346)'.

Если д-р Фоке способен совершить подвиг перевода этого странного набора слов на свой родной язык, он увидит, что Леви-Стросс говорит, что миф образует мост между эмотивным опытом и интеллектуалистской мыслью, которую сам д-р Фоке считает столь важной, и что он, кроме того, говорит нечто глубокое относительно того, как миф увековечивается, т.е. о том, что, согласно анализу д-ра Фокса, является краеугольным камнем психосоциальной теории Фрейда, проблему, которую Фрейду удалось «разрешить», лишь прибегнув к сырым ламаркистским предположениям.

Из этих комментариев к докладам моих коллег явствует, что моя собственная роль координатора семинара поставила меня в достаточно парадоксальное положение. Я не считаю себя попугаем-подражателем Леви-Стросса, но, что достаточно очевидно вытекает из сборника моих статей «Переосмысливая антропологию» (Лич,1961), работы Леви-Стросса оказали на меня большое влияние. Мои коллеги, принявшие участие в семинаре, в гораздо меньшей степени являются его должниками, и многие из тех, кто принял участие в семинаре и выступал в дискуссиях, продемонстрировали абсолютное незнание работ Леви-Стросса. Поэтому, хотя некоторые критические замечания были вызваны искренним чувством и проистекали от принципиально различного подхода английских эмпириков и французских интеллектуалов, иные имели источником английское высокомерие или пали жертвой прямой дезинформации. Некоторые комментаторы, к примеру, уверенные в абсолютности постулатов британской ортодоксальной социальной антропологии, пытались определить нынешнюю известность Леви-Стросса как «преходящую моду», хотя, разумеется, все на свете есть преходящая мода. Критики Малиновского говорили то же самое 40 лет назад, и, конечно, они были правы. Сейчас мы не придерживаемся доктрин, которые Малиновский отстаивал с таким энтузиазмом, но современная антропология была бы совершенно

==598

Э. Лич. Введение. Структурное исследование мифа и тотемизма

иной, если бы Малиновского не существовало. Леви-Стросс — такая же по масштабу фигура. Как бы ни переменились оценки его теорий через 30 лет, он оставил значительный след в нашей науке. В то же время, в утверждении о том, что взгляды Леви-Стросса модны, есть доля смысла, и, мне кажется, понятно, почему. Функционализм в антропологии, особенно в тех формах, которые были свойственны Малиновскому, оказался учением ограниченным, поскольку, если все надо рассматривать в контексте, то как можно вообще обобщать? «Структурализм» Леви-Стросса является диалектической реакцией на «функционализм» в этом узком смысле слова. Наконец, именно благодаря Леви-Строссу сравнительный анализ различных культур вновь получил право на существование, особенно в тех областях, где осмотрительные антропологи избегали сравнительного анализа со времен сэра Джеймса Фрэзера.

В любом случае стоит подчеркнуть, что, хотя Леви-Стросс произвел революцию в области социальной антропологии, в своих построениях он опирался на достижения других наук. Анализ волшебной сказки Владимира Проппа появился в

1928 г. (Пропп, 1 958; Леви-Стросс, 1960); детальный анализ индо-европейской мифологии Жоржа Дюмезиля датируется

1929 г.(Дюмезиль, 1940, предисловие), а оба эти автора весьма близки Леви-Строссу. Что в самом деле сделал ЛевиСтросс, так это сблизил понятие «структуры», существующее в лингвистике, фольклористике, психоанализе, математике, науке о системах коммуникации и приложил его к ортодоксальной этнографии. Этот факт весьма встревожил британских социальных антропологов лишь потому, что сами они сформулировали иную концепцию структуры, основанную на биологии, так что порой они отзывались о его работах так, как будто Леви-Стросс посягнул на права британцев.

У многих английских антропологов вызывает отвращение то, что может быть названо пророческой элегантностью сочинений Леви-Стросса. С этого берега Ла-Манша общей бедой французских интеллектуалов представляется их способность облечь глубину мысли в туманную словесную форму. Некоторые замечания Леви-Стросса, в английском переводе кажутся начисто лишенными смысла. Вместе с тем вера в то, что лишь выраженное простым английским языком достойно выражения, представляется мне показателем крайнего высокомерия. Леви-Стросс зачастую умудряется подарить мне ряд идей даже в том случае, если я, положа руку на сердце, не очень понимаю, что же именно он говорит.

Мои коллеги, принявшие участие в семинаре, высоко оце-

==599

Методы интерпретации культуры

нили взгляды Леви-Стросса, в корне отличающиеся от привычных воззрений других антропологов. Однако было бы ошибкой думать, что Леви-Стросс стремится стать еретиком во всех областях сразу. Например, что касается анализа мифа, то он во многом разделяет взгляды Малиновского, согласно которому в каждом отдельном культурном контексте «миф определяет социальную деятельность». Но при этом его интересуют и другие проблемы, на которые Малиновский особого внимания не обращал. К примеру, исследование межкультурных связей неизбежно влечет за собой следующий круг вопросов: (1) Одинаков ли во всех культурных ситуациях характер структуры мифов и способ, которым они передают информацию? (2) Существуют ли мифические темыуниверсалии, которые допустимо изучать как в отдельности, так и в межкультурном аспекте? Если на второй вопрос ответить «да», то очевидно, что таких сюжетов весьма немного. Леви-Стросс не говорит, что все мифы принадлежат к этой весьма ограниченной категории; он лишь утверждает, что именно эти мифы представляют особый интерес с точки зрения анализа межкультурных связей. Примеры тем-универсалий: является ли смерть концом всего? является ли закон инцеста непреложным? как произошло человечество? Эти вопросы не только универсальны, они являются базовыми, и я был поражен, когда обнаружил, что некоторые участники семинара называли их «весьма тривиальными»!

Предположение о том, что Леви-Стросс говорит: «Все мифы одинаковы», является передергиванием. Он скорее утверждает, что на определенном уровне абстракции диалектическая повторяющаяся структура всех мифов одинакова, или, точнее выражаясь, «содержит вариации на общую тему». Некоторые из моих коллег, принявшие участие в дискуссии, в том числе, возможно, д-р Дуглас, считают, что, когда ЛевиСтросс демонстрирует структурное сходство, он тем самым показывает собственное остроумие. Тут я должен возразить. Если мы согласимся с точкой зрения самого Леви-Стросса о том, что существует особый язык мифа, то этот язык ставит перед нами те же задачи, которые возникают при расшифровке неизвестной древней рукописи, к примеру знаменитого критского диска. Криптографическая процедура анализа такого языка хорошо понятна. Она носит структурный характер. Когда такого рода языки в конце концов оказываются расшифрованными, первые попытки перевода встречаются насмешками. Но чем больше появляется текстов аналогичного характера, тем скорее признается справедливость дешифровки. Ученые сейчас уверены в том, что надпись на критском

К оглавлению

==600

Э. Лич. Введение. Структурное исследование мифа и тотемизма

диске является формой древнегреческого языка, невзирая на то, что первые предположения такого рода считались абсурдными. В то же время, мне кажется, что у антропологов были веские основания скептически относиться к «структурному анализу мифа» Леви-Стросса, когда его методика была впервые опубликована в 1955 г., но после появления «Le Cm et le cuit» осенью 1964 г. возможно спорить лишь об отдельных деталях. Леви-Стросс показал, что такая вещь, как «язык мифа», существует, что это за язык и как он передает информацию.

Что касается меня лично, то я считаю, что он сделал гораздо больше. Он представил нам ряд новых гипотез по анализу знакомого материала. Мы можем вновь посмотреть на казалось бы хорошо известное и раскрыть там новые глубины. Вопрос не в том, прав или неправ Леви-Стросс; здесь речь скорее идет о литературной или театральной критике. Столкнувшись с принципиально новой точкой зрения, человек неожиданно видит знакомое в совсем ином ракурсе и понимает то, что раньше оставалось недоступным.

По вопросам тотемизма я уже везде, где можно, выражал свое восхищение, свои сомнения, свои оценки анализа ЛевиСтросса (Лич, 1964), и я не хочу ничего добавлять к тому, что сказано другими участниками семинара по данному конкретному вопросу. Однако представляется полезным отметить, что, помимо гегельянски-марксистского элемента, неизменно встречающегося в аргументации Леви-Стросса, в его работах существует также экзистенциалистский фон, который весьма важен в целом ряде аспектов. Он важен для утверждения о том, что порядок, который мы ощущаем в мире, в определенной мере накладывается на мир нами самими, что у человека есть выбор, как организовать мир, причем организовать этот мир можно разными способами в весьма произвольной манере — самоделкин из «Первобытного сознания»(«1а Pensee sauvage»); он важен также для утверждения о том, что структура родственных связей способна трансформироваться.

В конце «Tristes Tropiques» Леви-Стросс утверждает, что мы не можем быть одни, существуют только «мы» или «ничто». Но выбор «мы» предоставляет безграничное множество вариантов определения самого понятия. Миф — лишь часть аппарата, посредством которого мы определяем выбор для самих себя, другой частью того же аппарата является тотемизм, но сам выбор свободен, не предопределен. Мы можем выбрать, как относиться друг к другу или к нашему окружению или даже к той таинственной кошке Леви-Стросса, чьи тотемические сфинксоподобные характеристики так восхитили дра Барриджа и д-ра Мендельсона.